Loving can mend your soul

Суббота. 12:24. Nuages – Wait Пасмурный день за большим окном — идеальное олицетворение внутреннего состояния Эвена. Серые тучи, беспросветно заволокшие небо; крупинки влажного снега, слишком быстро кружащие из-за порывов осеннего ветра, и даже туман, словно погода сговорилась и единогласно решила добить человека в день, который должен был быть наполнен улыбкой и смехом, а не вот этим всем, что отражается в зеркальной поверхности и доводит до ужаса в усталых глазах, обрамленных слипшимися ресницами. Он провел всю долгую, казалось, что бесконечную, ночь без сна, мучил себя нудными мыслями, влетающими в голову одна за другой; жмурил глаза до тянущей боли в висках, стискивал подушку в объятиях и насмехался над собой, понимая, что нужно прекращать мыслить, как девочка-подросток с разбитым сердцем, и действовать, как взрослый, который нашел единственный недостающий пазл своей жизни. Эвен не хотел терять Исака, не хотел рушить целостность собранной идеальной картинки, но с того момента, как Вальтерсен извинился, неразборчиво буркнув себе что-то под нос, потер красные глаза кулаками и вылез из машины, за считанные секунды скрывшись за дверью подъезда, Нэсхайм так и не решился набрать его номер или хотя бы отправить жалкое смс. Очень по-взрослому, правда? Телефон без конца раздражает вибрацией, действует на нервы, но попеременно отвлекаясь от уборки в гостиной, Эвен читает поздравительные сообщения: друзья Исака, которые уточняют время вечеринки, пара ребят из академии, девчонки с работы. Поздравляет и Соня. Улыбка не рвется наружу, как прежде, однако он рад и тому, что есть. Следом на ярком экране загорается «мама» — это единственное, что заставляет его расцвести, потому что ее голос всегда пробуждает внутри что-то живое. С Исаком ведь так же, практически идентичные ощущения: цветы растут меж ребер, мертвое солнце возвращается к жизни, трава зеленеет и дышать становится легче. Жаль, что Эвен лишен возможности услышать его голос. И ведь винит он в этом только себя. Полчаса он держит телефон плечом, протирая каждую полочку от несуществующей пыли, курит, сидя на широком подоконнике, и после длинного поздравления выслушивает привычные нотации, отвечая на них тихим смехом прямо в динамик трубки. «Эвен, таблетки». «Эвен, Соня сказала, что вы расстались. Что ты опять натворил?». «Я перееду к тебе, если узнаю, что ты прогуливаешь учебу, и мне все равно, что тебе уже давно не пятнадцать». Все мамы одинаковые. — Ничего я не натворил, просто... — упрямо пропуская первый вопрос, потому что матери не стоит знать об оранжевой баночке с его именем, что так и не опустела за этот месяц (самочувствие вполне можно назвать неплохим и без этих пилюль), Нэсхайм замолкает, возвращаясь к ветряному образу Вальтерсена в своей голове. — Я встретил кое-кого другого. Так вышло, мам, я не хотел так поступать с Соней, но мы устали друг от друга. Знаешь, я не люблю ссориться, но, к сожалению, без этого не обходился практически ни один вечер. Можно остальное я расскажу тебе в следующий раз? Сегодня будет небольшая вечеринка у меня, так что твой сын должен успеть в магазин до прихода гостей. — Никакой выпивки, Эвен, — его мама старается звучать угрожающе, но прерывает свой наигранный образ смехом. Нэсхайм закатывает глаза, закрывая окно и морщась от прохлады, которой он позволил здесь поселиться, и прячет пачку сигарет в карман. — Есть, мэм. Люблю тебя, поговорим позже. — Не делай глупостей, не заставляй меня волноваться. И не думай, что получится избежать разговора о кое-ком, кого ты там встретил. Без глупостей? Вряд ли это про Эвена, но, так или иначе, он бормочет обещание, бросает телефон в пустой рюкзак и, одевшись потеплее, все же зима наступает на пятки, сбегает из окружения давящих серых стен, оказываясь в такой же безграничной серости, которая пахнет приближением любимого времени