Loving can mend your soul

The Fray — Why. Понедельник. 07:12. Как бы сильно не хотелось провести весь день в теплой кровати, чтобы лениво переплетать между собой конечности и путаться в пышном одеяле; улыбаться до морщинок вокруг глаз и легкой боли в щеках, прятать лицо в изгибе чужой шеи; целоваться до потрескавшихся губ, шутить до спазмов в животе, отгородиться от всего живого мира, который стремительно бежит вперед, пока они оба наслаждаются обществом друг друга, — этому, к сожалению, не бывать. Эвен вслух говорит о желании иметь волшебную палочку, чтобы остановить стрелки часов, а Исак закатывает глаза и думает, что его парню нет двадцати одного года, потому что он слишком наивен, слишком мил и выглядит таким ребенком, что становится непонятно, кто из них еще школьник, а кто человек, учащийся в академии и трудящийся на работе. Исак неохотно отлепляется от Эвена — нужно срочно вернуться домой, получить тысячу вопросов от Эскильда, переодеться, взять рюкзак и вернуться к привычному ритму. К ритму, в котором все еще есть школа, друзья, непонимающие, куда делся их заводила Исси, и музыка, по которой скучают пальцы, привыкшие перебирать тонкие гитарные струны. Эвен отпускает Исака — хмурится, отчего на лбу появляется маленькая складочка, бормочет, что будет скучать и последние минуты в коридоре любуется улыбкой своего музыканта, которого хочется запереть и больше никуда не отпускать. Но жизнь не стоит на месте, а время не поддается влюбленным, которые постепенно свыкаются с мыслью, что теперь они вместе, что теперь все совсем по-другому. Прощальный поцелуй выходит сумбурным, неуклюжим, но c тихими смешками и сбитым дыханием. * На уроках Вальтерсен витает в облаках, полностью погружаясь в свое воображение и пропуская мимо ушей то, что пытается донести ему Юнас, но это точно что-то связанное с Евой, потому что сквозь собственные мысли, связанные отнюдь не с уроком литературы, он слышит, что где-то проскальзывает слово «свидание». Представляет свидание с Нэсхаймом, вспоминает, насколько приятны его объятия, влюбленно вздыхает, жмуря глаза, и получает подзатыльник от друга, который своим выражением лица пытается показать, что если Исак ему не расскажет, что с ним происходит, то кудрявая голова получит больше, чем легкий удар ладошкой по затылку. Он знает, что должен поделиться всем со своим лучшим другом, рассказать о важном перевороте в жизни, ведь держать все эти бурные эмоции в себе — тяжело, но не думает, что сейчас действительно подходящий момент, учитывая то, что учитель шикает на них, пока включает какой-то документальный фильм о литературе восемнадцатого века. Да это не так уж и легко — признаться в том, что тебе нравятся парни. Парень. По крайней мере, самому себе сознаться в этом было многим легче. К тому же Юнас скорее всего посмеется над ним и скажет, что это шутка, а его лучший друг превратился в героиню романа, на который так кстати переходит тема урока. * Эвен от Вальтерсена недалеко уходит: засыпает на парах, пропускает страницы в тетради, оставляя место для того, чтобы можно было взять у кого-нибудь конспект и переписать его дома. Затем устало плетется в кофейню и успевает заснять то, как хмурые черные тучи плавно приобретают пепельно-серый оттенок, в итоге обрушив на Осло первые крупинки снежинок, медленно тающих в волосах прохожих. Все это время его беспощадно преследуют мысли о зеленых глазах и голосе, вызывающем ураган эмоций. На работе сил не прибавляется: Эвен без конца зевает в кулак, обессилено облокачивается на барную стойку и благодарит Всевышнего за то, что, на удивление, редкие посетители сегодня такие же ленивые и сонные, как он сам. Его начальница такому настрою определенно не рада, поэтому Нэсхайм получает хороший нагоняй и обещание о лишении зарплаты. Такое сразу же приводит к пробуждению и к тому, что в пятиминутном перерыве Эвен заливает в себя большую порцию кофеина, одной рукой печатая Вальтерсену сообщение.

От кого: Режиссер Не могу перестать думать о тебе. Засыпаю — мысли о тебе. Ползаю на работе — мысли о тебе. Это нормально? Или похоже на манию? Надеюсь увидеть тебя вечером.

