Loving can mend your soul

00:45. Miguel – Leaves До кровати путь выходит нелегким: они вслепую бредут по гостиной, снося различные вещи, вроде фоторамки с полки, когда не находят в себе силы перестать целоваться; и пластиковых стаканчиков со стола, совершая маленький разгром ураганом прижатых друг к другу тел. В спальне царит полнейшая темнота – Исака это вполне устраивает. Его джинсы в области паха заметно натянулись, он все так же смущен тем, на что дает полное согласие, без сопротивления падая на постель от легкого толчка в грудь. Но Нэсхайм предпочитает зрительной памятью запомнить каждую эмоцию на лице своего возлюбленного, ведь это важно, ведь это первый раз, который навсегда отложится на подкорке, пробыв там до самого последнего дня, даже если вместе они уже и не будут; Эвену необходимо помнить эти неистовые чувства, что будут спасать в тяжелые дни, где останется лишь серость бессмысленных дней и тишина мертвой квартиры. Тишину прерывает щелчок прикроватной лампы. Тусклый свет падает отблеском на их лица, находящиеся на минимальном расстоянии друг от друга. В зеленых глазах — смущение; на щеках Исака — румянец, но его припухшие губы непрестанно тянутся за новыми ласками, оставляют на шее нависшего над ним Эвена кучу маленьких ярких пятен и влажных следов, а затем опаляют скачущий кадык горячим дуновением. Футболка Вальтерсена неосторожно летит на пол, он бессвязно мычит и выгибается навстречу языку, облизывающему ключицы и бьющуюся венку на шее; у Нэсхайма трясутся руки, а дыхание выдает его возбуждение, когда дурацкая молния на джинсах Исака не поддается содрогающимся пальцам. Он практически ломает собачку, вырывает пуговицу и, наконец, обнажает желанное тело, стараясь покрыть поцелуем каждый сантиметр открывшихся участков. Исак стыдливо смотрит вниз, привставая на локтях, — губы Эвена, находящиеся в опасной близости от бугорка под боксерами, мажут по внутренней стороне бедра, покрытого мурашками, а его горящие глаза ни на секунду не отрываются от лица заведенного музыканта. Кто бы мог подумать, что это будет настолько хорошо — лишиться одежды и ощутить на себе все эти нежнейшие прикосновения. — Эй, это противозаконно, — выдыхает Исак, опуская руку к спутанным волосам Эвена, чтобы несильно дернуть его на себя и растрепать уложенную челку. — То же самое могу сказать и тебе. — Во-первых, противозаконно меня так распалять, во-вторых, избавься уже от своих штанов, я не собираюсь тут один в таком провокационном виде лежать. Внутри все клокочет, теплится, разливается чем-то тягучим и какой-то совершенно неизведанной пылкостью, оседая в паху тяжелым давящим комом. Эвен бесшумно смеется, послушливо кивает головой и на пару секунд отрывается от важного занятия, под заинтересованный изучающий взгляд стягивая с себя носки и брюки, оставаясь наравне с Исаком. От абсолютной наготы их разделяет лишь нижнее белье, но и оно вскоре окажется где-то в горе разбросанной одежды за пределами поскрипывающей кровати, которой еще предстоит выдержать выплеск страсти двух помешанных друг на друге людей. И снова сплетенные языки танцуют пламенные танцы. Снова прикосновения к самым чувствительным местам. Исак ведет пальцами по позвоночнику и обхватывает бедра Эвена ногами, бесстыдно толкаясь вверх, чтобы впитать в себя один из самых потрясающих звуков на свете — гортанный стон удовольствия. Удовольствия, рассекающего их вдоль и поперек. — Тебе страшно? — заботливо интересуется Нэсхайм, лаская кожу чуть ниже пупка кончиком языка. Его пальцы подцепляют резинку и медленно тянут боксеры вниз. Исак накрывает ладонями лицо и мычит стыдливое: — Самую малость. Ты вообще когда-нибудь с парнем был? Не самое подходящее время для таких разговоров, однако Эвен не пропускает это мимо ушей, отстраняется, тянется к тумбочке и уверенно отвечает: — Нет, Исак, у меня тоже первый раз. — Ты уверен, что знаешь, как это делается? Наивности и очарованию этого человека Эвен не прекращает удивляться. Он тоже смущен и