года. * 16:44 Novo Amor – Weather Эвен самую малость проклинает себя, мысленно ругается и ведет нескончаемые монологи в своей голове, жалея, что оставил арендованную машину у дома, вдруг решив, что прогулка пешком станет полезнее. Думать о здоровье и полезных делах, когда тащишься за алкоголем? Молодец, Эвен, ты гений. Лучше бы так до академии пешком гулял, нежели не появлялся там совсем. В последнее время в его существовании не находится места ни учебе, ни работе, ни фильму, который так старательно доводил до конца, оставляя только парочку пробелов, дабы добавить к общей картине несколько важных моментов. Это нормально, такое бывает, когда встречаешь кого-то, кому полностью отдаешь себя. Домой Нэсхайм волок четыре тяжелых пакета, а на плечах висел рюкзак, перевешивающий назад под тяжестью гремящих бутылок, — теперь вот, стоя на кухне, он корчится от ноющей боли в пояснице, развалив рядом с собой все покупки для небольшой праздничной вечеринки, настроение для которой, как оказалось, найти Эвену так и не удалось. Несложно догадаться, что именно является причиной его угнетения, плотно сжатых челюстей и выкуренной пачки сигарет. Такой уж он – мастерски умеет накручивать себя, будучи не уверенным в том, что его отношения разломились, так толком и не пожив в счастливой оболочке. Одному за двоих все не решить, тут либо телефонный звонок и «пошёл ты нахуй, ненормальный», либо личная встреча, выдержанное молчание и нудный разговор с похожим окончанием, как в первом варианте. О противоположном исходе событий Эвен и не думает вовсе. Нет уверенности в том, что он останется нужен со своей тяжелой проблемой. Кому это, собственно, надо, когда вокруг столько прекрасных людей, в которых может еще ни раз влюбиться юное сердце? Удивительно, как эта ситуация сразу же не вогнала его в темный угол под названием «мой маленький жизненный ад». Однако Нэсхайм не чувствует себя настолько поломанным, чтобы прятаться в панцирь и не высовывать голову из под пышного одеяла; не чувствует практически ничего, кроме недосказанности и тоски по человеку, воссоздавшем в нем иллюзию целостности и настоящей человеческой любви. Наверное, это не так уж и плохо, учитывая то, что могло настигнуть и худшее. Разбирая пакеты и заталкивая некоторые продукты в холодильник, обклеенный стикерами и магнитами (та записка, написанная утром после долгожданного признания, не сдвинута с места, и вряд ли он снимет ее), Эвен решает не быть маленьким трусом, а вернуть себе напор, настойчивость и выдвинуть на первый план ту свою черту характера, которая нередко помогала ему быть сильным, быть стойким и храбрым человеком. Он тяжело дышит, убирая алкоголь на полку, и свободной рукой прижимает трубку к уху, вслушиваясь в долгие громкие гудки, в итоге лишь натыкаясь на автоответчик. «Привет, это Исак, и, кажется, сейчас я немного занят, раз пропускаю ваш важный звонок. Запишите для меня какое-нибудь дурацкое голосовое сообщение, обещаю, что прослушаю как только освобожусь, правда-правда». Несмотря на то, что это вообще-то больно — слышать его голос на записи, Эвен прикрывает глаза, прислоняясь поясницей к подоконнику, заставленному всяким барахлом, среди которого завалялись маленькие рисунки для Вальтерсена, и нажимает на повторный звонок, уверенный в том, что никто ему так и не ответит. * 19:21 M83 – Wait Стол в гостиной до отвала забит закусками: пицца, роллы, чипсы, маленькие бутерброды, которые, кажется, имеют смешное название – канапе; на маленьком столике в углу – выпивка под каждого: и водка, рядом с которой стоит газировка, и пиво, и какие-то яркие ликеры, что, вероятно, привлекут женское внимание. Негромко играет музыка, свет приглушен, Эвен, в последний момент облачившийся в новые светлые джинсы и голубую рубашку (успел и пол флакона одеколона вылить, надеясь на встречу с единственным, в ком он нуждается), абсолютно спокоен, если в