* И он видит. Исак снова в квартире, снова делает это холодное место ярче и оживленнее. Снова мягкие поцелуи под толстым пледом, снова тесные объятия и пальцы в волосах; снова тепло на душе, снова нет дела до проблем, до настоящего страха, растущего в голове. Эвен умело умалчивает о том, что днем звонила Соня — не хочет портить то, что есть сейчас, — и лишь кормит Вальтерсена круассанами, большим пальцем вытирая с его губ сладкий крем, пока тот сидит на горе, построенной из диванных подушек. Чего же хотела его бывшая девушка? Нэсхайм и сам не до конца понял. Было понятно только то, что она чувствует себя виноватой за беспричинный разрыв с ее стороны, что чувствует то, каким холодом веет в их разрушенных отношениях. Эвен извинился, сказав, что придется поговорить обо всем позже, а она хмыкнула в ответ, зная, чем закончится их история. В них таилась надежда на то, что осталось хотя бы подобие дружбы. Исак остается еще на одну бессонную ночь: в этот раз при нем сменная одежда; рюкзак, забитый учебниками; и гитара, которая украшает пустой угол комнаты Нэсхайма. Вторник наступает быстро и проходит в том же ритме, будто кто-то включает повтор. *** Coldplay – Hypnotised Среда. 08:23. Чего стоит прогулять учебу двум парням, которые утопают в светлых чувствах друг друга? Ясное дело, ничего не стоит. Ну, подумаешь, поставят прогулы. Подумаешь, пропустят какие-то важные темы, как будто это впервой, тем более есть кое-что важнее, чем какая-то учеба, и без того выматывающая изо дня в день. Можно и расслабиться. Первое свидание — волнительное дело; естественно, ни о каких костюмах и дорогих ресторанах речи быть не может, зато взять старенький Ford напрокат, зарядить камеру и запихать в багажник термос, одеяло и контейнер с приготовленными на скорую руку сэндвичами — это Эвен может. — Куда мы едем? — Вальтерсен все никак не может угомониться, задавая один и тот же вопрос, наверное, в десятый раз и ерзая на месте. Они объездили весь город, словно два сбежавших ото всех путешественника; перекусили бургерами в закусочной на окраине (Исаку очень понравилось кормить Эвена картошкой и пачкать его губы сырным соусом), а когда день начал плавно перетекать в вечер, окрашивая небо и снежные облака в более темные грозные тона, Нэсхайм снова вдавил педаль газа в пол, чтобы закончить вечер настоящим свиданием. Сейчас Эвен остается непреклонен: играет бровями и включает в машине радио, начиная подпевать, тем самым отвлекая своего парня от играющего в заднице интереса. Зеленые глаза широко распахиваются, и это вызывает у Эвена широкую улыбку, но подпевать он не прекращает, наоборот, только становится громче и покачивает головой в такт. — Ты не говорил, что еще и петь умеешь! Есть хоть что-то, что тебе не под силу? Вообще-то, есть, и это смелость, которой не хватает, чтобы рассказать о важной части своей жизни дорогому человеку. Но об этом Эвен размышляет только в своей голове, не позволяя задумчивости проявиться на лице. Хороший актер. — Я умею все, разве что из меня ужасный танцор, — звонкий смех сливается с музыкой, в салоне машины становится еще теплее, будто работает печка, а их взгляды постоянно пересекаются. Наконец до Исака доходит, куда вез его Нэсхайм, всю поездку мучая отрицательным мотанием головой, загадочной улыбкой и слишком веселым настроением, которое передавалось и ему самому, проявляясь неспособностью усидеть на одном месте. Никто до этого не приглашал его на свидания (во всех редких случаях это был он сам, и во всех случаях не было так хорошо). Никто до этого не водил его на фестиваль уличного кино. Эвен умеет удивлять. Несложно узнать о проведении фестиваля, если ты учишься в академии киноискусств, и, увидев большой флаер на доске объявлений ранее днем, он вдруг решил, что это будет хорошей идей. Не прогадал. Паркуясь ближе к большому проектору, он радуется тому, как пораженно бормочет музыкант, открывая в машине окно со своей стороны. — Охренеть, Эвен, правда, я никогда не был