Ангедония

1. В комнате темно, шторы плотно закрыты. Воздух сырой и спертый, словно окна здесь не открывали уже много дней. Тишина стоит что называется «мертвая». Не только здесь. В коридоре, на лестнице, в холле. Даже аристократы, дежурящие в доме со вчерашней ночи, не разговаривают между собой. Они в недоумении. В смятении. В шоке. Они стоят на страже той, кого не существовало еще несколько часов назад. Принцессы Куран. Чистокровной. Той, в комнате которой темно, а шторы плотно закрыты. — Я думал, ты спишь. — Жажда, — коротко отвечает Юки, будто это все объясняет. Канаме смотрит на нее, молча. Говорить что-то нет нужды, да и говорить не о чем. Все слова сказаны. А те, что не сказаны, Юки смогла прочитать в тот момент, когда впервые попробовала его кровь на вкус. — Ну? Зачем ты пришел? Юки встряхивает головой, отрывая взгляд от растрепанного учебника по физике, в которой никогда ничего не понимала. Только сейчас Куран замечает, что у нее отросли волосы: всего за ночь они стали такими же, какими были в детстве. — Если жажда мучает тебя, я могу… — Не стоит, — резко перебивает Юки. — Я просто не привыкла. Канаме закрывает дверь на замок, проходит по комнате и садится на кровать. Поднимает руку и притягивает Юки к себе так, чтобы ее голова оказалась на его плече. Она не сопротивляется, лишь пальцы сильнее сжимаются на обложке учебника. — Есть кровяные таблетки, — тихо говорит она. — Айдо приносил мне их после твоего ухода. Еще он принес вино и запеченный картофель, чтобы я могла выбрать. А Лука вымыла и расчесала мне волосы. Она все время плакала и просила прощения за… будто виновата передо мной. Будто то, что вы спали, сейчас имеет какое-то значение. В голосе Юки нет ни тоски, ни злости. Даже презрения. Он такой же мягкий и нежный, как и раньше, но Куран все равно чувствует разницу. Это где-то за гранью понимания. Той самой, которою невозможно оформить в слова. — Теперь ты не хочешь, чтобы я касался тебя? — спрашивает он. — Нет. То есть…мне все равно. От тебя разит смертью. Смертью и чужой болью. И не важно, что ты делаешь — сидишь рядом или находишься на другом конце Академии. Я чувствую это на любом расстоянии. — А Лука? — У тебя были причины. Кто я такая, чтобы осуждать тебя? — Прости. — Ничего. — Юки пожимает плечами. — Кажется, мне стоит начинать привыкать к этому. Канаме не по себе от ее пронзительного взгляда. На мгновение кажется, что это вовсе не его Юки, а кто-то другой. Слишком умный, слишком проницательный. Слишком много знающий. — Кажется, мне стоит начинать привыкать к этому, — эхом повторяет Куран, наклоняясь к ее лицу. — К тому, что теперь ты — это ты. Она подается вперед, касаясь его губ своими. Затем проводит языком по нижней, прокусывая ее острыми клыками. Гортанно стонет, смыкая зубы плотнее, сглатывает его кровь и отстраняется. — Забавно… забавно, когда нет ограничений, и я могу делать все, что хочу. Я почти что могу быть тобой, брат. У нее хищная улыбка. Чересчур алчная для невинной девушки. Это было бы по-настоящему страшно, если бы не взгляд. Глаза маленькой Юки никогда не умели лгать. — Ты не такая, — мягко говорит Канаме. — Не зверь, не монстр. Не изображай ту, которой никогда не сможешь стать. Твои родители… — Наши, — поправляет Юки. — Наши родители были хорошими. Они никогда не причиняли вред другим, и они умерли. Ридо убил их и теперь хочет забрать меня. А ты…ты не тот, кем я видела тебя. Если я научусь быть тобой, то я смогу со всем этим справиться. Ты был прав, когда говорил, что правда не сделает меня счастливой. И я должна научиться жить с этим. — Я не смею принуждать тебя следовать моему пути. Уловка, всегда так хорошо работающая на других, сейчас кажется невероятной глупостью. Канаме отчетливо понимает: на Юки она больше не