счет не брать то, что безостановочно вертит в руке телефон, пару раз умудряясь уронить его на ногу в моменты проверки на наличие хотя бы одного нового сообщения. Пусть там будет «я не приду» или «не звони мне» – как минимум Нэсхайм перестанет себя мучить ожиданием, а это, вообще-то, неплохо выматывает, давит и держит в напряжении. Но нет, он все так же настроен на спокойствие. Самое время изнасиловать свой мозг, когда звонят в дверь и нужно поскорее бежать в коридор, перед этим бросив короткий печальный взгляд в зеркало и убедившись, что, да, видок такой же хреновый, какой был и час назад. Тем не менее, улыбку приходится натянуть, дабы избежать кучи ненужных вопросов. Наверняка Эвен выглядит жалко, высматривая в толпе галдящих друзей Вальтерсена — теперь и его новых друзей — именно светлую кудрявую макушку. Так и не найдя необходимого, он расчесывает щеку до покраснения, пряча за этим алый румянец, и принимает громкие поздравления, оказываясь в групповых обнимашках. А еще говорят, что объятия лечат. Полная чушь. Ребята уносят подарки в гостиную, Эвен собирается следовать за ними, чтобы разлить выпивку, пока не пришли остальные, но Юнас перехватывает его за рукав и выгибает одну бровь, наступая Нэсхайму на горло с вопросом: — Где Исак? Мы все думали, что он с самого утра ошивается с тобой и поэтому динамит наши звонки. Ой, только не говори, что вы уже успели поругаться, голубки. Теперь можно и тревожиться. Первая мысль, шлепнувшая по голове — «вдруг с ним что-то случилось?». Эвен уверен, что себе этого не простит; Юнас же замечает каждую боязливую нотку в уставившихся в одну точку глазах, поэтому спешит потрясти за широкие плечи. — Я не смог ему дозвониться, не знаю, сейчас попробую снова, — подрагивающие ладони Эвена нервно шарят по карманам, выискивая телефон, как назло оставшийся на диване. — Эй, Эв, он придет, не парься, это же Исак, этот парень не пропускает ни одну вечеринку, я знаю его всю жизнь, а учитывая, что ты — его принц, то... Наверное, принцесса просто опаздывает или потеряла телефон. Существуют же в мире такие люди, которые умеют успокаивать словами. Таких индивидов Нэсхайм практически не встречал, исключением стал Вальтерсен со своей неизменной милой улыбкой. Теперь к нему присоединился Васкес, легко толкающий Эвена в бок и, кажется, способный разглядеть светлую сторону в ядерном апокалипсисе. Изначально Юнас являлся единственным, с кем было сложнее всего найти общий язык и доказать, что ему, Эвену, можно доверить своего самого лучшего друга на свете, но, как показала ситуация, Эвен попросту ошибался, и сейчас кивком на каждое его слово и короткой улыбкой он благодарит за поддержку, вбивая в себя мысли, что его возлюбленный просто обронил мобильный по пути к этому дому. Плевать, пусть даже в метро украли, он купит ему новый или сразу несколько, главное — его присутствие здесь, в квартире, которая постепенно заполняется людьми и громкими голосами. Десять минут, и к компании друзей Исака присоединяются несколько одногруппников Эвена, а затем и девчонки из кофейни, непременно находящие кучу общих тем с парнями из академии. Кем-кем, а вот сводником Нэсхайм еще не был. Проблема лишь в том, что ему бы со своими отношениями разобраться, прежде чем совать нос в чужие и пытаться кого-то с кем-то свести. И без него вполне парочки неплохо ладят. Он жадно глотает свое безалкогольное пиво, вместе с Нурой развалившись на диванчике и посмеиваясь с ребят, за полчаса успевших прибавить градуса, чтобы без особого стеснения и зажатости отплясывать жаркие танцы под какую-то популярную песню, совсем не в стиле Исака и Эвена. В их истории значатся песенки о любви, словно они два жутко романтичных героя сопливого фильма с плохим режиссером (какая ирония); ах, да, еще затерялись песни прошлых времен, вспоминая о которых, он прячет грустную улыбку за стаканом, перекручивая воспоминания о