здесь! — удивление возрастает до небес, когда его парень на минуту исчезает из салона и возвращается с одеялом, термосом, железными кружками и едой. Исак чувствует себя так, будто бы был на самом низу долгое время, а потом кто-то просто подкинул его вверх, словно на аттракционе. Вокруг чистая природа, заполоненная машинами и людьми, греющимися горячими напитками и любовными объятиями под одеялами так же, как они. Исак в полном восторге; он восхищен и не может собрать мысли воедино, продолжая бормотать какую-то несуразицу, которая веселит Эвена, откидывающего свое кресло назад, дабы улечься и закинуть длинные ноги на руль. — Погоди-погоди, — без зазрения совести Вальтерсен тянет руки к рюкзаку своего парня и под неуверенное: «Что ты делаешь?» достает камеру, снимая крышку с объектива. — Всем привет, мы ведем прямой репортаж прямо с фестиваля уличного кино. Эвен, помаши ручкой. Давай, прекрати стесняться, что ты как маленький? Забавно видеть то, как Нэсхайм прячет лицо в капюшоне и пытается увернуться от объектива, но в машине не так уж много места, чтобы такому длинному телу спрятаться от новоиспеченного режиссера, которому не составляет особого труда сдернуть с парня дурацкий капюшон, откинуть свое кресло назад и взять крупный план на притворно недовольное лицо. — Ну же, это только для меня, не будь придурком, Эвен... Я ведь разрешаю тебе снимать меня. — Привет, — он сдается, потому что невозможно устоять перед этим мальчишкой, косит глаза и показывает язык, протягивая руку вперед, чтобы легко шлепнуть Вальтерсена по ладони. — Мы ждем, пока начнется фильм, а у моего парня в заднице шило, но я все равно им восхищаюсь, окей? Так что, давай, парень, убирай камеру, осталось пару минут. Исак пару секунд задумчиво смотрит в лобовое стекло, а затем вновь возвращается к Эвену: — Хорошо, — он переводит объектив камеры на себя, очаровательно улыбается и чувствует на себе взор выразительных глаз, пробирающих до необъяснимой дрожи внутри. — Фильм начинается, поэтому пока. Эвен какашка, — и гаснет маленький экран. * Эвен видел «Кинг-Конга» сотни раз, и сотни раз разбивалось его сердце. Все, кто смотрел этот фильм вместе с ним, говорили, что он слишком близко воспринимает к сердцу простую игру актрисы и компьютерную обезьяну, но, черт возьми, вы вообще когда-нибудь видели, как огромная десятиметровая горилла влюбляется в девушку, а потом умирает из-за глупых людей? Да это же лучшая история любви! Как оказалось, Исак об этой истории не знал, но явно был под впечатлением после окончания. — Нет, ты что, серьезно не видел? Шутишь? Почему я вообще в тебя влюбился? — Эвен пытается выехать на шоссе, но машин слишком много, поэтому он вздыхает и поворачивается в сторону Вальтерсена, разглядывая его довольную моську. — Не-а, но мне понравилось, правда, спасибо. Трогательный фильм, да? Но я бы, знаешь ли, не хотел оказаться в руках этого Кинг-Конга, — глаза Исака закрываются, а ладонь удобно располагается на коленке Режиссера, и, чуть сжав пальцами, он пытается показать, что чувствует себя ужасно счастливым. Ведь он-то в руках Эвена, а не гориллы. — Лучшее первое свидание в моей жизни. Жаль только, что Конга убили. — В моей тоже. Первое, детка, и не последнее. И его убили не самолеты. Чудовище убила красота, — Нэсхайм смеется, цитируя фразу, прозвучавшую в фильме, и, наконец, выруливает на дорогу, включая музыку в колонках. * Raign – Knocking On Heavens Door Как Исак умудряется заснуть под громкие биты, которым Эвен качает головой в такт и барабанит пальцами по рулю, он не понимает. Но факт остается фактом — на соседнем сидении с приоткрытыми губами сопит парень, раскинув руки в разные стороны. Нэсхайм позволяет себе на несколько секунд задержать на нем взгляд, изучить то, как спокоен он в своем сне: такой открытый и совершенно другой, совсем непохожий на Исака, который донимал всю поездку неугомонными вопросами и заводным смехом. Этот Исак как котенок, которого так не хочется будить и тревожить. — Эй, — подушечки