сработает. Иллюзорная свобода выбора — не то, на что купится истинная чистокровная. Даже та, что пробудилась совсем недавно. — Я — наследница рода Куран. — Юки, закрывает учебник и откладывает его в сторону. — Это мой долг. Канаме не успевает остановить ее, когда она с силой толкает его на постель и садится сверху. Ее руки скользят по груди Канаме вниз, останавливаясь на пряжке ремня. Ее поведение кажется Курану диким, до отвращения. Оно чуждо природе той Юки, которою он знал всю свою жизнь. — Я не принуждаю тебя, — спокойно произносит Куран, глядя на девушку. — Я не собираюсь заставлять тебя делать то, чего ты делать не хочешь. Она по-кошачьи выгибает спину, закрывая глаза. — Какая разница когда? — равнодушно спрашивает она. — Какая разница, если ты все равно станешь моим мужем? Если я все равно рожу тебе детей, которые продолжат наш род? — Ты забыла о Ридо. Он все еще охотится на тебя. Он совсем рядом. Юки обхватывает шею Курана ладонями, поглаживая кожу на его затылке. Она так и не открывает глаз, не позволяет Канаме видеть свои настоящие эмоции. Она прекрасно понимает, что делает. — Нет никакого Ридо, — говорит девушка. — Ты уже выиграл эту битву. Ты победил, и я принадлежу только тебе. А ты — мне. Нет ни одной причины, чтобы ты не взял меня здесь и сейчас. Даже если на самом деле ты хочешь совсем другого. Куран недоверчиво моргает. — Чего? — Скорее — «кого». Канаме резко переворачивается, придавливая Юки к матрацу. Закидывает ее руки наверх, наблюдая, как тонкая сорочка натягивается на ее маленькой груди. — Продолжай, — шепчет он, развязывая тесемки на горловине ее сорочки. Наклоняется и осторожно целует шею Юки чуть ниже ключиц, лаская языком нежную кожу. Она вздрагивает, плотно обхватывает ногу Канаме бедрами. Куран властно ведет рукой вдоль ее тела, ощущая жар, исходящий от нее. Яростное, нечеловеческое желание, смешанное с отчаяньем. — Так кто мне нужен? Куран повторяет вопрос едва слышно, прихватывая губами мочку ее уха, затем приподнимается на локтях и с легкой улыбкой смотрит на тяжело дышащую девушку. Ему начинает нравиться эта игра, эта осознанная, трепетная покорность. И в тот момент, когда он уже почти позволяет себе обладать ей, Юки неожиданно распахивает глаза. Свои темные, всезнающие, проклятые глаза и отчетливо произносит: — Он одинаково нужен нам обоим. Это похоже на пощечину. Хлесткий удар, на мгновение выбивающий из легких воздух. Канаме отшатывается, а Юки разглядывает Курана так, будто видит впервые в жизни. — Твое лицо, — произносит девушка. — Видел бы ты свое лицо! Я не поверила, даже когда твоя кровь рассказала мне правду. Я и подумать не могла, что все это время… — Ты не знаешь, о чем говоришь. Ты ничего не знаешь. — Я знаю достаточно, чтобы понять. Зеро… — Не произноси это имя. Здесь и сейчас. А лучше — никогда. — Зеро, — упрямо повторяет Юки, поднимается и встает на колени. Подползает к Курану, обвивая его шею руками. — Зеро не такой, как мы. Рядом с ним я всегда чувствую себя…нужной. Необходимой. Он никогда ничего не требует, он просто не знает, что такое корысть. Эгоизм. Подлость. Он еще не родился, а это было в нем — что-то чистое, светлое. То, что не позволило ему убить родного брата даже неосознанно. Мы никогда, никогда не сможем быть такими, как он. Но желание обладать им сильнее, чем самая сильная жажда. — Ты любишь его. — Да. Она отвечает не задумываясь, не смущаясь. Будто это та самая правда, которую невозможно не принять. — Я понимаю. Юки улыбается и снова целует его, уже по-другому. Нежно и ласково, словно хочет загладить свою вину за сказанное. Куран зарывается пальцами в ее волосы, впервые чувствуя с Юки абсолютное единение. Общность. Когда поцелуй заканчивается, девушка отстраняется и кивает в сторону двери. — Иди, — говорит