Ангедония

1. — Я доверил тебе школу, и ты не имеешь права скрывать от меня правду, — говорит Кайен Кросс, постукивая пальцами по столешнице. — Шики не вернулся после каникул, Ичиджо тоже не вернулся. Вместо них по протекции Совета появляется Кириу Ичиру с документами на поступление, а ты ведешь себя так, будто ничего не происходит. Господи боже! Кто сказал тебе, что внешнее спокойствие это — выход?! — Предлагаете паниковать? — с улыбкой спрашивает Канаме. — Рвать на себе волосы и биться в истерике? — Нет. Я предлагаю раскрыть карты. Это моя Академия и мои ученики. Я позволил тебе жить здесь. Я несу ответственность за происходящее не меньше тебя. Так что не вздумай отшучиваться. Кросс снимает очки и пристально смотрит на Курана. Взгляд ректора как две молнии, врезающиеся в тело. Таким взглядом никогда не смотрят милые богатые сумасброды, верящие в мир во всем мире. Так смотрят жестокие убийцы. Охотники на вампиров из Гильдии. В случае Кросса — лучший из них. И, кажется, сейчас не самый подходящий момент, чтобы шутить. — Что вы хотите знать? — То, чего еще не знаю, — емко говорит Кросс. — То, что необходимо знать, чтобы никто не пострадал. Ректор поднимается из кресла, распрямляет плечи и как-то сразу становится на несколько дюймов выше. Канаме молчит. Наблюдает за внезапной метаморфозой и понимает, что уже очень давно не видел Кайена таким. Сильным? Властным? Серьезным? — Эвакуируйте учеников, — наконец советует он. — Чем меньше в Академии людей, тем больше вероятность, что все останутся живы. Кросс отрицательно качает головой. — Невозможно. Я не смогу объяснить их родителям, по какой причине их отпрыски отправлены домой. Или ты предлагаешь чистить воспоминания сотням людей по всей округе? — На это существуют веские основания. Ридо вернулся… — По вине Совета! — И по вине Гильдии, — парирует Куран. — Ваше руководство польстилось вечной жизнью и сделало все, чтобы Ридо восстал из могилы. Впрочем, мы сейчас говорим не о том, кто в этом виноват. Мы говорим о том, что с этим делать. Кайен глубоко вздыхает. — Знаю, — тихо произносит он. — Но так или иначе, отправлять дневные классы домой нецелесообразно. Ни Совет, ни Гильдия не станут помогать нам. На нашей стороне лишь дюжина юных аристократов. А у Ридо — армия «низших». Они повсюду, шныряют в лесу, пытаясь перебраться через стены. Ягари убил вчера шестерых. Зеро видел несколько десятков с дозорной башни. Они прибывают сюда группами, вдоль западной дороги. Мы не знаем сколько у нас времени. Кто сказал тебе, что в Городе безопасней? Нет. Ученики останутся здесь. В школе их могу защитить хотя бы я. Канаме приподнимает брови. — Собираетесь раскопать «топор войны»? Кросс фыркает, проходит в угол комнаты и распахивает дверцы платяного шкафа. — Я сделал это еще вчера, — сухо говорит он, доставая длинный узкий меч, завернутый в ветошь. — Я нарушил клятву никогда больше не брать в руки оружие, но сейчас важнее безопасность моих учеников. Здесь должен быть хоть кто-то вне вашей с Ридо «игры». Канаме смотрит на лезвие меча не отрывая глаз. В тусклом свете серебро сияет как новенькое, будто меч не лежал без дела много лет. Один точный удар таким оружием, и аристократ вроде Айдо или Каина умрет, не успев сделать и вздоха. Проткни меч самого Канаме, и ему потребовались бы все силы, чтобы остаться в живых. Канаме чувствует холодок вдоль спины, необъяснимый подсознательный трепет. Когда-то лезвие похожего меча обратило Харуку Курана в прах… Оно и его может убить. Прямо здесь, в эту