Loving can mend your soul

Суббота. 20:28. We The Committee — Better Me Дни Эвена проходят мучительно медленно в невыносимых муках и тяжелой тоске, которая восседает на его душе. День изо дня, отправляясь после учебы в кофейню, он ждет, что вот-вот заявится Исак, осветив своей светлой улыбкой и без того светлое помещение; сворует ручку и будет рисовать на салфетках, оставляя смешные рисунки и подписи к ним; будет пить кофе и есть пирожные, не платя за них, потому что: «да ладно, Режиссер, тебе все равно не жалко для меня ничего»; будет веселить его и уверять в том, что надоедливый мистер Хокинс действительно поразится таланту своего студента. Но ничего из этого не происходит. Эвен только засыпает на парах, забегает домой, чтобы покормить скучающего Икса, ставшим еще одним напоминаем о вечере, благодаря которому он понял, что способен только на разрушение, а после работает до упаду, до усталости, до темных кругов под глазами и отказывается от выходных, предложенных Эллен, лишь бы не захламлять голову тем, от чего он должен избавиться раз и навсегда. Сложно вычеркнуть важные воспоминания из своей жизни, но Нэсхайм правда старается не тревожить себя (конечно же, ничего не выходит) и Исака, которому столько раз намеревался отправить смс с жалким «я по тебе скучаю». Скучает. Это правда. Он даже не знает, в какой именно момент позволил Исаку стать большой частью своей сумбурной жизни; не понимает, какой черт его дернул все испоганить в момент, когда желание и тяга были сильнее собственной адекватности и самоконтроля. Но не смотря на то, что Эвен не отправляет сообщения, он все равно постоянно сжимает длинными пальцами телефон, надеясь, что произойдет чудо и их дружба, та, что еще не была испорчена нелепым поцелуем, вернется. Этого было бы достаточно — быть просто хорошим приятелем для Вальтерсена. Конечно, Эвен не считает встречу их губ в боязливом поцелуе нелепостью, и он даже умудрился дрожащими руками написать это Исаку, но в ответ получил лишь это неопределенное «мне нужно время». Соня тоже не звонит, и одиночество накрывает его огромными волнами, захлестывая, заставляя давиться собственной ничтожностью и холодными вечерами, которые он тратит на тишину, сигареты и несладкий чай с малиной. Очевидно, с Соней все кончено, но она все еще друг, она все еще знает его лучше, чем кто-либо другой. А сколько времени нужно Исаку? Время на что? На то, чтобы понять, стоит ли их дружба таких переживаний? Или, быть может, на то, чтобы понять, нужен ли Эвен в его пошатнувшейся жизни? Куча вопросов, бьющих по вискам, остаются без ответа. Все как всегда: лишь раздумья, осознание тяги к парню, который стал для него лучиком света в сплошной темноте, и тупая пульсирующая боль в области затылка, от которой не спасают даже таблетки. Не спасают обезболивающие и от того, как сжимается сердце. Оно скучает и помогает понять, что Исак нужен, что без него никак, что он стал привычкой, стал наркотиком для зависимого человека, как бы глупо и банально это не звучало. Но, к сожалению, так оно и есть — Нэсхайм конкретно подсел. Эвен знает, что придется ждать. Эвен знает, что Вальтерсену нужно время. Он готов, если это даст ему то, без чего жить стало действительно невыносимо. Он возвращается в пустую квартиру поздним вечером, практически ночью, предпочитая пройтись до дома более длинным путем — так проще освободиться от оков, которые запирают мысли в голове, не давая им оставить парня в покое. И лишь маленький пушистый комочек, встречающий его в коридоре, заставляет улыбнуться уголками губ и ощутить знакомое тепло за ребрами. Не так уж он и одинок. К алкоголю Нэсхайм с того дня больше не притрагивается, снова возвращаясь к литрам чая перед сном. Он до сих пор жалеет, что позволил себе дать слабину, но ни в коем случае не винит в этом Исака. Да, быть может, этот парень стал для него