она. — Нельзя откладывать твой визит к Совету. Куран усмехается. — Ты слишком быстро учишься. — Красть твои мысли? — Принимать правду. — Пожалуй. — Юки поднимает руки и буднично завязывает тесемки на сорочке. — Знаешь? Я не хочу, чтобы ты делал то, что собираешься делать. Не хочу смертей. Не хочу интриг. Но я не могу остановить тебя, а значит, должна смириться. Все будет так, как ты решил. Поэтому иди. — Хорошо. Канаме встает с постели, поправляя пиджак, и на мгновение ему кажется, что от слов Юки ему стало легче. На мгновение. — Брат. — Юки расправляет плечи и высоко поднимает голову. — Я хочу, чтобы ты понимал. Зеро нужен тебе, я нужна Зеро, а мне нужны вы оба. Сейчас, сегодня. Но когда-нибудь наступит день, и мне придется выбрать кого-то одного. Канаме оглядывается на пороге, и какое-то время задумчиво смотрит на девушку. — Пусть это будет он, — наконец, говорит Куран и выходит из комнаты. 2. Огромные мраморные колонны здания Совета светятся всеми цветами радуги. Красное, желтое, синее, зеленое. Праздничное безумие. Старейшина Ичиджо, наблюдающий за представлением из своего кабинета на четвертом этаже, должно быть, холодеет от ужаса. И, нет. На парадных ступенях особняка вовсе не репетиция какого-то торжества. А цветные вспышки — совсем не фейерверки. Это — бойня. Хладнокровное массовое убийство, одно из самых страшных, что видел своими глазами просвещенный вампир-аристократ. Запредельная жестокость с улыбкой на губах, нарушая все законы, не зная милосердия. Щелк — ближайший слуга Совета обращается в пыль. Пепел умершего вампира какое-то время сияет лазурью, а потом исчезает без следа. Возможно, у него была семья. Красавица-жена и парочка милых детишек. Возможно, они ждут его к ужину, усталого после рабочего дня, с кульком, полным заварных пирожных. Он никогда не вернется домой. Щелк — еще один вампир превращается в оранжевый мерцающий столб света. Щелк — золотое марево, развеянное порывом сильного ветра. Щелк. Щелк. Щелк. Парадные двери широко распахнуты, приглашая Канаме внутрь. Куран входит в вестибюль, уже не встречая сопротивления. Никаких попыток остановить его. Он видит только панику. Галерея, зимний сад, просторный коридор, увешенный пасторальными картинами. В глазах рябит от разноцветных искр — количество убитых перевалило за полсотни. Никому не уйти. Не спрятаться, не сбежать, не сдаться. Нет ни единой причины, по которой кто-то должен остаться в живых. Время Совета Старейшин прошло. Все, кто был ему предан — заплатят свою цену. Исключений не существует. Когда Канаме поднимается по лестнице, он напоминают самому себе известного актера или музыканта на каком-нибудь ежегодном фестивале. Во время поздравления с победой на них часто высыпают целый мешок блестящих конфетти и блесток. Здесь почти то же самое. Если не брать в расчет то, что блестки вокруг Курана — чьи-то останки. Дверь в кабинет Старейшины Ичиджо приоткрыта. Она словно сама предлагает Курану войти внутрь и забрать заслуженный приз. Свободу. Свободу и абсолютную власть. Канаме усмехается, толкая дверь от себя, и входит в комнату. — Я знал, что ты придешь, — говорит Ичиджо. — Раньше или позже, но обязательно придешь. Этикет забыт, формальности больше не волнуют Старейшину. Никаких «вы» и заверений в верности. Никаких натянутых улыбок. Никакой лжи. Он бледен. Лоб покрыт испариной, маленькие серые глаза словно остекленели на породистом лице. Ему страшно. Ему страшно, но он слишком горд, чтобы показывать это. Он еще надеется на то, что ему удастся спастись. Он стоит рядом с потайным лазом, напряженно сжав кулаки. Каменная лестница уходит в темноту, к подвальным помещениям и к единственному тоннелю, оканчивающемуся за пределами поместья. Ичиджо почти успел спасти себе жизнь. «Почти» сейчас является