вчерашнем втором свидании. К несчастью, закончилось оно совсем не так, как хотелось бы обоим. Время ползет, ничего не меняется, кроме того, что все становятся на пару процентов пьянее и громче, умудряясь вытащить отнекивающегося Эвена в середину танцев. Ладно, Вильде умеет быть убедительной, это он уже понял, да и отказать, когда ты, вроде как, должен быть здесь главным источником радости и веселья, — невозможно. Один Исак знает об ужасе его телодвижений, но, похоже, никто и не обращает на это внимания; Нэсхайм купается в фальшивом удовольствии до той поры, пока сквозь громкие басы до его слуха не доносится очередной дверной звон, мигом толкая длинные ноги в сторону забитого чужой обувью коридора. Что происходит с его организмом, какие процессы жужжат в гудящей и пульсирующей мыслями голове — Эвен не понимает. Кажется, давление рывком подскакивает вверх, заставляя влюбленное сердце рваться фейерверком, совершать кульбит за кульбитом и неумолимо колотиться о ребра. Пальцы открывают замок, поворачивают ручку, по кончикам ударяет электрический разряд тока, словно он схватился за оголенные провода, торчащие из розетки, и вот он, настоящий, не придуманный, не вырванный из воспоминаний. Вот он: запыхавшийся, с маленькой яркой коробочкой в руках, топорщащимися волосами и в пальто нараспашку. Чувства грозятся вылезти наружу кровью из носа и отборным матом, а выходит так, что он только нелепо и глупо пялится, не говоря ни слова, но пропуская вперед. Потому что это уже действительно смешно — настолько сильно стать зависимым, причинить боль, а потом ждать от судьбы что-то вроде маленького подарка или презента. Исак всучает в руки Нэсхайма коробку и молча влетает в объятия, таким своеобразным способом извиняясь за все. Хотя виноват здесь только один, и оба знают, кто именно. Исак длинными пальцами проводит по шее, щекам, губам, а потом целует так жадно и слишком чувственно, выражая тоску и выворачивая чувства наизнанку. Это не описать словами, когда снова начинаешь чувствовать себя живым, когда дают надежду на светлый путь впереди. Эвен тонет в нем, хватаясь за секунды, как за островки надежды, которой совсем не осталось. В голову забирается странный вывод о том, что, кажется, только они друг у друга сейчас и остались. Как будто дыхание суждено делить поровну, только на двоих, мешая речь с известкой признаний в любви и тихого «прости» в мокрые губы. Снова нагнетает нестерпимая боль. Душевная, моральная, нутро рвет своими острыми клешнями. Нужно что-то, что отвлечет его на несколько минут, перенеся в воздушное пространство и выбив все дерьмо из кипящих мозгов. — Можно? — тихо и как-то слишком неуверенно спрашивает Эвен, большим пальцем невесомо касаясь влажной верхней губы Вальтерсена, обводя ее по контуру. Смотрит ему в глаза, пытается там что-то найти для себя, пытается разглядеть свое отражение в глубине огромных зрачков. Почему в них таится вина и блеск? Исак не виноват. Терпение на исходе, он кончиком носа ведет по острой скуле Исака, кажется, только сейчас в полной мере понимая, как невыносимо скучал и что никто и ничто не сможет заменить тепло этого человека. — С Днем Рождения, Режиссер, — разносится теплым шепотом по коже, пока Эвен забывает, как управлять своим ватным телом. Нужно что-то сказать, что-то ответить, рассказать, как переживал и ночь не спал, гадая, что будет дальше; нужно только воздуха вдохнуть, открыть рот, перестать пялиться и показать, как невыносимо скучал. Эвен действительно собирается шагнуть вперед, но Исак оказывается шустрее — переплетает между собой их пальцы (бешеный контраст холодной и горячей кожи пронзает Нэсхайма осознанием, что это по-настоящему), давая надежду на продолжение, и заводит на кухню, отгораживая их от гостей плотно закрытой дверью. — Исак... — Подожди, не надо, сначала я, ладно? — кажется, стены начнут трещать, а потолок посыплется пылью от