чем-то вроде слишком резкого поворота на прямой дороге, но Эвен знает, что в том, что он натворил, лишь его вина. Исак для него — дорога в темный лес, но ноги намеренно понесли его вглубь. Так что в момент, когда Эвен делал первый глоток и первую затяжку, он не осознавал, что это приведет к падению вниз. *** 01:57 Разумеется, Исак понимает из-за чего именно его жизнь перевернулась вверх дном и какое событие стало переломным моментом, но бессмысленные попытки выбросить из головы улыбчивого парня, который за такой короткий срок стал ему невероятно близок, проваливались с треском. Стоило ему только закрыть глаза — не важно, в школе, в вагоне метро или же дома в ванной, — в темноте тут же появлялось яркое, задевающее сердце колючими иголками воспоминание, а вместе с ним и отрицание правильности сделанного им шага навстречу Эвену. Да, ему все еще кажется, что это было абсолютно неверное решение — целовать своего друга, целовать парня. Но назад дороги нет, верно? Сделанного не изменить, и у Вальтерсена не хватает смелости позвонить Нэсхайму, заявиться к нему на работу или же на порог, чтобы посмотреть в кристально-голубые глаза; чтобы понять, что на самом деле им управляло в минуту слабости и необходимости ощутить сухие губы на своих. Сегодня же что-то изменилось. Его страх перестал быть таким ярым, таким до дрожи в коленях неприятным, таким мощным, что по вискам катились градинки холодного пота; и то ли это влияние выпивки, то ли отсутствие каких-либо чувств к девушке, которая, как ему казалось, была для него очень важна. Но Вальтерсен больше не может топтаться на одном месте и сломя голову бежать от того, кто стал неотъемлемой частью его существования. Эвен и впрямь стал большим, чем просто парень, растерянно предложивший ему сняться для фильма. Исаку осталось лишь принять это, хотя сказать определенно легче, чем сделать. Губы Эммы, которые исследуют его шею, оставляя следы яркой помады на бледной коже, совсем не похожи на те, что целовали его с осторожностью и легким напором, словно пытались вдохнуть в него жизнь. Губы девушки липкие и холодные из-за коктейля со льдом; неспособные вызвать в нем подобие природной катастрофы. Поцелуй с Эвеном заставил Вальтерсена пережить настоящее землетрясение, какого он не испытывал никогда. И отчего-то ему хочется снова спрятаться в своей спальне, потому что, нет, он не такой, потому что ему не нравятся парни, потому что Эскильд не мог оказаться настолько близок к правде. Исак просто растерянный подросток, которому не хочется быть ответственным за разбитые сердца. — Ты сегодня какой-то странный, — в перерывах между поцелуями в линию челюсти сбивчиво бормочет Эмма, пока Исак ударяется лопатками о стену, мысленно радуясь тому, что в туалете они одни, а все остальные веселятся в гостиной Евы. Нет никаких свидетелей его отказа горячей девчонке, которая нравится практически всем. — И не только сегодня, все в порядке? Ты чего-то не договариваешь, малыш. А все ли в порядке? Вряд ли то, что происходит в его жизни можно назвать порядком, учитывая то, что за эти дни он даже не притронулся к своей гитаре, которая всегда была при нем. Никакой игры в парке, отказ от выступления в баре, пропущенные уроки и парочка дерьмовых оценок по биологии. Так что, скорее всего, полная противоположность порядка. Чертов беспорядок, с которым разобраться кажется невыполнимой задачей. — Да, нормально, — звучит слегка безразлично и лживо, но Исак не задумывается о том, что, возможно, девушка не заслуживает такого отношения к себе. Он слишком пьян, слишком погружен в себя, слишком устал, а вечеринка в доме подруги оказалась не лучшим решением. — Расслабься, хорошо? — Слушай, я... — Вальтерсен жует губу, легко отстраняя Эмму от себя, и натыкается на туманный взгляд, полный непонимания и жажды продолжить начатое. И он бы с удовольствием продолжил, если