решающим фактором. — Чем же я так не приглянулся вам? — с усмешкой спрашивает Куран. — Я ведь ваш воспитанник. Почти родственник, если вспомнить то, что я много лет жил в вашем доме. — Я заботился о тебе, пока Ридо возрождался, — в тон ему отвечает Ичиджо. — У каждого из вас были равные шансы на благосклонность Совета. Но ты сам выбрал свою судьбу, Канаме. Ты — тот, кого мы не можем контролировать. Ридо — ничтожество. Пока сыт — он предан, как собака. Канаме думает, что Старейшина ничего не знает о собаках. О настоящей преданности. Он качает головой и говорит: — Забавно. Сколько сил, сколько энергии ради уничтожения моего рода. Сколько интриг, чтобы прикормить моих врагов. И все напрасно. Ридо почти мертв, Совет уничтожен, а все, что тебе остается — это стоять и смотреть, как гибнет твой мир. Неужели это того стоило? Ичиджо презрительно кривит губы. — Тебе не понять причин. Не осознать значимость наших действий. Ты и твоя семья никогда не хотели возвышения вампиров над людьми. Глупцы. Как жаль, что такая сила досталась именно вам! — Моя семья никогда не считала, что война — путь, по которому нужно идти. Дело не в значимости и не в крови. Даже не во власти. Просто мы всегда знали, с чего все началось. Я знаю, Ичиджо. Я видел рождение мира из крови и пепла. И я не хочу увидеть это снова. Поэтому ты и те, кто разделяет твои идеалы, должны умереть. — Не сегодня! Старейшина поднимает ладонь и кабинет заливает ослепительно белым светом. Мгновение, и Ичиджо уже нет на месте, лишь в глубине тайного хода Канаме слышит дробный перестук шагов. Куран пожимает плечами: ожидаемо. Было бы странно, если бы Старейшина сдался без боя. Он уже собирается последовать за ним в тоннель, когда за спиной раздается сдержанный кашель. Наконец-то. — Такума? Что ты здесь делаешь? Ичиджо-младший шел за Канаме от самой Академии. Он видел, как Куран убивал людей Совета, и не попытался остановить его. Он шел за ним по коридорам и слышал диалог Курана со Старейшиной. Он слышал, как тот признался, что хочет уничтожить Канаме, а это значит… — Сгораю со стыда из-за слов собственного деда. И за свои поступки, — говорит вампир, низко опуская голову. О, ну, разумеется. Канаме скрещивает руки на груди. Молчит и ждет продолжения. — Я…скажи что-нибудь, пожалуйста. — У меня нет времени говорить с тобой. Я не знаю, для чего ты здесь, но я пришел сюда, чтобы исполнить свой долг. Поэтому… — Позволь мне это сделать, — резко перебивает Такума. Снимает с плеча перевязь с мечом и решительно кладет руку на рукоять. — Что? — Позволь закончить то, что ты начал, — говорит Ичиджо-младший дрожащим голосом. — Я предал тебя, как член семьи Ичиджо. Я предал тебя, как формальный член Совета. Но я не предам тебя, как твой друг. Канаме медленно опускает брови. — Такума… Все слова, сказанные когда-то Кураном, сейчас отражаются в глазах Ичиджо. Слова, которые могли бы стать правдой, если бы мир был чуточку лучше. Лучше и честнее. Даже если бы твой дед задумал меня убить, я бы не переложил ответственность за это на твои плечи. Иногда жестокость — это лишь способ защиты кого-то. Я прощаю тебя. — Ничего не говори, Канаме. Просто дай пройти. Куран кивает и подходит к Такуме. Кладет руку на плечо — знак одобрения и безграничного доверия. — Не волнуйся, — вкрадчиво говорит он. — Я уверен, что все будет в порядке. — Нет. Не будет, — качает головой Ичиджо. — Но теперь это неважно. Я отплачу за все добро, что ты сделал для меня…для нас. Но с этого дня наши пути расходятся навсегда. Прощай. — Мне жаль. — Куран отступает в сторону и мягко улыбается. Смотрит вслед Такуме до тех пор, пока его силуэт не растворяется в темноте подземелья. *** Не пройдет и четверти часа, и Канаме собственными глазами увидит, как внук отрубает голову родного деда.