Понедельник. 7:30.
Ben Howard – Bones
Несмотря на то, что Исаку удалось поспать от силы часа три, он все равно чувствует себя замечательно, когда лениво потягивается на кровати, а затем шлепает босыми ногами по холодному полу, держа один глаз открытым, а вторым пытаясь еще немного поспать. Настроение, как ни странно, на высоте, а желудок не сводит судорогой из-за предстоящего экзамена. Обычно нервы на пределе, а губа трескается от постоянного терзания зубами, но сейчас он не чувствует и капли того, что могло бы заставить его руки мелко трястись, поэтому он только залпом осушает стакан молока и проверяет свой телефон, читая сообщения в общем чате.
От Эвена ничего — наверняка, все эти дни работал до упаду. Мысли об этом заставляют усмехнуться, хотя, впрочем, улыбка на его лице задерживается ненадолго.
— Вот же блядство! — вскрикивает Вальтерсен, хлопая себя ладонью по лбу и застывая на месте. Удача медленно покидает его, коварно улыбаясь и потирая ручонки. Не могло быть все так просто.
На его крики сбегаются все: раздраженно бубнящий Эскильд, который массирует виски пальцами; Икс, виновато хлопающий своими большими добрыми глазками и потирающийся боком о ногу хозяина; и Нура, сердито сведенные брови которой явно не сулят ничего хорошего. Хотя она и находит это отчасти смешным, ведь не только ей этим утром «повезло» влезть в небольшую лужу под своим порогом.
— Ты ведь и сам понимаешь, что коту здесь не место, — без капли злости выдает девушка, бросая на пол тряпку.
— Что? Я не могу выбросить его на улицу, он же... Он же такой крошечный!
— Икс уже успел ободрать обои и поставить на диване зацепки, Исак. Нура права, — вставляет свое слово Эскильд, а Исак обиженно отворачивается и избавляется от растекающейся лужи, чувствуя, как друзья прожигают его спину своими взглядами. Так нечестно. Их двое, а он один, и это до ужаса раздражает.
— Замечательно, тогда не обижайся, Эскильд, когда я буду выгонять твоих парней из квартиры, потому что вы пачкаете диван своими... Фу, даже думать об этом не хочу! Я, между прочим, как и вы оба, живу здесь, так что могу хоть раз сделать то, что хочу я! — котенок громко мяукает и ползет вверх по штанине своего хозяина, пока тот наконец не берет его на руки и не прижимает к быстро вздымающейся груди. — Вы словно хотите избавиться от моего ребенка, убийцы!
— Перестань драматизировать, отдай его кому-нибудь. Например, своему Эвену, — Триггвасон вскидывает руки вверх, а Нура согласно кивает.
Но Исак больше не хочет ничего говорить. Он просто толкает друга плечом, бурчит пропитанное обидой «он не мой Эвен» и закрывается в своей спальне, опуская котенка на кровать. Видимо его голос совсем не учитывается и придется лишится единственного создания, которое готово было согревать его одинокими вечерами и безвозмездно любить.
Прекрасное утро, ничего не скажешь.
Испорченное настроение никак не сказывается на экзамене: Исак уверен в том, что его ждет похвала преподавателя и хорошая оценка. Но выше настроение так и не поднимается.
Юнас извиняется и говорит, что мама не разрешит заводить в доме животное, тараторит что-то про аллергию и убегает за Евой, оставляя друга одного в школьном дворе. Чертов подкаблучник.
День, в целом, кажется ему каким-то серым и тусклым или, быть может, все это из-за осознания того, что и в самом деле придется попрощаться с котенком, к которому он успел так сильно привязаться за эту неделю. Исак все еще обижен до мозга костей, но у него нет другого выхода, а замерзшие пальцы сами нажимают на избранный контакт. Эвен должен ему помочь. Эвен единственный, у кого доброе сердце.
— Привет, давно не общались, как там твой экзамен? — сходу тараторит парень радостным голосом, перебиваемым тихим постукиванием по клавиатуре. У кого-то выходной, который этот кто-то проводит за компьютером. Эвен — мастер веселиться.
— Привет, не знаю. Хорошо, наверное.
Нэсхайму даже не нужно видеть его, чтобы понять, что мальчик-сарказм чем-то опечален. И бессмысленно отрицать то, что в груди что-то болезненно сжимается, отдавая сильным ударом по ребрам.