бы в голове не засел чертов Эвен со своими грешными губами. Но как объяснить ей, что все, о чем он думает, зажимаясь с ней в углу чужой ванной, — это парень, голос которого не слышал словно целую вечность, улыбку которого не видел словно века. На деле, конечно, прошла лишь короткая тусклая неделя, но и этого вполне достаточно, чтобы успеть соскучиться по их прежней дружбе. И, конечно же, по Иксу. — Что не так? Ты слишком пьян, чтобы продолжить? — Эмма глупо смеется, поправляя свои короткие волосы. — Да, да, думаю, так оно и есть... Мне нужно найти Юнаса, я не доберусь до дома в одиночку, — Вальтерсен хмурит брови, но в знак извинения коротко целует свою подружку в щеку, прежде чем, колышась из стороны в сторону, выбраться в забитую до отвала людьми гостиную. Бутылка пива, выпитая после пары-тройки стаканов крепкой яблочной водки, оказалась явно лишней, но разве Исаку было до этого дело, когда он отчаянно хотел нахлестаться и отключить свой мозг от потока разъедающих не хуже серной кислоты мыслей? Сейчас он бы подумал, что напиваться до такого состояния было чертовски безрассудно, но, очевидно, что думать — последнее, на что он вообще способен, едва пробираясь вперед сквозь толпу пьяных друзей и знакомых. Найти Юнаса не составляет особого труда: тот вместе с Евой обжимается в самом эпицентре веселья. На секунду Исак чувствует странную, необъяснимую зависть — у них все хорошо и легко, они могут целоваться и не думать о том, что это неправильно, что их могут осудить. Вальтерсен нагло врывается в их собственный мир, начиная трясти друга за плечо, чтобы заставить обратить на себя внимание, пока все не закончилось его позорным падением на пол — ноги едва держат на весу, а гостиная с яркой цветомузыкой постепенно начинает разгоняться по кругу, как гребаный аттракцион смерти. — Эй, ты когда успел так нажраться? — его перехватывают чужие руки, помогая ровно стоять на месте, а затем Исак умудряется криво усмехнуться и пожать плечами, потому что с каждой минутой его развозит все сильнее. — Господи, и почему мне достался такой лучший друг? Давай я усажу тебя в такси и прокачусь с тобой до твоей квартиры, окей? Вряд ли ты доберешься сам. — Поехать с вами? — вмешивается Ева, а Вальтерсен чувствует, как женская ладонь приглаживает его растрепанные волосы. Отвращение к себе начинает давить на его плечи. — Мы справимся, я отвезу его и вернусь обратно. — Мне не домой надо, — язык липнет к небу, заплетается, а слова до того невнятны, что Юнасу приходится рыкнуть на него и грубо переспросить, что он там мелет. — Отвези к Эвену. — К Эвену? Тот Режиссер? — Юнас выталкивает друга из гудящего дома, но в то же время придерживает его за рукав куртки, чтобы тот не упал. — Да, я... Его обидел, вроде как. Налажал и испоганил нашу дружбу. Не знаю, хочу извиниться, пока я пьяный и ничего не боюсь. Юнас лишь недоуменно оглядывает друга, успевшего прихватить с собой бутылку яблочной водки, и вызывает такси, плечом прижимая телефон к уху. Исак явно что-то не договаривает, а этот Эвен начинает казаться подозрительным типом, но это пьяное в хлам тело вряд ли сейчас сможет что-то нормально объяснить, не начав икать или громко ржать на всю улицу, так что приходится оставить затею выпытать из него всю правду. Пока что. * — Серьезно? Торт? Тебе что, десять лет? Исаку ничего не остается, кроме как закатить глаза и пошатнуться на кассе, очаровательно улыбнувшись усталой женщине, которая наверняка не очень-то и рада пахать в круглосуточном магазине и видеть пьяных подростков, пытающихся не упасть прямо на движущуюся ленту для продуктов. Ну, по крайней мере, рядом есть более или менее трезвый Юнас, который помогает ему расправить мятые купюры, завалявшиеся в задних карманах темных джинсов, и еще он в состоянии извиниться перед кассиршей, которая, кажется, мысленно проклинает Вальтерсена, роняющего