Он всегда, всегда в моих мыслях: не как радость и не как некто, за кого я радуюсь больше, чем за саму себя, — а как всё моё существо. Эмили Бронте «Грозовой перевал»
— Привет, это Юнги, — телефон Розэ не отвечал, мужчина, на стрессе выпив четвёртую кружку кофе за последний час, курил на улице прямо напротив вывески «курить запрещено». Впрочем, Юнги сам её сюда вешал. — Мой рабочий день закончится только через два часа, советую тебе ответить до этого момента, или я приеду, выбью с ноги дверь и не дай бог ты с собой что-нибудь сделала, — Юнги угрожает, но на самом деле всё нутро сжимается при мысли, что он может найти девочку уже мёртвой или еле дышащей в собственной квартире. Он выхаживает её…около месяца? Юнги не вёл подсчёты. Сначала он заезжал по вечерам раз или два в неделю, чтобы проверить, что с ней всё в порядке, она ходит в школу и питается. Заметив на третью неделю, что девушка только больше схуднула, он начал кормить её добровольно-принудительно, заезжать после работы, а иногда и до, и старался разговорить её, вывести на нужную беседу, чтобы она выплакала все свои слёзы и постепенно начала возвращаться к прежней жизни. Юнги не был психологом, но он тоже проходил через подобные депрессивные состояния и хотел помочь тем, что понимал её боль, пусть и частично. Его родители, слава богу, были в порядке, и он старался ничем не задевать её всё ещё не затянувшиеся раны. Потребуется не жалкий месяц, что он провёл с ней, а гораздо больше, возможно, целые месяцы, а то и годы, прежде, чем она сможет адаптироваться к этому миру, к этой жизни. Юнги не мог ответить на вопрос, хочет ли он стать частью этой адаптации. Не хотел давить, не хотел вмешиваться больше положенного, не хотел бы стать ещё одной болью, и с ужасом понимал, что, если уйдёт уже сейчас, всего спустя месяц, может добить её окончательно. Он не знал, как вляпался в это, но ещё хуже было то, что выхода у него уже, судя по всему, не было. Приняв последнего клиента с рыжим-рыжим котом, у которого был поломан хвостик, Юнги справился быстрее обычного, потому что кота даже не пришлось успокаивать — сидел на руках ветеринара как у хозяина, доверительно мурлыча. Кот напомнил Мину Пака, когда тот однажды покрасился в оранжевый. Глаза были точь-в-точь как у друга. Юнги не собирался звать его бывшим другом, хотя злился до сих пор, однако в глубине души надеялся, что тот одумается и исправит всё, что натворил. Или хотя бы не станет совершать ещё больше непоправимого. На ходу сняв халат, Юнги быстро закрыл клинику, забросил вещи на заднее сидение и рванул по знакомому маршруту. Хорошо, что сейчас почти не было пробок, потому что какое-то шестое чувство подсказывало ему, что с девушкой случилось что-то нехорошее. Он вдруг отчётливо осознал, что в чём-то виноват сам. Ещё при второй встрече в квартире, когда Розэ рассказала ему о том, что одноклассники заклеймили её и теперь издеваются, он почувствовал неладное, необходимое немедленного вмешательства. Но не вмешался. Это была не его жизнь и не его проблемы, что противоречило врачебной этике, пусть и лечил он теперь только животных. Ему нужно было пойти в школу и как-то повлиять на травлю, свести её на нет, показать, что Розэ есть кому защищать, и он так халатно отнёсся к этой проблеме. На эмоциях от собственной тупости Юнги едва не врезался в машину перед собой, стоящую на светофоре. Куда-то улетучилась вечная невозмутимость. Он так боялся, что теперь от его неправильных решений зависела не только его жизнь и жизнь его маленьких хвостатых подопечных, которых он лечил с гораздо большей успешностью, чем одну маленькую, поломанную жизнью, школьницу… Он завернул к нужному дому и, вылетев из машины, помчался к подъезду. Попав внутрь, минуя вахтёршу, не особо обратившую на него внимание, он рванул на уже ставший ненавистным пятый этаж, потому что так долго подниматься, а дыхалка всегда немного поджимала. Дверь в квартиру оказалась ожидаемо закрытой. Он громко постучался. Ему ответило лишь это и собственные хрипы от того, что так быстро нёсся. Он постучался сильнее. И ему снова никто не ответил. Зато напротив вышла соседка, женщина лет пятидесяти, посмотрев на Юнги неодобрительно. — Чего гремишь? Мужчина обернулся. — Вы не знаете девочку, что тут живёт? — Знаю, славная, жаль её, конечно… А тебе чего от неё надо? Опять пришёл со своими дружками издеваться? — Уже кто-то приходил? — у Юнги спёрло