взволнован, а сердце норовит выскочить из груди, когда рука нащупывает на тумбочке крем. Ну да, не подумал он о т а к о м окончании своего Дня Рождения, но что-то же делать нужно, так ведь? — Прекрати смущать меня такими бестактными вопросами, — возмущается Эвен, с облегчением выдыхая, стоит ему освободиться от ткани, сдавливающей рвущееся возбуждение. — Я смотрел порно, ладно? Да-да, гей-порно, убери с лица эту усмешку, сейчас же! — И что ты там нового узнал? — Исак издевается, играет бровями и растерянно глядит вниз, натыкаясь на член, который ему, кажется, предстоит в себя принять. Да любой бы на его месте умер от увиденного. Мало того, что он впервые лицезрит обнаженного парня в такой ситуации, так еще и собирается заняться с ним сексом. Он, черт возьми, собирается заняться сексом с Эвеном. Наверное, им обоим стоило чутка повысить градус крови алкоголем. — Узнаешь чуть позже. Эвен болтать никак не намерен. У него стоит так, что он едва соображает, размеренно поглаживая стройные ноги Исака, которые тот стыдливо сгибает в коленях, ёрзая пятой точкой на подложенной мягкой подушке. Как тут вообще быть в адеквате, если ты планируешь заняться сексом с тем, кем восхищен до одурения и растерянности? Он любит его, этого чудного мальчишку, собравшего в себе нотки сарказма, искренней чувствительности и настоящей заботы; он любит его с первого мгновения, с первой дружеской улыбки, насмешки и первого звука, сорвавшегося с зажатой пальцами гитарной струны. Нужда сказать эти слова, повторить их снова, колотит его по голове, именно поэтому, когда смазанный палец постепенно проникает внутрь, Эвен накрывает приоткрытые губы своими, глотает болезненный стон и сбивчиво шепчет: — Я люблю тебя, слышишь? Люблю тебя, Исак. А Исак не слышит ничего кроме собственного дыхания и биения сердца за сдавленными рёбрами. Новые неизведанные ощущения накрывают его взмокшее тело пеленой наслаждения и отголосками боли; он рвется обнять Нэсхайма за шею, с силой впиться в затылок ногтями, оставив там маленькие следы, и рвано дернуться вперед, чтобы в беспамятстве насадиться на второй длинный тонкий палец, который, присоединившись к первому, мучительно медленно растягивает его и давит на стенки, принося массу смешанных чувств. Исак в анатомии не силен, но неужели именно такие ощущения приносит массаж простаты? Эвену он, конечно же, ни за что не признается в том, что читал какие-то научные статьи об этом, пока тот смотрел порно. Эвен знает, что не стоит сейчас ждать ответа на свое признание. Нужно думать лишь о том, как отвлечь от, вероятно, не самой приятной части первого секса, поэтому он безостановочно покрывает лицо Вальтерсена все новыми и новыми поцелуями, кусая его за щеки и прижимаясь к бедру, как бы показывая, насколько сильно его все это окунает в глубинный океан бешеного желания получить долю облегчения. Но он не сдвинется с места, пока не убедится, что его парень не сожмется от боли. Продолжая аккуратно двигать пальцами внутри, Эвен опускает свободную ладонь на член Исака, оборачивает вокруг основания и плавно водит вверх-вниз, оглаживая влажную головку в попытке отвлечь, когда разводит пальцы в стороны. Чувствует пульсацию, перенимает чужую дрожь, придающую ему уверенности, и чуть прибавляет темпа, ощущая, как опавшая плоть снова твердеет от приятных манипуляций. — Все хорошо, не останавливайся, мне... Мне не сильно больно, уже лучше. — Уверен? — Боже, да, хватит болтать, Эвен, и будь добр занять свой язык другим делом, — он умудряется хохотнуть, после чего жмурится и получает свой очередной влажный поцелуй, который, к сожалению, прерывается, как и движение пальцев внутри него, когда Эвен решает, что Вальтерсен готов. Исака лихорадит, колотит, и жар сменяется ознобом. Перед глазами пелена, сквозь которую он видит лишь очертания своего парня, зато слух пробивает сию же секунду — тишину разрезает звук открываемой зубами упаковки. «Дыши, дыши, дыши», — словно мантру про себя повторяет Исак, срываясь