мелочь прямо на пол. Он морщится от противного звона монет, хватает свой шоколадный торт с дурацкими сердечками из клубники (не то чтобы он думает, что Эвен простит его благодаря тортику, но все же надежда таится в груди теплым комочком) и, заплетаясь в собственных ногах, плетется к выходу; а затем и к дожидающемуся такси, пока Юнас шагает позади, психуя и выкрикивая что-то вроде: «я больше не собираюсь тебя ловить, так что, если ты такой уверенный, то, пожалуйста, разбивай себе нос!». Но Исак только нервно смеется, потому что думает, что его друг обижается на то, что перед ним он никогда не извинялся так, покупая тортики в три часа ночи. — Я покупал тебе тако, когда продинамил тебя с походом в кино на тот фильм, о котором ты прожужжал мне все уши! — беззлобно ругается парень, не совсем удачно забираясь на заднее сидение. От удара головой определенно будет шишка, но сейчас это кажется не таким важным, как заявиться к Эвену посреди ночи и сказать ему, возможно, что-то глупое и нелепое, но в то же время невероятно важное и способствующее разрешению неловкости между ними. — Ты редчайшая заноза в заднице, чувак, — в этих словах нет обиды, злости или разочарования, скорее насмешка и капля дружеской любви, потому что Юнас и на секунду не может представить свою жизнь без этого придурка, которого сейчас подташнивает на заднем сидении автомобиля. * 03:15 Hannah Ellis — You Were Never Gone Не сказать, что Васкес уверен на все сто, что его абсолютно пьяный друг доберется до нужной квартиры, учитывая то, как тот запинается на каждой маленькой лесенке перед дверью в трехэтажный дом, но Исак машет ему рукой, как бы уверяя, что он в полном порядке, а затем скрывается в подъезде, прижимаясь спиной к стене. До этой минуты Вальтерсен ни разу в своей жизни не испытывал такой жуткой нервозности, бьющей под дых; она управляет им, его разумом, его напряженным телом и заставляет открутить крышку от бутылки водки, чтобы, морщась, сделать несколько жадных глотков. Для храбрости. Да, так определенно будет легче, если Эвен пошлет его к черту и захлопнет перед носом дверь. Если он вообще откроет. Сердце стучит точно сумасшедшее, сжимается и больно бьет по грудной клетке, а ладонь мелко трясется, пока парень пытается сжать ее в кулак. Его развозит только сильнее и, устало оперевшись лбом о дверь, Вальтерсен собирает всю свою волю и, наконец, барабанит по деревянной поверхности, закрывая глаза. Первый стук заканчивается игнорированием, как и второй, третий и самый сильный четвертый, но занося руку для последнего, пятого удара, который, как он думает, обернется такой же глухой тишиной, перед его лицом внезапно, словно по щелчку пальцев, появляется Эвен. Сонный растрепанный Эвен, с мешками под глазами, с обнаженным торсом и в до ужаса смешных домашних штанах; а сам он перелетает через порог квартиры и заваливается животом на тумбочку, тихо ойкая и стискивая зубы от твердого приземления. — Я тут тебе тортик принес, — первое, что он выдает заплетающимся языком, опуская бутылку водки на пол, а руку с тортом протягивая в сторону, чтобы Нэсхайм смог забрать его и сохранить в целости и невредимости. Очень умно. — Что? — Эвен медленно трет глаза кулаками, а затем включает в коридоре свет, пытаясь спросонья сообразить, какого черта здесь, собственно, происходит. Исак что, правда здесь? Или это больной сон, в котором пьяный парень, которого он поцеловал неделю назад и с которым, как ему казалось, дружба закончилась так же быстро, как и началась, валяется на его тумбочке и протягивает ему дурацкий шоколадный торт? — Ты, блять, время видел? Господи Иисусе, ты еще и пьян. — Ты опять упоминаешь Господа в нашем разговоре. Я видел время, просто... Хотел кое-что сказать. — Поднимайся, давай, — приходится здорово потрудиться, чтобы поставить Исака на подгибающиеся ноги, но тот продолжает