Пару секунд он мешкается, прежде чем громко вздохнуть и растормошить своего друга на признание.
— Ты же не отвертишься от меня, так что признавайся, что случилось, м? Не просто же так ты звонишь мне, а не пишешь смс.
— Нура и Эскильд не довольны, что Икс мочится на пол. Утром сказали, чтобы я отдал его кому-нибудь, но Юнас отказался. Кажется, его мама не любит котов, а остальных спрашивать даже не стану — знаю, что тоже откажутся, — Исак разочарованно бурчит, пиная мелкие камни под ногами. — Не знаю, что мне делать, он же такой маленький, да и я успел привязаться к нему. Это несправедливо, понимаешь? Я так, блять, сильно зол.
— Ну, не зря же у тебя есть я, верно?
— Что ты имеешь в виду? Хочешь забрать его к себе, да? Скажи «да», чувак, умоляю тебя.
Вальтерсен звучит, как ребенок, но Эвену нравится то, что тот совмещает в себе столько разных качеств. Его забавляет то, что в одну минуту он может быть мелкой занозой в заднице, а в другую — очаровательным ребенком, которого хочется защитить и обнять, как в тот холодный вечер на крыльце старого бара.
Эвен шмыгает носом и задумчиво хмыкает.
— Приноси его сегодня ко мне, идет? Посмотрим какой-нибудь фильм или поможешь мне с моим мини-ремонтом, который я затеял.
— Правда? Эвен, я буду твоим должником, если ты приютишь его у себя! — после таких слов настроение возрастает до небес, ведь с Иксом все будет замечательно, да и Нэсхайма котенок полюбил в первую встречу. — Приду и сделаю все, что захочешь, обещаю! Обожаю тебя, правда-правда!
В телефонной трубке Нэсхайм разражается задорным смехом.
— Ты назвал меня Эвеном.
— К шести буду у тебя, Режиссер, — резво исправляется он, ощущая, как тревога постепенно сходит на нет, оставляя место облегчению и тихому спокойствию в голове.
Так он и думал — Эвен найдет выход.
***
17:59
Kensington – Home Again
В отличие от Эвена, Исак до чертиков пунктуален, и именно поэтому за минуту до обещанного времени, он стучит кулаком в дверь, пряча мяукающего Икса в куртке. На его лице широкая улыбка, а щеки окрашены розовым румянцем из-за предвкушения — отчего-то Вальтерсен предпочитает думать, что жар всего лишь последствие смены прохладного воздуха теплым. С чего бы ему вообще краснеть перед другом?
— Хэй!
Эвен выглядит невероятно счастливым, и Исак даже впадает в секундное оцепенение. Нэсхайм стоит в растянутой домашней одежде, взъерошенный, с блестящими, судорожно бегающими туда-сюда глазами, и улыбкой, от которой, казалось, его щеки треснут от натяжки. А вокруг глаз забавные маленькие морщинки, которые делают его еще более радостным и восхищенным. Исаку даже кажется, что тот наплевал на свой «здоровый образ жизни» с высокой колокольни и обкурился.
— Привет, сумасшедший, — смеется Исак, переступая порог квартиры, в которой с последнего раза ничего не изменилось. Разве что в нос бьет запах краски, а в коридоре больше не висят женские вещи. Видимо разругались в пух и прах. Вальтерсен даже успевает ощутить себя мудаком, ведь это, похоже, из-за него Эвена бросила девушка, но чувство собственного мудачества исчезает ровно в тот момент, когда он вваливается в спальню, замечая перестановку, небольшую стремянку и несколько баночек и тюбиков краски с кистями и испачканными валиками.
Мини-ремонт. Помнится, Эвен что-то такое упоминал в телефонном разговоре.
Старательно игнорируя то, как назвал его Вальтерсен, Эвен делает музыку на колонках потише.
— Икс! Привет, мелкий, теперь ты будешь моим новым соседом, потому что твой папочка решил от тебя избавиться, представляешь?