того, как сильно ощущается это тяжелое напряжение. Волнительно и страшно, но нужно уперто идти вперед. Исак тоже не хочет потерять своего человека. — Мне плевать... — Что? В каком смысле? — Эвен падает на стул от неожиданности и маленького сердечного приступа. — Просил же не перебивать. Таким серьезным Исака он еще не видел, посему послушно замолкает и, сложив руки на быстро вздымающейся от страха груди, своим видом показывает, что готов к любому исходу событий, хотя, на деле, это совершенно не так. Ни черта он не готов. Как вообще можно быть готовым к тому, чего не знаешь? Как можно быть готовым к разговору, если все, о чем можешь думать, — это то, насколько он красив, и как больно будет потерять эту маленькую тонкую нить, удерживающую в блеклом мире; и то, что оказался совсем не нужным яркому лучику с гитарой за спиной. — Мне все равно на то, что ты болен, — произносит Исак, проводя пятерней по растрепанным волосам. Ему нелегко, а собственные слова в реальности звучат совершенно иначе, нежели звучали в голове. Голос дрожит и, кажется, что ему плевать на самочувствие Эвена, однако это совсем не так. Ему не плевать, наоборот, просыпаются новые чувства, новые желания заботиться о том, кто странным образом умудряется делать его таким невероятно счастливым. Будто Нэсхайм обладает магической силой притяжения. — Звучит хреново, но ты понимаешь о чем я, верно? Эвен может только коротко кивнуть в ответ, потому что слова застревают в горле, а обветренные губы сохнут из-за частого сбитого дыхания. Легко подумать, что это сон, но Исак выглядит таким настоящим и уверенным в себе, что все сомнения отпадают разом, как только тот вновь подает голос и делает шаг вперед, обхватывая горячие щеки ледяными ладонями. — Я сглупил вчера, знаю, и мне очень стыдно за то, что сбежал, как какой-то трус. Меня напугали твои слова после такой лавины веселья, и мой мозг попросту решил, что сбежать и остаться в одиночестве, чтобы переварить все, будет отличной идеей, — Вальтерсен ведет пальцами по скуле, дотрагивается до подбородка и тянет его наверх, безмолвно умоляя Эвена посмотреть ему в глаза и увидеть там правду. Одна ночь и этот долгий день без голубых глаз, доброй улыбки и низкого голоса довели Исака до невыносимой тоски. Черт возьми, ни одна девушка не прожигала его игривым взглядом, как Эвен прожигает – влюбленным, напуганным, виноватым. — Мы можем обсудить все в любой другой день, когда ты захочешь, сейчас же я всего-навсего хочу, чтобы ты провел свой лучший День Рождения со мной и своими друзьями. Никаких депрессивных мыслей, грусти и всего прочего, будто не было той ошибки. Прости меня, я не хочу расставаться с тобой из-за своей трусости, уж слишком я привык к твоему присутствию рядом. Прости, что сбегаю от тебя вот уже во второй раз. Исаку нелегко говорить все то, что сидит в его душе и скребет по живому острыми когтями, он не уверен в том, что Эвен вообще доволен происходящим, но по-другому не может — глядя на это лицо, которое преследует его каждый раз, когда закрываются глаза. Просто он влюблен в Эвена. Просто он без него больше не может. — Какой же ты дурак, Вальтерсен. Прекрати винить себя в том, в чем ни капли не виноват. Я должен был сказать тебе раньше... Такая реакция была вполне ожидаема, и я даже думал о худшем, о том, что ты больше никогда не ответишь на мой звонок или сообщение, а оказалось, что ты просто был не готов к такому признанию, — Эвен не может усидеть на месте, когда тело так стремиться прижаться к источнику близкого тепла. Он моментально подрывается на ноги и вжимает Исака в себя, опуская широкие ладони на его поясницу. Пахнет одеколоном и мятной жвачкой в то время, как от него самого разит сигаретами и пивом. — Просто больше так меня не пугай. — Это ты меня так не пугай... Мы поговорим об этом потом, потому что я хочу знать о твоей жизни все, потому что не хочу никаких