что-то невнятно бормотать и давить ладонями на его голые плечи, а после и вовсе утыкается холодным кончиком носа в изгиб теплой шеи, опаляя кожу дыханием с примесью крепкого алкоголя, бурлящего в его крови. Как будто для них это нормально. Такой контраст льда и пламени заставляет Нэсхайма замереть на месте и крепче вцепиться в чужую спину, чтобы, наконец, окончательно убедиться, что это все же не сон. Исак продолжает молчать, а Эвен шумно вздыхает и несильно встряхивает его, чтобы показать, что он самую малость раздражен и, возможно, растерян таким ночным появлением. — Долго ты еще будешь мучить меня? — устало шепчет он, отстраняя Вальтерсена от себя, чтобы невесомо провести подушечками пальцев по его виску, а после обхватить пылающее лицо ладонями и вынудить просмотреть себе прямо в глаза. Исак же расценивает этот вопрос по-своему, хотя Эвен всего лишь имел в виду его мучительно долго молчание, действующее на нервы. Но они оба не против того, на что решается младший парень, жадно вцепляясь в затылок Режиссера тонкими пальцами, а губами обхватывая его нижнюю мягкую губу, чтобы скользнуть по ней языком и оттянуть на себя. — Погоди-погоди, Исак, что… Что ты делаешь? — Извиняюсь? — короткий недопоцелуй пьянит лишь сильнее. Вальтерсен не останавливается, продолжает оставлять нежные поцелуи на губах, подбородке, носу, а внутри все обрывается, потому что, да, сейчас, сблизившись снова, он понимает, что скучал, что это что-то совершенно иное, что-то, что несравнимо ни с чем другим. И алкоголь здесь не причем, он лишь помог ему набраться мужества. — Я... Мне так жаль, что я убежал. Я испугался, сам не знаю чего, и без тебя было так хреново, — продолжает Вальтерсен, стараясь вытащить наружу все свои спутанные мысли, пока они снова не стали большим беспорядком в голове. Он пьян, а пьяным можно говорить все, что тревожит душу. Он пьян, а значит, страх должен пойти к черту. — Я просто оставил тебя на целую неделю, как ёбаная королева драмы, хотя мог бы сказать все это раньше. И не думай, что я просто пьяный подросток, у которого в заднице играют гормоны, а вместо мозгов только водка. Я напился, чтобы набраться смелости и извиниться перед тобой. Что ж, у Эвена нет слов. Ни одной мысли в голове. Просто пустота и бешеные удары пульса, потому что происходящее напоминает дешевую мелодраму, в которой он участвовать не соглашался. Не соглашался, но и не отказывается прямо сейчас, позволяя себе наслаждаться поцелуями своего друга. А можно ли его теперь так называть? Вряд ли друзья целуются и вываливают на тебя все свои чувства, черт знает, настоящие или нет. Все это просто выносит мозг, и Эвен даже отчаянно стонет, вплетая пальцы в мягкие кудри, потому что не уверен в том, что утром, проснувшись, все останется так же, как есть сейчас. Он не уверен в том, что Исак не посмеется ему в лицо, не скажет, что это была пьяная шутка, а его сердце уже давно принадлежит кому-то другому. Быть может, даже той Эмме. Еще пару недель назад он просто восхищался этим мальчишкой, но внезапно что-то изменилось, будто наверху кому-то вздумалось изменить их судьбы, чтобы поиздеваться и посмотреть на то, как два парня будут справляться с моральными препятствиями; чтобы посмеяться над их крушением и болью, словно это, блять, какой-то дурацкий фильм. Как будто Эвену и так мало страданий. — Я никогда ничего не чувствовал к парням, но ты... — Что я? — Ты другой. Мне нравится проводить с тобой время, нравится веселить тебя, а еще я знаю, что в любой трудной ситуации ты никогда не откажешься мне помочь. Ты поцеловал меня, а я поцеловал тебя в ответ, и мне было хорошо, понимаешь? Думаешь, мне легко это принять? Думаешь, что я так просто тебе все это говорю? Да я, блять, чуть не свихнулся, пока все это время пытался понять, что ты, кажется, действительно больше, чем просто друг. Больше, чем