пальцев старшего парня невесомо касаются лба, ведут по брови, затем зарываются в волосы, нежно приглаживая их на одну сторону. Исак шевелится, его ресницы трепещут, а дыхание учащается. Он просыпается от прикосновений, но держит глаза закрытыми: попросту не готов уходить, хотя и знает, где они прямо сейчас. За окном старенького авто его дом и окна, в которых горит тусклый свет. Эвена тоже можно назвать его домом. Что бы не происходило, Вальтерсен думает только о светлых глазах, смотрящих на него с таким обожанием, какого не видел ни в одном взгляде, обращенном к его персоне. — Я не спал, просто задумался, — врет Исак, но его выдают уголки губ, дернувшиеся вверх. Шея затекла, как и все тело, но это не мешает ему повернуть голову в бок, чтобы сфокусировать взгляд и снова попасть под влияние пепельно-голубых глаз. — Я провожу тебя, идем. Их губы встречаются в коротком поцелуе, который хочется сохранить в своей памяти навсегда, как и все те значимые моменты, проведенные вместе. Как, собственно, и сегодняшний день, подходящий к концу. Задержавшись еще на пару секунд в не очень-то удобном положении, они оставляют салон автомобиля позади, позволяя морозному воздуху охладить румяные щеки и переплетенные между собой пальцы. — Неужто, соизволил вернуться домой, блудный сын? Вальтерсен цокает на автомате, потому что у Эскильда супер-слух и замечательное умение переключаться в режим «заботливой мамочки», поэтому нет никакого смысла пытаться закрыть дверь так же тихо, как пытался открыть, — его все равно уже спалили. Возникает странное необъяснимое ощущение, что в коридоре вот-вот объявится его мать, сложит руки на груди и строгим голосом попросит объясниться, но вместо этого, когда включается свет, перед ними предстают только слегка подвыпившие ребята. Исак жмурится и сильнее вцепляется в руку Эвена, потому что нет смысла что-то скрывать. Он забыл про их вечер традиций (отключил телефон, ведь именно так делают на свиданиях?), который и так пропускал уже парочку раз, но... У него же, черт возьми, есть живое оправдание — стоит сбоку и приветливо улыбается всем, не понимая, чего это Исак так жалостливо мычит и виновато переминается с ноги на ногу. — Ладно, вы вовремя пришли, давайте, присоединяйтесь. Мы только закончили с приготовлением бургеров и выпили всего по бутылочке пива, — Эскильд, как предводитель компании, размахивает руками и торопливо возвращается на кухню, делая музыку громче. За ним следуют все остальные, оставляя парней наедине. Исаку это мгновение один на один с Эвеном необходимо, как воздух, потому что с минуты на минуту ему придется всем все рассказать, объяснив, почему же в последние дни он весь такой таинственный и слишком окрыленный. — Ну, я пойду, наверное. Тебя там друзья ждут, — неловко потерев шею ладонью, Эвен делает шаг к двери, — увидимся завтра? — Что? Нет, не смей меня сейчас бросать, ни за что, понял? Они меня живьем сожрут, к тому же пригласили и тебя, так что будет невежливо, если ты свалишь, толком не познакомившись с моими друзьями. Вешая куртку на крючок, Исак уперто тянет куртку с плеч своего парня, не оставляя ему выбора и шанса на побег. Ну уж нет, вляпались они оба, оба и будут краснеть. Знакомство с друзьями — действительно важный шаг, к которому Исак, если честно, не был достаточно готов, но, наверное, так даже лучше. Чем меньше он будет тянуть, тем проще все станет. Скрывать отношения с Эвеном кажется настоящим кощунством: Нэсхайм заслуживает всего самого лучшего, и Вальтерсен наизнанку вывернется ради того, чтобы сделать его самым счастливым. Прежде не было подобных желаний, но стоит ему только взглянуть на того, кто тревожит его сердце, все сразу становится ясно — он влюблен в своего Режиссера по самые кончики покрасневших ушей. — Эвен не пьет, — возражает Исак, когда перед ними на столе помимо бургеров оказываются две бутылки темного пива. — Я тоже не буду. — Ты? Не будешь? Что с тобой не так? — Магнус хватается за сердце, но один удар от Вильде