Исак отдает ему в руки котенка и не сдерживает улыбки, которую поначалу пытается спрятать за плотно поджатыми губами, но в итоге просто сдается, закатывая глаза. Люди не могут быть настолько... Светлыми. Но, видимо, этот Режиссер исключение из всех чертовых правил; Вальтерсен искренне рад тому вечеру, когда решил переместить свою задницу из собственной комнаты в парк.
— Спасибо тебе, правда. Я хотя бы буду знать, что он в надежных руках. Да и смогу его видеть, если ты будешь меня к себе приглашать, — он жмет плечами, рассматривая маленький беспорядок в комнате парня. — Так... Значит, ремонт?
— Крашу стены, захотелось перемен, — Эвен с головой залезает в шкаф, встроенный в стену, и с самой верхней полки достает кошачий лоток, который приобрел в зоомагазине неподалеку после телефонного разговора с Исаком. Как и корм, игрушки и маленький домик. Это было спонтанным решением, но, безусловно, правильным, ведь ему предстоит приучать пушистого паренька к туалету. Вообще-то, не только Нура и Эскильд не хотят поскальзываться на лужах.
— Хочешь, чтобы я тебе помог?
— Хочу, конечно, спрашиваешь ещё, — лоток летит на пол, а Исак округляет глаза, поражаясь тому, что его друг оказывается всегда ко всему готовым в то время, как он сам даже не потрудился купить что-то для Икса. И все же его друзья были правы — он дерьмовый хозяин.
— Соня… Она так и не вернулась? — он пытается быть осторожнее, потому что люди умеют скрывать разбитые сердца за фальшивыми улыбками, и Эвен, возможно, не только хорош в режиссуре, но и обладает гениальным актерским мастерством.
— Нет, — спокойно отвечает парень, спуская Икса с кровати, чтобы тот мог побегать по новой квартире и изучить местность, а заодно и не дышать краской. — Она наконец решила взять трубку вчера. Сказала, что устала, только я так и не понял от чего. Видимо, отношения со мной угнетают, я не знаю.
Руки снова пачкаются темно-синей краской, когда Эвен берется за валик. Осталось закрасить немного, а затем он сможет приступить к тому, что задумал. Так, небольшие глупости, ворвавшиеся в голову пару дней назад, когда он бездумно пялился в потолок.
— Мне жаль, — Исак отводит взгляд, одновременно избавляясь от своего свитера — мама прислала его пару месяцев назад с дурацкой открыткой, которая гласила «все мое тепло для тебя, сынок», — и, оставшись в широкой футболке, он выхватывает из рук Эвена валик, показывая ему язык. — Соня не может тебя бросить, чувак.
— Все нормально, в этом нет твоей вины.
— А вот и есть. Я помню, как она злилась на тебя за то, что ты меня пригласил к себе! — он макает валик в краску, вылитую в специальный контейнер, после чего повторяет за Эвеном, который минуту назад водил этой штукой по стене. Не так уж это и сложно. — Ты знаешь, девушки странные до ужаса.
— Так и есть. Чертовски странные, но не вини себя в моих ошибках.
*
В комнате царит уютная атмосфера, и это подгоняет хозяина квартиры на необдуманный поступок, о котором он пожалеет чуть позже, но сейчас, в момент, когда вокруг так спокойно, а Исак старательно, словно от этого зависит его жизнь, красит стену, Эвен не думает о том, что это может плохо закончиться.
Он оставляет друга одного и мнется на кухне перед холодильником. Что ж, устоять не получается, как и вчера, когда, гуляя по магазину, он укладывал бутылки пива в корзину, собираясь плюнуть на свою выдержку и поддаться ночному одиночеству и тоске. В итоге, пиво осталось не выпитым, а сейчас был идеальный момент для того, чтобы расслабиться и хорошо провести время в компании друга. Друга, который с каждым разом становится все ближе и ближе, словно перед ними исчезают последние преграды. Словно им обоим наплевать на то, что они ломают внутренние стены друг друга, с головой погружаясь в эту внезапную, странную, но в то же время крепкую дружбу, забывая обо всем, что ждет их за пределами пузыря, в котором оба весело проводят свои встречи.
— Голоден? Я ничего не готовил, но у меня есть чипсы, — Эвен шуршит пакетом, когда возвращается обратно, и усмехается: напротив появляется что-то большее, чем просто удивление. — Ага, оно алкогольное.