новых секретов, которые потом меня ошарашат. Исак мажет губами по румяной щеке, гладит по затылку и, наконец, по-настоящему облегченно улыбается. За этот день его эмоции были настолько фальшивы, что даже люди в метро смотрели с презрением. Или так просто казалось — в любом случае, это больше не имеет значения. Эвен рядом, совсем не злится, разве что выглядит немного напуганным, когда до хруста сжимает его в своих руках. — Порой мне кажется, что ты спасаешь мое жалкое существование, — такое облегчение, какое сейчас накатывает снежной лавиной, Нэсхайм, кажется, не испытывал никогда. Серьезно, его тело становится подобным сахарной вате, которая тает на языке и превращается в сладкий сироп; конечностями совсем не получается управлять. Словно обкурился и ловит самый настоящий кайф, покачиваясь с Исаком из стороны в сторону. — Я хочу рассказать тебе все, у меня же там целый мир внутри, столько всего происходит, что не понимаю, с чего и начать. Хочу, чтобы ты знал меня, как свою самую любимую книгу, которую читал сотни раз и помнишь каждую строчку наизусть, и я обещаю, что расскажу, Исак, я обещаю. Наверное, ему есть что сказать прямо сейчас, в эту минуту, когда за закрытой дверью гремит музыка и чужие голоса; разносится смех и по ноздрям бьет запах никотина. Но что-то мешает выговориться до конца, что-то заставляет ждать другого момента, возможно, более уединенного и тихого, более спокойного и здравого, ведь сейчас внутри все прямиком катится кубарем. Что-то мешает быть честным, истинным и полностью открытым. Понять, что именно – недостает ума. Наверное, это боязнь снова оказаться одному или сам Исак, затыкающий его поцелуем. — Откроешь подарок сейчас или потом, когда все уйдут? — спрашивает Вальтерсен, неохотно отлепляясь от Режиссера, но все так же смотря на него этим безумно виноватым взглядом, который до дрожи пробирает и бьет по щекам, заставляя Эвена принимать реальность, где больше не должно быть подобных страданий. — Сейчас. Эвен тянется за коробочкой, не имея представления, что может скрываться за яркой блестящей и переливающейся красной оберткой с прилепленным бантиком ровно посередине. Но это что-то тонкое и квадратное. Это что-то вызывает неподдельный интерес, подобный тому, какой испытывает и сам Исак, волнуясь из-за предстоящей реакции, ведь так сильно старался сделать что-то оригинальное и удивить своего парня. За оберточной бумагой, которую Эвен безжалостно рвет, оказывается диск. Не просто диск, а диск с его фотографией на обложке – тот снимок, удачно пойманный Вальтерсеном вчера, когда Нэсхайм курил, рассевшись на подоконнике. Снимок, сделанный перед вторым свиданием, перед разрушением, пришедшим поздним вечером вчерашнего дня. — Я хочу послушать, — Эвен говорит тихо, но с очевидным волнением, вертя в руке коробочку с диском. — Там специальный плейлист, а еще я... Ну, записал для тебя песню, подумал, что будет здорово. — Песню? Для меня? Сдержать накатившие эмоции становится невыносимо трудно, именно поэтому Нэсхайм набрасывается на Вальтерсена с медвежьими объятиями, умудряясь оторвать его пола и на пару секунд задержать в воздухе. Мало того, что он не ожидал увидеть его здесь, а о таком подарке и думать не смел. Это заставляет сердце любить еще сильнее, еще крепче и безудержнее. Бесповоротно влюблен в своего музыканта, не скрывая бешеных эмоций, стараясь выразить их в нежнейшем поцелуе, вжимая своим телом Исака в стену и чувствуя, как тот едва сдерживает улыбку. — Кхм... О, надо же, ты прийти соизволил? Эвена напугал до смерти и нас поволноваться заставил! — на кухню, как ураган влетает Юнас со стаканом водки, намешанной с газировкой, и растягивает губы в хитрющей улыбке. Мало того, что застал голубков в самый неподходящий момент, так еще и оторвал от такого страстного занятия. Друг от друга приходится оторваться, да и с прослушиванием музыки повременить: как-никак