самую минуту, стоит Кайену только захотеть. Стоит только Курану позволить… — Наверное, это непросто? — спрашивает Кросс, оборачиваясь. — Жить в мире, который враждебен к тебе. Жить и учиться доверять другим? — Доверие — неверное определение. — Конечно, — Кайен склоняет голову набок. — Точнее сказать «сотрудничество». Или «симбиоз». Но «доверие» звучит лучше. Чистое слово. Оно подходит для будущего, которое ты хочешь создать. — Которое вы хотите создать, — поправляет Канаме. — Я сказал то, что хотел. Мне всегда казалось, что я умею четко формулировать свои мысли. Кросс неторопливо крепит меч к перевязи на поясе. — Я… — Ты не будешь со мной обсуждать свои планы, я знаю, — перебивает Кайен, возвращаясь к своему столу. — Но есть вещи, о которых ты не имеешь права молчать. Скажем, о том, что касается моей… — ректор запинается, — …приемной дочери. Юки мучают кошмары. Во сне и наяву. После некоторых из них она теряет сознание. Вчера мы с Зеро чуть не выломали дверь в ванную, когда она закричала. Как долго ты будешь позволять Юки страдать? Канаме морщится. — Что она видит? — Кровь, — отвечает Кайен. — Она видит кровь и женщину с незнакомым лицом. Она не сможет вспомнить правду без твоей помощи. Но…может быть есть способ заставить ее снова забыть? Она станет счастливее, если ты позволишь ей остаться здесь. — Это невозможно, — Куран устало массирует ноющие виски. — Это все, что вы хотели знать? — Ты укусишь ее, — говорит ректор, отворачиваясь к окну. Не спрашивает — утверждает. Но все-таки продолжает надеяться. И это невероятно глупо. Потому что Кайен Кросс заранее знает ответ. 2. Бывают такие моменты, когда очень сильно чего-то хочется. После бессонной ночи — кофе. После тяжелого дня — тарелку, полную горячей еды. После шумной вечеринки — тишины и уюта собственной спальни. Завязавший курильщик неистово мечтает о сигарете, а юная модница о платье из последней коллекции знаменитого дизайнера. Желать чего-то — нормально. Абсолютно естественно. Даже несмотря на то, что чаще всего желания не совпадают с возможностями. Любитель кофе давится с утра цикорием, потому что болен гипертонией. У работяги едва хватает сил, чтобы доползти до кровати, и ужин уже не лезет в горло. А шумная вечеринка, бывает, заканчивается не дорогой на такси до дома, а желудочным отравлением и больницей. Так диабетик не сможет позволить себе умять в одиночку кремовый торт, без риска умереть в ближайшие пару часов. А у кинозвезды нет возможности отправиться на популярный курорт, оставаясь инкогнито. Желания чаще всего не совпадают с возможностями, и осознавая это ты учишься самоконтролю. Мудрости. Смирению. Принятию. Конечно, если ты достаточно умен, чтобы понять все вышесказанное. Канаме думает, что вся история мира построена на двух словах: «хочу» и «могу». От этой мысли смердит банальностью, но от этого она не становится хуже. Пожалуй, наоборот. Сейчас Канаме больше всего хочет вернуться в прошлое. Положить конец тому, что когда-то начал. Но единственное, что ему остается — это идти вперед. — Когда ты, наконец, свалишь отсюда? — говорит он, косясь на застывшего на полу Зеро. — Или хочешь сразу предложить мне услуги по восстановлению комнаты? Кириу мрачно осматривает провал в том месте, где еще четверть часа назад была стена, отделяющая спальню от ванной комнаты. — Это не я ее проломил, — бурчит он себе под нос. — Это ты пробил в ней дыру. Мной. У Зеро губы перемазаны кровью. Губы, волосы и рубашка. На впалой груди воспаленные следы от когтей — регенерация еще