на жалостливый скулёж, потому что Эвен, черт его побери, Нэсхайм не дает ему передышки и опускается вниз губами, вынуждая скользить пятками по кровати и бессвязно бормотать подгоняющие фразочки. Эвену так сильно нравится наблюдать за Исаком (как тот тает на простыни, как не может сосредоточиться и сфокусироваться, как старается уловить каждое прикосновение, извиваясь и толкаясь бедрами вверх), что он увлекается ласками, забывая о том, что у его парня выдержка не железная. Замечая вопросительный взгляд поблескивающих глаз, Вальтерсен коротко кивает головой и срывается на глухой полустон, закрывая глаза; тянет руки вперед, чтобы обвить шею Нэсхайма, задерживает сбитое дыхание и ногтями царапает затылок, в то время, как теплые ладони гладят его бедра, оставляя после каждого касания новую армию мурашек. Исак в беспамятстве обнимает Эвена ногами, впивается в губы, чтобы отвлечься от неприятных ощущений, когда тот медленно и размеренно толкается внутрь. — Продолжай, не останавливайся, все нормально, — Вальтерсен рвано дышит ртом, зажмуриваясь с такой силой, что в уголках глаз появляется непрошеная влага. Ему не больно, совсем нет, просто ощущения новые и настолько странные, что совладать с собой становится с каждой секундой все тяжелее, а возбужденный и нависший над ним Эвен усиливает каждое чувство вдвойне. Он мог бы сравнить это с влиянием выкуренной травки на организм: гусиная кожа, попытки уцепится за остатки действительности, хотя это и не нужно, ведь и в пребывании полета ему бесконечно хорошо. Эвен действует предельно аккуратно, будто одно неосторожное движение и вся искрящая атмосфера, царящая меж их раскаленных тел, растворится, перегорит, точно старая лампочка; просит расслабиться и прибавляет напора, впервые переживая настолько интимный момент, разделяемый с Исаком. Это тяжело — держать себя в руках, совладать с собой и бешеной жаждой, когда под тобой в буквальном смысле лежит тот, к кому ты не можешь описать свои чувства словами, кого ты так боишься вновь потерять, проснувшись в пустом одиночестве на холодных простынях; тот, кто заставляет тебя болтаться на грани, с которой раз за разом почти срываешься в обрыв, но успеваешь схватиться за протянутую ладонь, вытягивающую обратно. Ласковые поцелуи, остающиеся мокрыми пятнами на шее Исака, превращаются в слабые укусы, которые он вдруг останавливает, дергая Эвена за волосы на затылке, стоит тому плавно войти в него до конца и остановить время для них двоих. Вальтерсен с приглушенным стоном приподнимается на локтях и шепотом просит дать ему минутку на то, чтобы привыкнуть к пульсирующему покалыванию внутри, смешанному с наиприятнейшей тяжестью в паху. — Извини, — кончиками подрагивающих пальцев Нэсхайм стирает каплю пота, струящуюся по виску Исака, а второй ладонью медленно, спокойно гладит его по спутанным волосам, по шее, по плечу. — За что ты извиняешься, дурак? Двигайся, пока я не умер на твоей кровати, черт возьми. Тихий стон Эвена прерывается рваным смешком, потому что, Господи, Вальтерсен так непредсказуем, что каждый раз с плеч голову сносит от попытки влезть в его странные мысли и разложить там все по полкам. — Кто еще умрет… И терпения действительно не хватает. Снова влажные поцелуи, снова движения друг другу навстречу, снова руки, пытающиеся коснуться каждого сантиметра пылающей огнем кожи; толчок за толчком, одно дыхание на двоих становится глубоким и два полустона несутся в унисон, врываясь в окружающие их стены. Все замедляется, растягивается. Интимно и нежно. Перед закрытыми глазами плывут цветные круги. Мелодичные стоны срываются с искусанных губ Исака, он чувствует, как краснеет, чувствует, как становится горячо, когда Эвен меняет угол, плавно двигая бедрами навстречу и задевая внутри место, движение по которому заставляет выгибаться в спине и комкать пальцами влажную простынь. Из глаз чуть ли не летят искры – будто неожиданно вспыхнувший оргазм, что так же быстро сходит на нет. И остатки боли стремительно