парень, предложивший мне сняться в фильме про любовь. Какая, твою мать, ирония, — Исак издает пьяное рычание, и, не смотря на серьезность всей ситуации, когда в эту минуту они должны что-то решить, Нэсхайм начинает истерично смеяться и растрепывать волосы Вальтерсена, все еще ни черта не протрезвевшего и нуждающегося в помощи. — Так я тебе нравлюсь? Это ты пытаешься мне донести? — спрашивает Эвен, усаживая парня обратно на тумбочку, чтобы стянуть с него кроссовки. — Я этого не говорил. — Ага, как же, — следом он снимает и куртку, вешая ее на крючок. Нэсхайм не может отпустить его куда-либо в таком состоянии. Он вообще не может его отпустить. Этого пьяного, хихикающего и икающего мальчишку, который, вроде как, ответил ему взаимностью. И страх, что с приходом утра все изменится, постепенно освобождает место смирению и вере. — А я тебе? Ну, я тебе тоже нравлюсь, верно? Ты же не поцеловал меня тогда из-за того, что обкурился? — Исак знает, что нет, но ему очень хочется услышать это от Эвена, который еще ничего не сказал о себе, о том, что чувствует он. Но Нэсхайм только хватает торт, закатывает бутылку водки под тумбочку и, осторожно подняв шатающуюся тушку на ноги, ведет в свою комнату. Он волнуется, потому что они снова оказываются в спальне, на стене которой все те же планеты, на полу которой все тот же бардак и засохшие капли краски, а на кресле все так же валяется забытая в порыве побега толстовка. Исак, кажется, чувствует себя более расслабленно, особенно, когда падает на чужую постель, закрывая глаза и пытаясь накинуть на себя одеяло — алкоголь постепенно начинает отпускать, а ему на смену приходит колкий озноб. Даже в выпивке есть свои минусы. — Да, ты мне нравишься, пьянь, — запоздало выдает Эвен, пытаясь стянуть с Вальтерсена узкие джинсы. — И да, я тоже никогда не испытывал такого к парням. Да, меня тоже это пугает, но утро вечера мудренее, так что проспись, ладно? Нам еще многое нужно обсудить, а ты просто в хлам, — в итоге ему удается раздеть парня, и, аккуратно сложив его вещи на кресле, он накрывает Исака одеялом, а затем выключает ночник, позволяя себе облегченно выдохнуть. Такая странная ночка. Вальтерсен переворачивается на спину и раскидывает ноги в стороны. В животе селится непреодолимая нежность, а легкие заполняются ароматом чужого одеколона, которым пропитана нагретая постель. Это странно и одновременно потрясающе. — Спокойной ночи, Исак. — Подожди... — он лениво отрывает голову от подушки, пытаясь рассмотреть парня в темноте. — Останься? — Я буду в гостиной. Не хочу, чтобы утром ты пожалел и снова решил сбежать. Не думай, что я не хочу остаться, просто должен убедиться в том, что я вообще не брежу, а ты и правда приперся ко мне посреди ночи. Пьяный, с поцелуями и тортиком. Боже, и почему именно ты? Возможно, Исаку немного обидно, ведь тепло чужого тела необходимо сейчас, как отопление при жутком морозе, но раз уж Эвену это так важно, то он не посмеет возражать, чтобы снова не испортить то, что и так висит на волоске. — Спокойной ночи, Режиссер, — усталый вздох разрушает тишину в спальне, и Нэсхайм на секунду замирает у отрытой двери. — Я больше не хочу скучать по тебе, и я очень рад, что встретил тебя. Надеюсь, что ты знаешь это. — Ты больше и не будешь, потому что я хочу быть рядом, если ты позволишь. Больше Эвен ничего не говорит. Закрывает за собой дверь, бросает на диван маленькую подушку и пытается устроиться поудобнее, закутавшись в тонкий плед. Будильник прозвенит ровно через три часа, чтобы поднять его на работу, но его это совсем не волнует — сна ни в одном глазу, а губы до сих пор горят от тех нелепых поцелуев в коридоре, от теплого дыхания и слов, от которых лед на его сердце начал медленно таять. Все должно быть хорошо. Все будет хорошо, если они оба просто примут свои чувства и осознают, что сильнее быть ничего не может.