не завершилась. Куран хочет, чтобы следы остались навсегда, стали бы его меткой на этой слишком белой, слишком идеальной коже. Куран понимает, что это невозможно, и ему это не нравится. Это мало похоже на мудрость или смирение. Тем более на принятие. Скорее на протест. — Ты спровоцировал меня, — произносит он. Зеро издает какой-то странный звук: что-то между смешком и стоном. — Спровоцировал? Тебя? Ты шутишь?! — Нет. — Я не верю. — На здоровье. Кириу стукает себя по колену, и тут же морщится от боли. — Будто это в первый раз! — на выдохе говорит он. — Будто до этого я не приходил и не просил рассказать мне правду о Юки. О том, что вас связывает. Куран оглядывается. — Видишь ту стену? — спрашивает он, указывая кивком головы на проем между комодом и книжным стеллажом. — За ней гардеробная. Если ты сейчас же не заткнешься, то я с твоей помощью сделаю туда второй вход. Зеро открывает было рот, но тут же закрывает обратно. Ежится, вытирая губы разодранным рукавом, и даже делает попытку подняться, то тут же вновь падает на пол. Канаме кривится. После нелепой драки с Зеро у него кружится голова и горло сводит судорогой от жажды. — Я просил тебя не лезть в это, — наконец говорит он. — Не пересекать тех границ, что я установил. Это не так сложно, серьезно. Заботиться о Юки. Защищать ее. Пить ее кровь, если появится необходимость. И держаться подальше от ее секретов. — Ты понимаешь, как глупо это звучит? — А ты понимаешь? Понимаешь, как глупо приходить сюда и день за днем выводить меня из себя?! Кириу недоверчиво склоняет голову набок и шепчет: — Быть идеальным — это работа. Дисциплина и правила. Посещать ректора раз в неделю. Всегда приходить вовремя. Не ввязываться в драки. Не сквернословить. Никогда не выходить из себя. Канаме поднимает глаза, встречаясь с внимательным взглядом Кириу. — Вор, — выдавливает он. — Ты не имел права красть мои мысли. Это — единственное, что приходит на ум. Жалкая попытка оправдаться в противовес режущему ужасу, от которого волосы на голове должны встать дыбом. — Ты сам предложил мне свою кровь. А значит — это не воровство. — Что же тогда? Может быть — подарок? — Последствия, — Зеро пожимает плечами и подползает к дивану, приваливаясь к нему спиной. — Я говорил тебе, что прочитал твои мысли. Но ты не поверил. Я знаю куда больше, чем ты хочешь показать, Куран-семпай. — И что же, например? Голос Канаме — отрывистый и настойчивый, словно тиканье часов. В нем нельзя услышать страха. — Ты живешь по правилам, — Кириу рассеяно накручивает на палец прядь волос, будто это помогает лучше сосредоточиться. — Тысячи правил, фальшивый этикет. Тебе никто не нужен и никто не дорог, даже самому себе ты противен. Разве что Юки…с ней иначе, но я не понимаю почему. Не могу понять природу твоего отношения к ней. — На твое счастье. — Может быть. Достаточно того, что ты действительно оберегаешь ее. А для остальных… существует лишь манекен Курана Канаме. Кириу знает больше, чем нужно, Канаме уверен в этом. С того самого дня, как Куран спас его от падения в класс «Е», Зеро стал большим, чем невзрачная пешка на противоположной стороне доски. Нет, он по-прежнему следует плану — тому самому, что так кропотливо разрабатывал Канаме. Но делает это не как марионетка. Зеро руководствуется собственными мыслями и знаниями, о которых Куран не имеет ни малейшего представления. Ему хочется знать правду о Кириу. Всю, до самой последней капли. Это просто — стоит лишь добраться до дивана, схватить Зеро за волосы, откидывая его голову