Трава на бетоне

Скай отшвырнул куртку, закрыл за собой дверь: — Я смог договориться. — Это хорошо, — ответил Тори, не отрывая глаз от монитора. — Значит, Арин будет жить. Через его плечо Скай увидел на экране легкие дымчатые сиреневые разводы, подкрашенные золотисто-малиновыми лепестками, светлый, жемчужно-нежный рисунок. Но через секунду Тори, щелкнув по панели выбора цветов, залил его густой чернильной тьмой. — Так со всеми нами, — пояснил Тори. — Со мной. Интересно, как меня убьют. Я пробовал нарисовать свою смерть, но не получается, слишком много вариантов. Я дохожу до боли, а потом уже ничего не могу нарисовать. Смотри. По новому белому листу брызнули алые пятна, узкие черные штрихи разбили их на капельки, на фоне загорелись серые, плачущие буквы. — Боль, — тихо сказал Тори. Новый лист. Лимонный морозный узор, припорошенный легкой капелью прозрачных, радужных шаров. — Надежда. — У тебя еще остается надежда? — задумчиво спросил Скай, глядя на рисунок. — Нет. Она мне уже не нужна, я сделал все, что мог. Ты видел одиночество? Не дожидаясь ответа, Тори сменил цвет фона на мониторе, щелкнул мышкой, отвел руку, и среди серых разводов вдруг появилось безглазое, мертвое лицо с толстыми вывернутыми губами. — Ждет. Клик и в узком лбу появилась рваная дыра, за которой наметились густые извилины мозга. — Одиночество, — повторил Тори. Скай вдруг снова ощутил то самое неприятное чувство, которое появилось впервые еще тогда, когда он увидел Тори впервые — тоненького белокожего мальчика с глазами цвета погибших цветов. Найти его в Мертвом Метро оказалось делом несложным, учитывая, что Арин дал основной ориентир, упомянув залу Братства Воды. Пробраться к опорному пункту, где в одиночестве проводил дни и ночи Тори, тоже было несложным. Гротескные тени и изуродованные химическими отходами люди — сплетения беспомощных калек, — Скаю помешать не могли. Держа пистолет наготове, он прошел сквозь залы и коридор, почему-то представляя себе, что идет след в след по пути Арина, который спускался сюда не раз. Кодовый замок на двери пришлось взламывать, вскрыв его, Скай ожидал увидеть кого угодно и что угодно, но никак не красивого хрупкого мальчика. И он не ожидал, что придется посмотреть в такие глаза — желто-фиолетовые, внимательные, полудетские. — Ты тоже хочешь жить? — спросил тогда Тори. Скай опустил пистолет, прислонился к холодной стене. Тогда он впервые ощутил это. Неприятный холодок страха, страха перед чем-то чуждым, неведанным. Перед тем, что смотрело на него из глубин мягких зрачков. Перед тем, что он, этот мальчик, имел власти больше, чем все люди мира вместе взятые, мог все и ничего не мог. Он не мог ничего, погребенный под толщей породы, выбравшийся из ада, потерявший разум, знающий только одно — как выглядит одиночество. Сейчас вновь всплыли отголоски испытанного тогда страха. Тори, словно почувствовав это, закрыл программу, и монитор привычно засветился уютным синим светом. — Скай, — тихо сказал он. — Выполни одну мою просьбу. До следующего утра, до указанного заказчиком часа еще оставалось время, поэтому Скай, выслушав его, кивнул. Можно. Это можно сделать. Сумасшедшая прихоть сумасшедшего мальчишки, обреченного на смерть. В машине Тори прислонился лбом к окну и сжался в комок, его губы припухли, растрескались, густые болезненные тени легли у уголков потускневших глаз, от теплого, еле различимого дыхания на стекло ложилась прозрачная дымка. Скай старался не смотреть на него, внимательно следя за дорогой. Тяжело. Я никогда не поддавался противоречивым чувствам, я всегда знал, что делаю и чем мне придется за это расплатиться. Как же они похожи. Питомцы. Яркий, дерзкий Арин, резкие движения, зажившие шрамы на гладкой коже. Беззащитный, белокожий Тори, открытая рана, горячий пульс рваных тканей под металлическими клепками. Разные? Нет, одно и то же. Одно и то же — жертвы самих себя, сломанные игрушки, пиратская версия жизни, списанная с лицензионных дисков, демо-версия. Поиграй в него. Научить? Затяни на нем ошейник, вот так, правильно… Выбирай режим. Не бойся, им легко пользоваться, стоит только начать. Попробуй. Вот так. Выбираем — «любовь». Видишь, любит. Ладно, разбирайся, потом вернешь. Но учти, если что-то пойдет не так — можешь просто выкинуть диск, это демо-версия, всякое может случиться. Просто выброси его. Скай, не глядя, взял с приборной доски зажигалку, закурил. Впереди уже наметились туманные вышки аэродромов, укрытых тяжелым сырым туманом. — Тори, эксперимент, который над тобой провели — он оказался удачным? Тори долго молчал, потом ответил вполголоса: — Нет. Ни один из этих экспериментов удачным не был, и я не исключение. Поэтому, то, о чем ты сейчас подумал — бессмысленно. Скай остановил машину, открыл дверцу, вышел наружу. Ветер выл над бетонным крошевом взлетно-посадочных полос, вдали тускло горел единственный уцелевший маяк, кладя жирные желтые пятна на сизую мглу. Тори стал рядом с ним: — Свобода. Свобода. Грязная пустота проклятой ночи — свобода. Визг проржавленных балок, гулкое эхо, хруст разбитого стекла. Тори вдруг взялся теплой ладонью за руку Ская, медленно, держась крепко, опустился на колени. Ветер взметнул рассыпавшиеся по его щекам волосы, скрыл затуманившийся слезами обреченный взгляд. Осторожно отпустив руку поисковика, он наклонился ниже, упершись ладонями в бетон, и Скай увидел прозрачные капельки на сером покрытии. Слезы. Вслед за слезами на бетон полились тяжелые густые капли яркой крови, алыми звездами ложась на грязную поверхность. Вздрагивающие согнутые плечи, уже несдерживаемый плач, громкий, в голос. Скай отступил в машине, вытащил из кармана куртки вторую за день пачку сигарет. Каким бы странным ни было последнее желание ребенка, оно важнее всего в этом мире, даже если он попросил лишь полежать на пустом аэродроме. Даже если он хотел всего лишь лежать так, кусая губы, задыхаясь под потоками соленых слез. Даже если под ним расплывается лужа крови, а ветер заглушает бессвязные слова и надрывные стоны. Кем ты был, Тори? Кто знал, чем ты жил? Кто когда-нибудь спрашивал тебя, чего бы ты хотел? Этого уже не узнать. Уже не узнать того, что творилось в твоей голове, что случилось с демо-версией игры, поверх которой на диск были записаны неработающие программы. Уже никогда не узнать, о чем ты думал, проводя ночи в одиночестве под прессом многотонного подземелья, не узнать, плакал ли ты, когда просыпался один и брался за бумагу, пытаясь нарисовать то самое небо, но рисуя лишь одиночество и боль. Не узнать, верил ли ты Арину, и что он был для тебя? Ясно только одно — тебе всегда приходилось его ждать, и ты ждал. Когда перед тобой закрывается последняя страничка книги, которую сразу же после этого бросают в огонь, можно уловить лишь несколько слов, но смысла уже не понять. И здесь уже ничего не исправить, приходят такие моменты, когда знаешь — отступать некуда. Позади смерть и боль, позади ошибка на ошибке, позади холодное тело немолодой женщины, и карие блестящие глаза еще живого человека, того, кому была обещана жизнь. И нет времени, и нельзя вырваться из этого замкнутого круга. Есть ночь, аэродром, кровь на бетоне, Тори. Ключ к разгадке, снова лишь приспособление, снова лишь игрушка, оказавшаяся в нужном месте в нужное время. Может, от этих слез ему легче… Может быть. Скай вложил пачку обратно в карман, прислушался. Тори затих и уже не двигался. Подойдя ближе, Скай понял, что он без сознания. Глаза закрыты, слипшиеся мокрые ресницы, влажное лицо. Где-то высоко грохнул, лопаясь, обгорелый пластик купола, и что-то заверещало в черной мгле, протяжно, истерично. Неживой, искусственный звук сирен. Скай приподнял Тори, прижал его к себе, не заботясь о том, что по светлой куртке тут же поплыли алые подтеки, и увидел в глубине узкого разреза мягкое биение пульсирующих тканей. Вернуться назад удалось без происшествий, уже в машине Тори пришел в себя и до самого утра не сомкнул глаз. Его трясло, обезумевшие зрачки расширились, потеряв цвет, став белесыми провалами, цвет слинял и с радужки, оставив лишь мутноватую мглу. Скай положил его на кровать и долго сидел рядом, молча, куря сигарету одну за одной. И только, когда утренние призраки наполнили комнату, услышал его тихий голос: — Ты тоже думаешь, что я сумасшедший? — Тебе это важно? — Важно. Я не сумасшедший. Пусть хоть кто-то об этом знает. Я очень хотел, чтобы жизнь вернулась. Но она никому не нужна. Поэтому я хочу умереть. Мне только интересно, как меня убьют, но главное — чтобы навсегда. Умирают — навсегда? — Живут — навсегда, — сказал Скай. — Я знаю. Из-за этого-то и сомневаюсь. Сколько у меня времени? — Два часа, — ответил Скай, мельком взглянув на часы. — Хорошо. Тори вдруг приподнялся и, осторожно взявшись за плечи Ская, подтянулся ближе: — Полежи со мной. Мне очень нужно побыть с тобой рядом. Полюбить тебя. Лежать с ним рядом, чувствуя у своей груди быстрое биение его сердца, было тяжело. Было тяжело ощущать под руками тонкие косточки его ключиц и думать почему-то только об одном — что же ты наделал, Арин? Ты заставлял его жить, ты выматывал из него эту жизнь, потому что только ради тебя он оставался в своем маленьком мире, в путанице своего