— Чувак, тебе придется прямо сейчас поднять мою челюсть с пола, потому что... Что? — смех Вальтерсена сбивается музыкой, а затем приходит очередь Эвена зеркалить ошеломленное лицо своего друга, который, делая невинную мордашку, достает из кармана джинсов смятый косяк.
Впереди их определенно ждет незабываемый вечер. Эвен даже не боится последствий, потому что это действительно то, по чему он так сильно скучал — расслабление и беззаботное веселье без постоянного жужжания над ухом.
«Эвен, тебе нельзя!».
«Эвен? Я надеюсь, оно безалкогольное?».
«Эвен, не веди себя, как ребенок!».
Нахуй это, серьезно.
— Хотел бы я сказать, что обожаю тебя, но не скажу.
— Ха-ха, ты обожаешь меня, смирись. И, знаешь, с одной стороны я даже рад, что мы с тобой немного отвлечемся. Хватит тебе уже быть паинькой.
Исак бросает валик и роняет задницу на пол вслед за другом, который шустро успевает открыть бутылки и отбросить крышки в сторону.
— Что ты собираешься рисовать?
— Так... Это была твоя девушка у бара?
Эвен смеется, потому что их вопросы звучат одновременно, смешиваясь в какую-то неразборчивую кашу из множества букв, а Исак легко пинает его в лодыжку, сводя брови к переносице.
— Эмма не моя девчонка, просто иногда тусуюсь с ней, — отмахнуться рукой — единственное, что кажется хорошим ответом сейчас. Именно поэтому Исак не придает прозвучавшему вопросу особого значения, делая глоток холодного пива и запихивая в рот горсть острых чипсов. С чего его вообще интересует с кем он встречается? — Так, что ты собираешься рисовать? Не знал, что ты еще и художник, Режиссер.
— Не то чтобы я художник. Это просто отличный способ отвлечься от реальности и постоянных проблем, — парень откидывается спиной на кровать и внимательно вглядывается в покрашенную стену, мысленно представляя всю картину целиком. Должно получиться неплохо. Ведь не зря же он так яро срывал с этой части стены светлые обои, когда-то выбранные Соней. — Не уверен, но думаю, это будет что-то состоящее из придуманных планет и звезд. Маленький космос.
— Звучит здорово, правда.
Frida Sundemo – The Sun
Исак действительно думает, что десятки несуществующих планет — восхитительно; он продолжает так думать, когда они допивают по второй бутылке пива; когда Нэсхайм рисует первую выдуманную планету, заполняя пробелы желтой и фиолетовой красками, нелепо кривляясь на включенную камеру в руках Вальтерсена.
И тогда, когда они делят косяк на двоих.
Теперь же к восхищению художеством прибавляется восхищение окутанным эйфорией Эвеном.
С каждой эмоции старшего парня Исак взрывается смехом — то громким и заразительным, то истерическим и беззвучным. Ему смешно так, что щеки сводит, а в уголках глаз скапливаются прозрачные капли слез. Смешно от того, что тот превращается в маленького ребенка, искренне удивляясь всему, что говорит ему музыкант.
Эвена же всерьез не волнует то, что будет дальше. Он скучал по облегчению и пустой голове, не забитой тяжелыми мыслями; скучал по быстрому сердцебиению, по жару, который красными пятнами обжигает его щеки, кончики ушей и шею; скучал по головокружению и невозможности управлять своим телом. В конце концов, он скучал и по Исаку, с его привычными шутками, гримасами и обаянием, которым тот мог завлекать людей. Его же он завлек сразу, но сейчас не об этом. Сейчас в организме адская смесь алкоголя и легкого наркотика. Это расслабляет до желеобразного состояния, о котором говорят едва шевелящиеся конечности и ленивый, чуть заторможенный смех, слетающий с его губ вместе с серыми клубами дыма, наполняющими эту комнату давно позабытым запахом травки.
А зеленые мутные глаза не перестают изучать Нэсхайма в минуту, когда тот упрямо поднимается на ноги, неуклюже пошатываясь из стороны в сторону.
— Вставай.
— Эвен, я похож на расплавленный кусок сыра, что ты хочешь от меня?
— Хочу, чтобы ты рисовал вместе со мной.