дыхание, сердце забилось быстрее. — Сегодня? Кто это был? Вы видели Розэ? — Она им не открыла, ясное дело, — женщина убрала такой суровый взгляд, как будто бы смягчилась, услышав волнение в голосе Юнги, ничем не прикрытое. — Так ты не из этих чумных? — Я ветеринар вообще, — затараторил он, — друг, но у меня нет ключей. Вы не знаете, как можно к ней попасть? Я волнуюсь, вдруг она там… вдруг с ней что-то случилось. — Есть у меня запасные ключи, ох, — она развернулась, ушла вглубь коридора и вышла через десяток секунд с маленьким единственным ключом, что был именно от двери. Протянув его Юнги, она грозно посмотрела, — а точно друг? Что-то я не видела у неё раньше друзей вроде тебя. — Мы месяц назад познакомились, — Юнги выхватил ключ, — уверяю, я не плохой человек, я хочу только убедиться, что с ней всё в порядке! Замешкавшись с дверным замком, Юнги всё же преодолел это препятствие, и замок щёлкнул, пропуская внутрь гостя. Женщина осталась стоять в проёме, не доверяя Юнги до конца, но внутрь квартиры заходить не стала даже на соседских правах. Тишина пугала и настораживала. Пройдя в гостиную, где почти не было вещей и мебели и убедившись, что никого нет, он пошёл в рядом стоящую спальню, которая единственная была зашторена и завалена кучей барахла, в котором Юнги не сразу заметил спрятавшийся девичий силуэт. Он обнаружил выключенный телефон с наушниками посреди комнаты, едва на него не наступив, грязную тарелку с ложкой, в которой была недоеденная каша, привезённая Юнги дня два назад, а затем уже ножки, непокрытые ничем, выглядывающие из-под одеяла у низкой кровати. Девушка лежала под ним с лицом. Юнги пришлось присесть на корточки, чтобы дотянуться до края одеяла и сдёрнуть его. Охнув, он упал на колени, резко притягивая к себе холодное тельце, сжимающее в руках фотографию. Девушка и впрямь еле дышала, из горла выходили скорее хрипы и всхлипы, чередующиеся с полной тишиной. — Розэ! Розэ! Очнись, вставай! Эй, дурёха, ты чего? Блядство, — он вытащил телефон из карман брюк и набрал 911. Быстро описав симптомы, что было похоже на голодный обморок, нервное и физическое истощение, он вскочил на ноги, удаляясь на кухню, чтобы найти полотенце, набрать воды и по возможности отыскать спирт. Укутав обратно в одеяло, он приложил ко лбу холодный компресс, попытался привести её в чувство нашатырём, обнаружившимся в аптечке, но ничего не вышло. Девушка мелко дрожала в его руках, но никак не реагировала. Подхватив в таком коконе её на руки, он понёс её вниз, заметив подъезжающую машину скорой.***
— Я вернулся, — Хосок не успел опустить на пол сумку и пакет с продуктами, как его шею оккупировали маленькие детские ручки. Он подхватил на руки девочку с милыми чёрными кудряшками, вздёрнутым носиком и большими глазами и в который раз подумал, как же она похожа на свою мать. От брата ничего почти не досталось, но, может быть, проявится в более позднем возрасте. — Скучала, солнышко? — Ещё как! — она засмеялась ему на ушко, красуясь в своём новом платьице, что бабушка с дедушкой подарили, и Хосок улыбнулся в ответ. — Я сегодня лучше всех в садике картину нарисовала! Показать? — Спрашиваешь, — он опустил её на пол и разделся, проходя на кухню, чтобы разложить продукты и начать готовить ужин. Учебная неделя, а точнее зачётная, сильно вымотала его, но вот последний зачёт сдан сегодня, и теперь остались только два экзамена, а там можно будет почти три месяца отдыхать, ведь он теперь учится на заочном, а значит, будет высыпаться с ночных смен и проводить с Хани больше времени. Девочка вбежала на кухню, маша руками, в одной из которых большой листок с нарисованным чем-то. Хосок не мог разглядеть, а потому ему пришлось посадить девочку на стул и взять картину в руки. Непроизвольно нахмурился, когда увидел, что на ней изображены шесть человек: сама Хани, Хосок, который держит её за руку, по бокам от них дедушка с бабушкой, а на верхней части рисунка два облика, не очень ясных, но понятных по ангельским крыльям — мама и папа. Родные мама и папа. Сколько бы Хосок не вкладывал усилий, он не заменит малышке маму и папу. Он один. И Хани, знающая, что мамы с папой уже нет, что они улетели далеко-далеко и теперь присматривают за ней и Хосоком с неба, рисует такие картины. Не так давно бабушка с дедушкой решились девочке объяснить, почему Хосок не папа, и где родные мама и папа. Пришлось, потому что она нашла фотографии, где они