назад, и погрузить клыки в его горло. Ему хочется попробовать кровь Кириу на вкус: украсть его секреты, мысли и желания. Он ненавидит Зеро за то, каким он стал. За то, что сам сделал его таким. Ему хочется вернуть все на свои места. Но вместо того, чтобы сделать это, Куран вздыхает и откидывается на диванные подушки. Желания чаще всего не совпадают с возможностями, думает Канаме. Он учится смирению, потому что ничего уже нельзя вернуть на свои места. Потому что выбор сделан. Снова. — Что ты думаешь об этом? — интересуется он, и его голос звучит почти весело. — О правилах? О дисциплине? Обо мне? Зеро поджимает губы, раздумывая над ответом. — В твоей крови почти нет ярких мыслей или воспоминаний, — говорит он после долгого молчания. — Когда я пил кровь Юки все было иначе. Ее кровь — настоящая жизнь. Глоток воздуха. А в твоей крови почти ничего нет. Наверное…это паршиво быть тобой, Куран-семпай. — Только не нужно меня жалеть, — усмехается Канаме. — Быть бесчувственным — не так уж и плохо. — Ангедония. — Что? Канаме приподнимается на локтях. — Не бесчувственность, — произносит Зеро. — Не равнодушие. Не природная черствость. Знаешь, я читал про подобное. То, что происходит с тобой называется — ангедония. Неспособность получать удовольствие от жизни. Нежелание делать что-либо, чтобы испытать положительные эмоции. Патологическое состояние психики, ведущее к… — Сумасшествию? — резко заканчивает Куран. — Да. Канаме хочет заткнуть уши, чтобы не слышать. Канаме хочет забыть. Забыть и никогда не вспоминать то, что уже было. То, что произойдет? — И что же теперь? — едко говорит он. — Будешь моим личным психотерапевтом? Может быть, ты согласен слушать истории из моего прошлого и искать причины моего состояния? А в перерывах между занятиями пить мою кровь, чтобы пополнять историю болезни? Канаме не замечает, как повышает тон, почти переходя на крик. Как удивленно открывает рот Зеро, должно быть впервые видя Курана таким. — Канаме! — Что? Что еще ты можешь сказать мне? В чем упрекнуть? Или в тебе проснулось сострадание и ты собираешься утешить меня? — Еще чего! Кириу резко вскакивает. Покачивается, неловко переступая с ноги на ногу, и бредет в сторону двери. Оставляя Канаме в одиночестве на дороге тьмы, которую когда-то он не смог пройти потому что… Потому, что свет покинул его. — Постой! Слово вырывается прежде, чем Канаме успевает остановить себя. — Чего тебе? Ты только что сам просил меня свалить от… — А что, если у тебя нет выбора? — тихо спрашивает Куран. Так, как спрашивают, когда действительно нуждаются в совете. В помощи. — Прости? — Что, если у тебя нет выбора? Что, если ты будешь обязан слушать мои истории и искать причины? Ради Юки. Ради мира, в котором ты живешь. Ради Кросса и Ягари, и всех остальных, тех кто тебе дорог? Что, если ради их блага тебе придется быть рядом со мной, потому что кроме твоих собственных желаний есть еще и долг? Зеро приподнимает брови. Затем встряхивает головой и уверенно говорит: — Ты не сойдешь с ума. — Я не об этом тебя спрашиваю. — Ты не сойдешь с ума, — упрямо повторяет Кириу. — Не беспокойся об этом. Канаме встает с дивана и делает шаг навстречу Кириу. — Почему? Ты сам только что говорил, что во мне ничего нет. Итог очевиден. Зеро хмыкает. — Когда ты проломил мною стену и почти вскрыл грудную клетку, помнишь что ты сказал? — Это неважно. — Важно. Ты сказал: я ненавижу тебя. Ясно? Ненависть — это чувство. Не самое хорошее, это точно. Но чувство. А значит…значит что-то в тебе еще осталось.