локтем в бок, и он сию же секунду затыкается и протягивает Нэсхайму руку. — Я - Магнус, и добро пожаловать к нам, чувак. Эвен никогда не думал, что можно устать от рукопожатий, но он включает свое очарование и пытается запомнить имя каждого, прокручивая их в голове. Эскильда, Нуру и Юнаса он запоминает сразу, дальше Ева — рыжеволосая девушка, явно обожающая Исака (она не перестает трепать его по макушке, что-то нашептывая на ухо и заставляя того густо краснеть). Эвен, вообще-то, ревнует, хотя и понимает, что это ужасно глупо и неразумно. Остаются Вильде и Магнус — они выглядят самыми веселыми и заинтересованными в новоиспеченной парочке. Кажется, никому и нет дела до того, что Исак привел парня, а не привычно сидит с Эммой в обнимку. Жаль, что только кажется. — Так, ты гей что ли? — как тактично. Типичный Юнас. — О, мальчик мой, я всегда это знал. Еще с того момента, когда Исси выступал в баре, а Эвен снимал его выступление, растекаясь лужей по бару. Только мне никто не верил, — Исак хочет облить Эскильда пивом, чтобы испортить его модную рубашку, но тот только хитро улыбается и успевает вовремя отскочить в сторону. — Я не... Не гей, — выдавливает музыкант, мысленно благодаря Нэсхайма за то, что тот сжимает его руку под столом. Поддержка очень важна, особенно тогда, когда возникает ощущение, что перед ним не друзья, а родители, пытающиеся принять выбор сына. — Мне не нравятся парни, только Эвен. Ни ты, Юнас, ни ты, Магнус, никто из вас меня вообще не привлекает, так что отвалите. Обстановка накаляется, и как же хорошо, что все умело спасает Вильде. Как и всегда. Эта девушка умеет перевести внимание на себя, а Исак обязательно поблагодарит ее позже. Ну, если не слишком увлечется своим парнем, от которого так тяжело оторваться. — У меня никогда не было друга-гея, — говорит она, и небольшая кухонька заполняется смехом, прогоняющим напряжение. — Да не гей я! Прекратите, вы, изверги! Я тут знакомлю вас с Эвеном, а вы все издеваетесь! И настает очередь Евы вмешаться в этот балаган и спасти своего лучшего друга от незаслуженного давления. Мун — единственная, кто способен перевернуть любую ситуацию в лучшую сторону, и им с Вильде определенно нужно объединиться. Исак чувствует себя чуточку лучше, понимая, что у него замечательные (иногда до жути раздражающие) друзья. — Лучше расскажите про ваше знакомство, а потом я заставлю всех напиться и играть в скраббл! — Ева треплет Вальтерсена за щеку, переводит теплый взгляд на нового человека, присоединившегося к их компании, и коротко кивает головой, дав понять, что все хорошо, что никто не имеет ничего против, а наоборот, только чувствуют радость за счастье друга, являющегося неотъемлемой частью их маленькой, но дружной семьи. Понимая, что больше скрываться нет смысла, Исак глубоко вздыхает, барабанит пальцами по столешнице и, благодаря поддержке Евы, выжимает из себя первые слова, полностью окунаясь в светлые воспоминания, начиная с самого начала, с самой первой значимой части их пройденного с Нэсхаймом пути. Все, как ни странно, сохраняют молчание, словно слушают самый интересный рассказ о любви, и временами Вальтерсен фыркает, пиная чьи-то ноги под столом. Эвен иногда его дополняет, когда в рассказе тот упускает какие-то мелкие детали, и как-то разом испаряется все напряжение, оставляя место уютной атмосфере, разбавленной музыкой и голосами двух парней; остальные продолжают непривычно молчать, и даже Юнас — любитель вставить свои пять копеек — держит рот на замке и изредка усмехается, позволяя бросить шутливое: «Романтики чертовы...». Вечер плавно перетекает в ночь. Стрелки часов переваливают за полночь, но никому до этого нет дела. Эвен так легко становится частью семьи, а Исак не может поверить в то, что отделался лишь ярко-красным лицом, получасовым рассказом о знакомстве с Режиссером, значимыми моментами и попытками принятия себя. И разве может он просить о большем? Разве может снова бояться, когда, в конечном счете, все встало на