гостей бросать некрасиво. Впереди еще целая ночь, за которую Эвен успеет восстановить все, что успел упустить за эти долгие почти сутки, а пока он просто плетется за Исаком и Васкесом, лыбится во весь рот и подпевает вместе со всеми песне, орущей с колонок. Веселье в самом разгаре, Вальтерсен не отходит от него ни на шаг, и что может быть лучше? Что может быть прекраснее успокоения и возвращения тепла, о котором мечтал весь день, не надеясь на такой конец своего праздника? Когда кажется, что все ужасно, внезапно случаются чудеса. * Сквозь шумную музыку и визги хохочущей Евы, явно успевшей перебрать, доносится очередной звонок в дверь. Ждать уже некого. Эвен неохотно отпускает Исака, допивающего вторую бутылку безалкогольного пива, (ребята, привыкшие видеть на вечеринках друга навеселе, не перестают коситься на него) и, оставив короткий поцелуй за ухом, лениво шагает в коридор, спотыкаясь о гору разбросанной обуви. — С Днем рождения! — доносится до него, как только он отпирает дверь. Округляет глаза и теряет дар речи, когда оказывается заключенным в объятия. Словно целую вечность не дышал этим карамельным парфюмом: Соня не изменяет ему вот уже пару лет, на протяжении которых была рядом. — Не ожидал, да? — девушка неловко улыбается, хотя они никогда не были чужими, а смущению между ними не было и места, но, согласитесь, нелегко видеться с тем, с кем ты разрываешь отношения из-за другого человека. — Немного, но я рад, что ты пришла, — Эвен отстраняется, принимая тяжелый подарок, и жестом приглашает зайти, но Соня мотает головой и заглядывает ему за плечо, вздергивая брови. Она не удивлена, а вот Исак, наоборот, сразу же принимает боевую позицию и показательно опускает ладонь на плечо Нэсхайма, вызывая у него усмешку. Ну, только этого еще не хватало для полного счастья. Эвен ведь еще не до конца отошел от их маленького расставания, а теперь вот с ревностью столкнулся. Но это даже как-то приятно и греет внутри. — Привет, Исак, рада тебя видеть. Эвен терпеть не может эту наигранность, а Вальтерсен, которого напрягает бывшая его парня, (он все еще помнит, какой стервой та была с Нэсхаймом) еще больше. — Ага, да, и тебе привет, — фыркает он, сжимая тонкими пальцами плечо с в о е г о Эвена. — Я знаю, ты давно это хотел, поэтому решила порадовать тебя. На самом деле, она была куплена еще до того, как мы, ну... В общем, открывай, именинник, — Соня пожимает плечами и опирается спиной на дверь, выжидая радостной реакции, попеременно поглядывая на Исака, топчущегося на месте. Ей-Богу, как ребенок, у которого отнимают любимого солдатика. Подарком оказывается новенькая камера, о которой он пару раз упоминал, будучи в отношениях с Соней, так что Эвен несомненно поражается и даже не чувствует давящей боли в плече. Он мечется взглядом от видеокамеры к девушке с минуту, пока не выдает что-то вроде: «Ох, блять, она же стоит бешеных денег, ты с ума сошла?!». — Ничего, просто хотела порадовать тебя. Ты же мечтал о ней, помнишь? — О, ну, конечно, он о ней мечтал, — в разговор встревает раздраженный Исак, только Эвен не успевает ответить, разворачиваясь и натыкаясь на его фигуру, быстро скрывающуюся в дверном проеме. Он виновато смотрит на Соню, та понимающе улыбается и кивает головой, мол: «Давай, дуй за ним, все хорошо». — Спасибо, правда, не стоило, но... Спасибо. Жаль, что ты не хочешь остаться, тут весело, ребята уже перешли к стадии пьяных танцев. — Не думаю, что твой... Парень? В общем, это плохая идея, увидимся как-нибудь в другой раз, идет? Можем просто выпить кофе, я не хочу терять тебя из-за наших же оплошностей. Все еще друзья, верно? — Верно, — уверенно отвечает Эвен, первый утягивая ее в объятия, и благодарит звонким поцелуем в румяную щеку. — С Днем рождения, Эв, не вешай нос и не держи обид, — говорит она напоследок, прежде чем скрыться за дверью, оставляя после себя сладкий шлейф дорогого