Эти слова помогают Вальтерсену мигом подскочить с пола. Комната слегка кружится, но, встряхнув головой, парень берет протянутую кисточку и делает глубокий вдох, потому что он никогда не делал подобного — не рисовал на стенах яркими красками; не пытался перенести из своей головы планету на стену, как делает Эвен. Это приводит его в безудержный восторг.
Исак не может перестать хохотать, все еще поддаваясь туманному состоянию из-за наркотика, оседающего в легких. Руки мелко трясутся так же, как и рука Нэсхайма, который пытается крепко ухватить чужое запястье. На деле выходит только то, что перепачканными в краске руками Эвен оставляет на чужой шее и руках следы своих пальцев и пытается увернуться от ответного шлепка ладошки, которую Вальтерсен специально опускает в краску, выдавленную из тюбика, похожего на зубную пасту. Очевидно же, что дело Исака — музыка, а Эвена — кино и рисование.
Кажется, противоположности и впрямь притягиваются. Как два пазла, как магниты; как девять планет, их спутники и кометы тянутся к Солнцу.
— Тихо, — успокаивает Нэсхайм, мгновенно застывая на месте. Оба успокаиваются моментально, будто влияние наркотика начало действовать наоборот, вынуждая оживленность превратиться в спокойствие. — Тихо, молчи, хорошо? Мне нужно, чтобы ты сосредоточился. Закрой глаза, подумай о безграничном космосе, о том, что там происходит, — шепот расслабляет их обоих, и вместе с Исаком Эвен закрывает глаза, все еще находясь слишком близко к его спине. — Что ты видишь? Расскажи мне.
— Я… — Исак гулко сглатывает, позволяя парню, чьи вдохи и выдохи он буквально чувствует своей кожей, управлять собой. — Огромная планета, Эвен. Она ярко-красная, как будто горит в огне….
— Отлично, продолжай. Что еще? — их руки двигаются едино, и плевать на то, что перед глазами сплошная темнота. Они рисуют вместе — важно только это.
— Вокруг нее словно, хм... Брызги раскаленной лавы. Красный смешивается с белыми пятнами, как будто она пылает в огне, но внутри нее лед.
— Лед, — вторит Эвен, открывая глаза, чтобы на секунду отстраниться и добраться до белой краски на палитре.
Большая кисть сменяется маленькой и тонкой, а Исак так и стоит — с закрытыми глазами, чуть колышась из стороны в сторону. Он словно полностью погружен в свое раскрытое воображение, а Нэсхайм клянется, что ему тяжело дышать, ведь парень словно описывает то, как ощущает себя Эвен сейчас: кожа горит, а внутри сильный озноб.
— Много льда? Есть что-то еще?
— Нет. Только лед. Эта планета словно разрывается напополам. Ей холодно, но в то же время она полыхает, — голос Вальтерсена такой тихий, а рука так расслаблена — это помогает Эвену рисовать с помощью его ладони, в которой он зажимает кисть.
Управлять собой в этот момент чертовски сложно, практически невыполнимо: Эвен даже не понимает, как все еще стоит на ватных ногах и умудряется втягивать в легкие распаленный воздух. Он тяжело сглатывает, его кадык скачет вверх-вниз, а глаза, покрытые пеленой, вблизи изучают скулу парня. Его тонкие губы, которые тот постоянно облизывает кончиком языка, кажется, все еще находясь в своем космосе; его родинку над губой, его блестящую от пота шею.
Нэсхайм вплотную прижат грудью к его спине, а подбородок опускается на плечо — это возвращает Вальтерсена на землю.
— Смотри, — едва слышно произносит Эвен, отпуская его руку, которая виснет вдоль тела. Он знает, что даже сквозь музыку его слышат, потому что собственное горячее дыхание опаляет чужое ухо и висок.
— Черт, — потрясенный вздох Исака и украшенный роем мелких мурашек затылок заставляют пухлые губы Нэсхайма растянуться в улыбке.
Нервные окончания трепещут от легких прикосновений мягких волос к щеке. Они оба в оцепенении. Они оба знают, к чему все приведет, но никто не спешит отстраняться, наоборот, Эвен умудряется дрожащими руками развернуть своего друга лицом к себе, и он мог бы поклясться, что ощутил, как его гребаное сердце остановилось в это же мгновение. Пожалуй, он не отказался бы от дефибриллятора, но прикосновение пальцев к его предплечью работает ничуть не хуже.