ещё втроём с ней от роду нескольких месяцев. Вместо того, чтобы сказать, какой красивый у неё вышел рисунок, Хосок подошёл и прижал девочку к себе. Хани обняла за шею в ответ. Она почти не плачет, хотя всегда говорит, что ей грустно, что у неё нет мамы и папы, но у неё есть Хосок, поэтому она не будет плакать. А Хосок знает, что когда девочка вырастет, она всё поймёт, и от этого на душе горько. — Дядя, мы справимся, — племянница улыбнулась ему робко. — Мы же есть друг у друга? — Конечно, есть, солнышко, — Хосок чуть приподнял подбородок, чтобы слёзы не потекли, и она не увидела. — Так, что мы с тобой сегодня готовим? — Плов! Плов! Хочу плов! — Есть, мисс. Тогда за работу.***
Юнги сжал исколотую капельницами руку. Девушка в себя не приходила, но по крайней мере температуру тела нормализовали, она перестала хмуриться и теперь выглядела чуть менее бледной. В стационаре было шумно и людно, как всегда бывает в приёмных скорой помощи, а Юнги ещё помнил годы своего студенчества как медика, это нервировало Мина, поэтому психанув, он скрыл их ширмой, чтобы никто посторонний, кроме медсестры, не мог зайти и увидеть их. Он устало прикрыл глаза, опуская голову на ладонь, перемещая вес с одной руки на другую, и затем и вовсе падая лицом вниз на плед, под которым лежала Пак. Тяжело вздохнув, он снова поднял голову, взял в свои ладони руку девушки, поднёс к губам и поцеловал прохладные пальцы. Уж слишком тонкие и бледные, как вся она сама. Девушка поморщилась, привлекая его внимание. Нежность эта не то, чтобы не была ему свойственна, он скорее не любил проявлять её, особенно к малознакомым людям. Но то, какой хрупкой она выглядела в этот момент, заставляло его позабыть обо всём. И тем более о том, что она несовершеннолетняя. Никаких пошлых мыслей у него насчёт неё не было, наоборот, хотелось спрятать в кучу одежды, чтобы не мёрзла, не болела, не чувствовала себя плохо. Это у её ублюдских одноклассников, возможно, были какие-то мерзкие идеи, и он собирался выяснить это и заставить заплатить за издёвки, но потом. Явно не сейчас, когда ей было не до всяких этих разборок. — Мин… Юнги?.. — она приоткрыла глаза, и взгляд её сразу упал на ветеринара. Юнги сглотнул и выдохнул. Кризис миновал, и она его даже узнаёт. Анализы выявили, что она пыталась наглотаться таблеток снотворного, но их было очень мало для того, чтобы вызвать эпилептический припадок или кому. Зато теперь было ясно, почему она полтора дня не выходила на связь. Получается, что последнего визита обидчиков она даже не слышала. Но Юнги всё равно не находил себе место, постоянно думая о том, что если бы у неё нашлось больше медикаментов, он мог найти труп. — Чёртова суицидница, — процедил он, не выпуская руки и не отнимая от рта, обжигая своим дыханием. — О чём ты думала? Он нашёл на фотографии её с родителями. Прошло уже полгода, она так и не уносила урны в похоронный мемориальный зал, где им было самое место. Однако с момента знакомства о родителях они почти не разговаривали, а если и говорили, она всегда сетовала, что так им и надо, что она пыталась им помочь, но они её не слушали и забили на её воспитание. Юнги её высказываниям резким не верил. Какими бы они не были, она тосковала и ей было больно. И скрыть это от него не удавалось. — Не… знаю, — выдохнула она, переведя дух. — Мне было страшно. — А умирать не страшно? — Страшно. Всё страшно. Но здесь страшно больше. — А я… я испугался за тебя, — признался он. — Бесполезно просить тебя больше так не делать, но тогда я возьму тебя шантажом и затаскаю по психиатрам. Имей ввиду, я был медиком, у меня есть связи. Розэ через силу улыбается. — Почему помогаете мне? — Помогаешь, — поправил он, — давно уже пора. Помогаю, потому что сам знаю, каково это — вот такие состояния, когда не знаешь, что делать дальше. Друга вытащил из этого, когда отца убили, и тебя вытащу, поняла? — Мин Юнги, — она поджала сухие губы, облизала, слегка свернула трубочкой, — вы мне нравитесь… — Опять «вы»? — руки в бока поставил он и наигранно нахмурился. — Нравишься… Разве ты не удивлён? — округлила она глаза. — Я только что призналась, и всё, что ты сделал, это поправил меня… — Стоило этого ожидать, — хмыкнул он. — Мне сложно ответить, тем более несовершеннолетней, но я что-то к тебе испытываю. В противном случае перестал бы бегать и спасать. Отдыхай, Розэ, — он привстал, — я пойду, поговорю с врачом. Вернёмся к этому позже.