парфюма. * — Ну же, прекрати дуться, иначе я тебя покусаю, а потом напьюсь и буду танцевать на столе, а ты помнишь, какой отвратный из меня танцор, — Эвен смеется Исаку на ухо, зажимая его в углу гостиной. Уже изрядно уставшие и напившиеся ребята танцуют под спокойную музыку, неймется лишь Магнусу и Вильде — они пытаются разобраться с новой камерой, криво наводя объектив на сладкую парочку. После Эвен обязательно увидит новое видео, где они с Исаком целуются в углу, а пока он продолжает извиняться и мурчать, изображая провинившегося кота. — Я не дуюсь, просто мой подарок полный, блять, отстой по сравнению с тем, что она тебе подарила, — Вальтерсен хнычет, практически топая ногами, но затем роняет голову Эвену на плечо и пальцами комкает его рубашку, слушая любимый хрипловатый смех. — Как ты смеешь надо мной насмехаться? Да я тебе сейчас устрою! — Тихо-тихо, Господи! — уворачиваясь от легких ударов по груди, Эвен утягивает его на диван, роняя прямо на себя. Эта ревность и детская обида умиляют до коликов в сердце. И куда делся его мальчик-сарказм? — Твой подарок идеален, пусть я еще и не слушал песни, но уверен, что это просто невероятно. Послушай, я был бы счастлив и простой коробке конфет от тебя, ладно? Тем более, я бы тебе не позволил тратиться на что-то дорогое для меня. — Ага, но ей ты позволил! Кажется, этого парнишку не переспорить, когда ревность включена на полную катушку. Он все такой же забавный, как и в первый день их знакомства, разве что теперь у Нэсхайма есть право и доступ к нескольким новым функциям, вроде поцелуев или свиданий. — Да я же даже не знал о том, что Соня собирается мне что-то дарить! Ну же, хватит, я сейчас обижусь, правда. Ты можешь просто обнять меня, а не ругаться из-за такой ерунды? Я скучал по тебе и хочу побыть рядом, так что прекращай или я серьезно займусь твоим перевоспитанием. Отказаться от такого заманчивого предложения попросту невозможно, особенно, глядя в голубизну этих больших бегающих глаз. Исак не тянет время, припадает к полюбившимся губам, языком собирая горечь никотина и напрочь забывая о том, что кругом вообще-то пьяные люди, их друзья, которым давно бы уйти и оставить парней наедине. Музыка постепенно глохнет — наверное, пульс слишком громко бьет по вискам, — Эвен теряется в объятиях и поцелуях, перебивает страсть Вальтерсена своей безграничной нежностью; и то, как один кусает губы, а другой пытается ласково оттянуть на себя, выбивает почву из под ног обоих. Ничего не существует, кроме сбитого дыхания и безобразно гуляющих под рубашкой ладоней — похоже, именно этот момент определяет готовность Исака. Когда-то ведь эта жажда полностью довериться друг другу должна была вырваться на волю? Сегодня, сейчас, после всего, что нехило встряхнуло их, — идеальный момент. Сквозь гулкий шум в ушах слышны тихие шаги и перешептывания, затем смешки, отрывки чего-то похожего на: «С Днем рождения, Режиссер!» и «Здесь становится невыносимо жарко!»; в конце — хлопок двери в прихожей. Дышать на секунду становится чуточку легче, пока пальцы Вальтерсена не начинают тянуть подол рубашки наверх, пытаясь высвободить своего Эвена, чтобы наконец на себе ощутить жар его кожи. — Тут пуговицы есть, так, к слову, — задыхаясь, смеется Нэсхайм, припадая губами к мочке уха и сразу же срывая протяжное мычание, отзывающееся тяжестью внизу живота. — Да знаю я, знаю. Слишком долго. — Пойдем в спальню, диван слишком маленький, боюсь, что из-за меня мы свалимся на пол. Прежде чем Эвен поднимается, с него все-таки снимают рубашку, а по маленьким родинкам на плечах мажет кончик языка, вызывая внутреннюю взбучку всех органов, совершающих сальто. Настолько хорошо, что не хватает воздуха в прокуренных легких, а еще голова перестает соображать, оставляя только одну единственную мысль: «Когда же этот саркастичный мальчик успел стать таким невыносимо горячим и страстным?».