Исак не может поднять взгляд, лишь смотрит вниз, на их ноги, и не шевелится. Кусает щеку изнутри, практически не дышит, не понимает, что происходит, и не отдает отчета своим действиям. Проще свалить все на травку и пиво, но, очевидно, что притяжение исходит по другой причине.
Отступить он не в состоянии, поэтому позволяет Эвену придвинуться вплотную, не оставив между ними ни сантиметра свободного пространства. В горле пересыхает так, что язык липнет к небу, а губы приоткрываются сами по себе, когда широкая ладонь неуверенно ложится на его щеку, пачкая гладкую кожу цветом придуманной планеты.
Время словно бы замедляется, секунды длятся целую вечность до того момента, когда Эвен набирается смелости и, медленно склонив голову, прижимается к мягким губам, хранящим горький привкус крепкого пива.
Пальцы Исака сжимают его шею, и выдержать такое просто-напросто нереально. Именно в это мгновение стрелки часов начинают бежать вперед.
Веки Эвена опускаются, ресницы начинают трепетать, как и сердце, норовящее к чертям раздолбить грудную клетку, а язык раздвигает сжатые губы, чтобы тут же кончиком пробежаться по ровному ряду зубов и шумно втянуть воздух носом.
Сопротивление испаряется сразу же, и Вальтерсен в беспамятстве накрывает ладонь на щеке своей. Языки сплетаются в быстром танце, губы движутся друг другу навстречу, кусают, посасывают и оттягивают. Это похоже на борьбу за первенство, в которой Нэсхайм собирается взять верх: прижать к себе; показать, что безумно хорошо, что не хочется останавливаться и отступать, но внезапно вся иллюзия рушится, как задетый локтем карточный домик. Безумный жар сменяется яростным холодом, будто с поверхности красной планеты они рухнули в самый центр белого льда, разбившись о глыбы.
Опьяненные, растерянные глаза испуганно прожигают в Эвене сквозные дыры, которые он чувствует каждой клеточкой своего тела. Руки парня не находят себе места, дрожат, оттягивают свои растрепанные волосы, чтобы не дать себе сделать еще одну ошибку. Нэсхайм хочет вернуть все назад, обнять, извиниться, сказать, что в нем что-то сломалось, но ему этого сделать не дают. Ни единого шанса на то, чтобы исправить свой промах.
Вальтерсен напоминает ураган. Смерч. Крутится по комнате, быстро собирает свои вещи, бросая в рюкзак и забывая о свитере, валяющемся на полу. Эвен же так и стоит на месте, как вкопанный, понимая, что испортил все, что только мог. Развалил своими же руками. Вернее губами, которых теперь касается испачканными пальцами в абсолютной пустоте, устало закрывая глаза.
И вот сейчас дефибриллятор нужнее всего. Сердце нужно завести, оно замедляется, падает вниз и едва-едва бьется где-то в районе солнечного сплетения.
Брошенное в спешке «извини, я пойду» никак способствует усмирению. Эвен все так же глубоко в своих мыслях, и, плотно сжав челюсти до противного скрежета зубов, смотрит на яркую планету, которую хочется замазать синей краской; спрятать, чтобы больше никогда не видеть напоминания о том, как за одно мгновение можно потерять друга, поддавшись непреодолимому желанию в дурной голове.
От кого: Режиссер
Исак, мне очень-очень жаль, и я правда не знаю, что на меня нашло. Наверное, алкоголь и косяк были дерьмовым решением. Или, быть может, я просто чувствую себя одиноким. Одинокие люди делают вещи, разрушающие то, что имеет для них особое значение.
Возможно, ты больше не захочешь меня видеть, но я надеюсь, что ты сможешь об этом забыть. Ты важен для меня, хорошо? Ты мой друг, и я не хочу потерять человека, с которым мне хорошо, из-за своей оплошности. Хотя я… Я до последнего не думал, что то, что случилось между нами, — ошибка.
От кого: Режиссер
Отправь хотя бы точку, чтобы я знал, что ты в порядке.
Прости.
Но ответа так и не приходит.
Ни точки, ни даже посыла нахер, хотя Эвен вздохнул бы с облегчением, если бы на экране светилось «пошел ты, придурок!».