свои места, будто спустя мучительно долгое время он умудрился собрать пазл, состоящий из тысячи частей? Признание перед друзьями стало последней деталькой в целой картине. Трезвыми и ответственными за уборку остаются лишь Нура, Исак и Эвен, поэтому, когда остальные расходятся по комнатам, кроватям и диванам, на них ложится быстрое мытье посуды, выброс мусора и окурков. Но затем прощаются и они. Желают друг другу спокойной ночи, скрываются за дверьми спален, и, откровенно говоря, Вальтерсен последние пару часов мечтал поскорее остаться наедине со своим парнем, чтобы свободно выдохнуть, получить от него поцелуй и оставить этот насыщенный день позади, прилипнув к теплому телу и накрыв их одеялом. — Все хорошо? — подает голос Нэсхайм. Исак вертится у кровати, стаскивая плед и взбивая подушки, а Эвен избавляется от одежды, оставаясь в нижнем белье. Такое для младшего парня в новинку, посему он начинает ненавидеть себя за реакцию своего организма, в котором происходит короткое замыкание, когда он бросает взгляд через плечо и отвечает: — Конечно, ты же познакомился с моими друзьями, и пусть я чуть с ума не сошел, ощутив себя на смертном одре, я все равно остался доволен, — Вальтерсен быстро отворачивается, коря себя за такую тупость и думая, что Эвен наверняка считает его гребаным девственником, который боится увидеть горячее тело перед собой. — Останешься? — как же глупо это звучит, но сказанного не вернуть, поэтому парень спешит скинуть с себя одежду и с головой нырнуть под одеяло, услышав смешок. Нэсхайм правда смеется: Исак в последнее время забавно реагирует на близость и перевоплощается из юноши, имеющего острый язык, в маленького мальчишку, прячущегося от того, что приводит его к возбуждению или подобным ощущениям внутри. И Эвен ни в коем случае не считает это ужасным, наоборот, в такие моменты Исака хочется заобнимать до смерти, до хруста костей, до тихих стонов и хихиканья, потому что он слишком очарователен, когда открывается перед ним и становится полностью уязвимым. — Очевидно же, что я не просто так раздеваюсь, или думаешь, что я оставлю свою одежду у тебя и в одних трусах поеду домой? — Нэсхайм широко улыбается, кровать прогибается под его весом, и, нырнув под одеяло, он мигом обвивает Исака руками и ногами, прижимая к своей горячей груди. Даже без ласк, поцелуев и чего-то большего, этот момент интимен настолько, что кровь закипает в венах, а дышать становится тяжелее, будто на грудь опускают бетонную плитку. Или это просто от нехватки воздуха под накрытым одеялом. В любом случае, Эвен может поклясться, что с ним еще никогда такого не было. — Отвезу тебя утром в школу, как в лучших традициях романтических комедий, когда все школьники будут пялиться на нас, пока я буду парковать машину у входа. Правда, это не какой-нибудь привлекательный спорткар, а всего лишь Ford, но всяко лучше, чем пешком по лужам, верно? — Верно, — горячим шепотом Вальтерсен обжигает плечо парня и закрывает глаза. — Спать с тобой по ночам скоро войдет в привычку, ты знаешь? — Это же хорошо. Ну, то, что мы проводим дни и ночи вместе. Я этим очень дорожу... — голос дрожит на последних словах, благо Исак не задает лишних вопросов. — Засыпай, и привыкай к тому, что я рядом с тобой. Все налаживается: твои друзья приняли нас, мы провели первое свидание, снова спим вместе, а завтрашний день, я уверен, принесет еще больше счастья. — Ты потрясающий. Знаю, я редко говорю всякие слащавые вещи, потому что просто не привык к такому и все еще ошарашен происходящим, но... Сейчас я хочу, чтобы ты был уверен в том, что стал важной частью моей жизни. — Я и так это знаю, Исак. Ты можешь ничего не говорить мне — я все равно чувствую это в твоем взгляде, твоих прикосновениях и поцелуях. Пеленой необходимого сна накрывает неимоверно быстро. Сон так легок и светел, и все благодаря необходимой опоре, крепко держащей в руках. Кажется, никто из них прежде не был так силен и уверен в том, что приобрел самое важное в своей жизни.