перерастают в блаженство. Нэсхайм понимает, что после вхождения во вкус, после того, как впервые дребезжат внутренности, ему нужно все, сразу и целиком, точно голодному волку, поймавшему долгожданную добычу в пустынном лесу. Ему мало Исака, мало всего — нужен полнейший контроль, ведь нехватка Вальтерсена сдавливает легкие, как нехватка никотина для зависимого. Исак не отстает: двигается с полной отдачей, поначалу смущается получаемого удовольствия, впервые оказавшись в таком положении, но, когда подступает эйфория, сжимая его натянутое струной тело в тиски, он забывает о таких понятиях как — стеснение, скованность и трусливость. К чему все это, если сердце стучит то где-то в горле, то бьется в самом низу живота? — Эвен, — шепчет Вальтерсен, пятками надавливая на ягодицы, чтобы тот толкался быстрее и глубже. — Эвен, пожалуйста... Оба чувствуют, что почти на исходе. Оба хотят раствориться в оргазменных судорогах, потеряв на время собственный мир, выпав из него в другой, — яркий, вспышками освещающий темноту. Только Эвен неожиданно останавливается, восхищенно смотрит в ничего непонимающие глаза напротив и, отстранившись, оставляет после себя непривычную пустоту, одним резким движением переворачивая Исака на живот. Горячее дыхание опаляет влажную спину Вальтерсена, он ёрзает на кровати, пытаясь хоть немного сбавить напряжение в паху, и трется членом о гладкую, почти шелковую простынь. Конечно, все безуспешно — ему жизненно необходим Эвен со своей сладкой нежностью, сильными руками и низким голосом, пронизывающим до внутренней взбучки. Через мгновение Нэсхайм уже считает губами шейные позвонки, обдавая их потяжелевшим дыханием, и вжимается в возлюбленного, доводя их рваными движениями до исступления, позволяя телам сталкиваться в звонких шлепках. Бесконечная канитель удовольствия. Волны наслаждения захлестывают влюбленных парней, топят их под водой, расщепляя на сотни, тысячи маленьких частиц в этой тягучей борьбе за попытку ухватиться за остатки воздуха и нирваны. Пальцы переплетены, тела содрогаются, жмутся друг к другу, будто, разъединившись, все удовлетворение смоет начисто. Минуты длятся вечность, Исак пытается отдышаться, кончая так сильно, что закладывает в ушах; Эвен повторяет за ним, по инерции продолжая в медленном темпе двигаться внутри жаркого плена, крепко сжимающего его обмякший член. — Какого черта?.. — хрипит Вальтерсен сорванным голосом, заводя одну руку назад, чтобы схватить за загривок Нэсхайма. — Какого черта это было так потрясающе? Эвен сипло смеется — тоже успел сорваться на стонах. — Лучший День Рождения в моей жизни, — признается он, медленно покидая тело Исака, а в следующий миг прижимается губами к ямочке на пояснице, усыпая родинки невесомыми касаниями. Ладонями водит по все еще мелко подрагивающим бедрами, а внутри распирает от гребаной гордости из-за того, что это его работа, его заслуга — то, как под ним человек превращается в подобие желеобразной массы. — Эвен? — Да? Я сделал что-то не так? — Нет, не глупи, я просто... — Исак переворачивается обратно на спину и, чувствуя мокрую простынь, морщится, понимая, что придется сменить белье. Облизывает сухие губы и, пока Нэсхайм отвлекается на мусорное ведро, выбрасывая презерватив, принимает сидячее положение. Тяжесть в пояснице, животе и ногах заставляет его зашипеть и моментально привлечь к себе внимание встревоженного лица. — Я тебе не ответил, ну, если ты понимаешь, то я был немного увлечен твоими губами, поэтому... — он гладит Эвена по руке, усмехается, постепенно возвращаясь к своему привычному состоянию саркастичного мальчика, и, улыбнувшись, добавляет: — Я тоже тебя люблю. Такие слова, как говорят пережившие подобное люди, взрывают Вселенные, живущие где-то за ребрами и окружающие бьющийся сильными ударами орган. Гребаный коллапс. Эвен резво меняет мнение: теперь эти слова – лучший подарок за сегодняшний день. — Без «тоже», — хмыкает Нэсхайм, ласково целуя Вальтерсена в коленку. — О чем ты? — Без «тоже». Повтори, но без этого слова. И как тут не улыбнуться, даже если силы в буквальном смысле на исходе? — Я люблю тебя, Режиссер. Так тебя устроит? — Вполне, — Эвена распирает тысячью острых чувств, он будто под дозой сильных наркотиков, и даже ноги подкашиваются от переворота сегодняшних событий, когда он слезает с кровати и добирается до ноутбука, молча вставляя в него диск. — Я чувствую кожей твой взгляд, ты пялишься. — Не правда! Я не пялюсь, а думаю о том, что неплохо было бы сменить постельное белье. Исак – маленький лгун. Он в полутьме разглядывает широкую спину, исполосованную красными линиями от коротких ногтей, взглядом впивается в задницу и скользит по длинным ногам, чувствуя себя влюбленным маньяком, помешанным на одном человеке, который идеально влился в его жизнь. Может, такие планы были у Судьбы? Эвен будто был рядом всегда, без него все совсем иначе. Исак убедился в этом за целые сутки, решив, что останется с ним, несмотря ни на что. Преграды не так уж и страшны, если тебя крепко держат за руку и не дают упасть. Для Исака Эвен совсем не похож на того, кто, время от времени, страдает депрессией. Как этот солнечный человек может угасать и лишать мира такой ослепительной улыбки? Sigur Rós – Hoppípolla Из списка песен Эвен выбирает самую первую, потому что этот исполнитель его интересует сейчас больше всех. Первые аккорды топят спальню в уюте и мягкости, и он спешит обратно в кровать, улыбаясь во весь рот, когда Вальтерсен с головой ныряет под одеяло, кажется, смущаясь своей собственной песни. Каждый раз Эвен влюбляется в него словно в первый. Сопливо? Да. До жути романтично? Да. Да. Да. Сотни тысяч раз — да. Кому какое дело, если друг с другом можно быть настоящими? Вряд ли существуют люди, отвергающие нежность, а если такие и есть, то они точно в меньшинстве. — Ты не можешь послушать ее без меня? — бубнит голос из-под одеяла. — И хватит меня тыкать, Эвен! — Это не я! Нэсхайм прыскает со смеху и тянется за сигаретой на тумбочке. Грех не вдохнуть никотина после всего, что здесь произошло. — Малыш, я и забыл про тебя! Растрепанный Исак вылезает наружу, приятно удивляясь урчащему Иксу, который коготками цепляется за пододеяльник, напрашиваясь на ласку. Кот его отвлекает, а вот Эвен, стряхнув пепел в стакан с водой, возвращает внимание к песне, успевая как раз на тот момент, когда сладкий голос идеально сливается с музыкой. «Спасибо, что пустил меня в свою маленькую галактику. Мое сердце бьется для тебя. И я впервые открываю для себя то, что ты заставляешь меня чувствовать. Не могу объяснить, ты заставляешь меня чувствовать, что твоя любовь настоящая». Эвену кажется, что он сейчас лопнет от таких прытких ударов сердца. Ему хочется подпрыгнуть на месте, искусать Исака до маленьких засосов, оставив следы по всему размякшему телу; его разрывает на части и, не пытаясь себя остановить, он лишает котенка телячьих нежностей, переманивая Вальтерсена на свою сторону. А что, из него ведь тоже неплохой кот получается: мурлычет и утыкается кончиком носа в шею. «В твоих глазах я вижу правду. Я так связан с тобой. Могу ли я остановиться на твоей планете и остаться здесь навсегда? Я обещаю, что в моем сердце всегда будет место для твоей планеты. Для нашей с тобой далекой планеты». В эту же секунду, стоит музыке постепенно затихнуть, Эвен целует его. Целует по-настоящему: страстно, с языком, вкладывая все, что не может сказать. Исак остается больше, чем просто доволен реакцией на свой, как поначалу казалось, глупый подарок. Песня сменяется другой — плей-лист, составленный любимым человеком, остается в стенах этой спальни до самого утра, пока на ноутбуке не садится батарея. И объятия не размыкаются даже тогда, когда по окнам начинает барабанить холодный ветер, предупреждая их о наступающей метели. Но им нечего бояться, пока они есть друг у друга, пока сопят во сне и жмутся вплотную, согреваясь переплетенными конечностями и маленьким пушистым комком, умостившимся в их ногах.