Но ничего. Угнетающая тишина, разбавляемая музыкой, въевшимся в кожу запахом краски и тихим «мяу» под ногами.
Он облажался и не уверен, будет ли шанс все исправить.
22:23
Pylo — View
Телевизор, включенный слишком громко для такого позднего времени, никак не помогает отвлечься от мыслей, рвущих голову изнутри. Все, о чем думает Исак — это Эвен, его потрескавшиеся губы на собственных губах, его запах, сильные и теплые руки, в которых на секунду Вальтерсен обрел покой и уют, какого не чувствовал никогда, учитывая то, что так он обнимал только девушек; его дыхание, горячо опаляющее кожу, покрытую мурашками; его пустые опечаленные глаза, в момент бессмысленного побега от удовольствия. Почему бессмысленного? Потому, что Исак не находит ответа на главный вопрос: что же именно сподвигло его убежать? Ведь он помнит, что не чувствовал ни капли сомнения в секунду, когда накрывал большую ладонь своей. Он не колебался, когда приоткрывал губы под напором влажного языка, вылизывающего его рот; не думал о том, что это что-то из ряда вон выходящее. Случившееся казалось чем-то правильным, чем-то, к чему все медленно шло, чем-то, что было значимым для них обоих.
Но одно лишь осознание заставляет Исака переворачивать в своей голове все вверх дном. Лишь одно осознание отметает все те неизведанные, но волнительные и приятные чувства, селящиеся где-то внизу живота подобием тягучей нуги.
Он поцеловал парня.
Он. Целовался. С. Эвеном.
— Тебе не кажется, что эта тетка слишком громко орет? — голос, доносящийся прямо в ухо, вынуждает моргнуть и вынырнуть из болота собственных раздумий, которые не перестают топить его с головой.
Рядом, удобно устроившись на диване, сидит Эскильд. Похоже, здесь он уже очень давно, чего Вальтерсен даже не заметил, позволяя страху и нервам управлять своим разумом.
Из его рук вырывают пульт, а затем гостиная окунается в давящую со всех сторон тишину — все же с болтовней какой-то героини сит-кома было чуть проще не думать о бардаке, произошедшем в его жизни.
— Дерьмово выглядишь, — констатирует Эскильд. Исак же предпочитает не поддаваться, сидя со сложенными руками на груди и просверливая дыру в противоположной стене. — Что случилось? Это из-за кота? Кому ты его отдал? Своему Эвену?
И в этот момент руки буквально чешутся от желания сжаться на чужой шее, потому что... Судьба издевается над ним? Кто-то еще хочет напомнить ему об Эвене, а заодно и подтолкнуть к воспоминаниям, о которых он думать больше не может?
— А на щеке у тебя что? След от руки? Это краска? О, Боже!
— Отвали! — Исак срывается, как пес с поводка. Накрывает свою щеку ладонью и несется в ванную, старательно игнорируя стуки в дверь и голос друга, еле доносящийся из-за шума воды.
С трудом, яростно царапая кожу, он все же избавляется от того, что было видимым напоминаем о произошедшем. А затем просто проходит мимо Эскильда, пропуская мимо ушей то, что тот пытается до него донести, и запирается в своей спальне, падая на заправленную кровать. Футболка все еще пахнет краской, косяком и одеколоном Нэсхайма. Это словно забралось глубоко под кожу. Не поможет ледяной душ, цитрусовый гель или мочалка, которой он лишь оставит красные следы на теле.
Он разрывается, не имеет понятия, что делать и как себя вести, а сообщение, пришедшее примерно час назад, только подливает масла в огонь. Ведь Эвен его друг. Ведь с ним так хорошо и спокойно, что терять его из-за пустяка совсем не хочется. Это всего лишь поцелуй. Исак помнит, как в шутку на вечеринке целовались Магнус и еще один парень из их школы просто, чтобы посмеяться; но тот поцелуй, случившийся между ним и Эвеном, был совершенно другим, и считать его пустяком с каждой новой мыслью становится все сложнее.
А что, если Эскильд был прав, говоря, что Эвен запал на него?
От кого: Мальчик-сарказм
Я в порядке. Мне нужно время.
И тебе не за что извиняться, я в этом виноват не меньше твоего.