болезненного сознания, в своих стенах. Ты приходил к тому, кто уже давно разочаровался в своем существовании и хотел лишь одного — умереть. Но он не мог умереть, зная, что ты придешь. Он не мог поверить в то, что был тебе нужен. Единственное, что ему оставалось, его последняя надежда — это твоя ласка, доказательство твоей любви. Ты подменил ее пьяным сексом, но и этого оказалось достаточно для того, чтобы он, наконец, понял, что должен умереть, а я оказался его спасителем, пришел вовремя. Иначе бы он не справился бы с собой и продолжал бы ждать. Нежные, теплые губы у самых губ, быстрый шепот: — Аэродром. Не забудь. Пожалуйста, не забудь. Хоть что-то… И пусть он выберет сам, не заставляй его жить. Это так тяжело, когда тебя заставляют жить… Если он не захочет, не заставляй. От меня — только аэродром. Если хочешь, расскажи ему все, но не говори, что я не хотел жить. И не говори, что я не сумасшедший — так ему будет проще. Проще понять, что умерло что-то, не имеющее разума, такое, каким он меня считал. Это легче забыть. И еще, потом, когда отдашь меня и заберешь деньги, посмотри там, где сохранены рисунки, есть кое-что для тебя. Но не раньше. Только после того, как меня убьют. Только тогда. У меня получилось тебя полюбить. Это оказалось несложным. Потому что я полюбил тебя не ради тебя. Тори опустил голову, прижался щекой к плечу Ская. — Время, — коротко сказал Скай. * * * Я любил его. Мне ничего больше не оставалось, как любить его. Он — первое, что я отчетливо помню. Он первый, кто погладил меня по волосам. А еще один раз он разрешил мне с ним спать ночью. Я боялся спать в своей комнате, мне постоянно казалось, что я не один, и что у двери стоит черная безмолвная фигура. Я подползал к двери, проводил рукой перед собой, дрожа от ледяного ужаса, и никого не находил, но стоило мне вернуться назад, фигура появлялась снова. Кто-то стоял у дверей и смотрел на меня. Иногда я не выдерживал и начинал плакать, но пожаловаться Хозяину не мог, потому что жаловаться нельзя. Да я и не смог бы объяснить, чего боюсь. Хозяин сам понял, что мне страшно, что я не хочу отпускать его вечером, стараясь затянуть его ласку, чтобы подольше не выключали свет. Он понял и взял меня на ночь к себе. Я впервые спал не один, и не было никаких фигур, и не было страха. Мне было тепло, и я старался сделать так, чтобы эта ночь понравилась Хозяину, чтобы ему захотелось ее повторить. Потом, когда я стал постарше, мне было разрешено спать у его кровати, но тогда уже не было моих детских страхов. А ту ночь я запомнил навсегда, я тогда был благодарен до слез, я очень его любил. Еще он был первый, с кем я вышел во двор. Там был настоящий воздух и много света, там было много людей, я знал, что я — для них, но не думал об этом, потому что вокруг не было видно стен. Было страшно, но рядом был Хозяин, и я не стал закрывать глаза, хотя мне обычно не нравилось смотреть на лица тех, кому меня отдают. Я хотел запомнить пространство без стен и боялся потерять Хозяина из виду, потому что думал — вдруг в мире, где нет стен, люди могут пропасть. Я его любил. Я хорошо помню, как однажды кто-то увлекся, стягивая мне руки за спиной, заставил меня приподняться так, что плечевой сустав не выдержал. Было больно, конечно, но я знал, что со мной так можно, знал, что нужно перетерпеть. Хозяин сначала не обратил внимания на этот вывих, но потом, когда меня оставили в покое, привел мне врача и похвалил за терпение. Хвалить питомца нельзя, но он меня похвалил, раньше никто никогда не говорил мне хороших слов за то, что я что-то сделал или выдержал. Так что, я его любил. Все мои лучшие воспоминания детства связаны с ним. Каждый день я ждал его прихода, надеясь на то, что случится еще какая-нибудь невероятная вещь, может, меня возьмут во двор или еще что-нибудь. Мне нравилось, когда кто-то из гостей Хозяина, лаская меня, возбуждался, а Хозяин не разрешал ему меня использовать. Мне нравилось это, потому что в такие моменты я понимал, что я принадлежу ему, а, раз принадлежу, значит, я ему тоже нужен. Значит, он тоже обо мне думает. Мне нравилось, когда Хозяин оставался со мной наедине, я видел, что ему грустно и знал, что в такие дни он бывает нежен и не будет причинять мне боль. В такие дни я любил его сильнее всего и надеялся, что эта нежность неспроста, что меня… может… тоже любят? Я любил его. Я бы никогда не узнал его в том существе из Братства Воды, если бы не увидел его мертвым. Видимо, смерть разглаживает черты лица, и мне удалось его узнать. Он умер. Я не знаю, как он попал в Мертвое Метро, но я точно знаю, что видел его мертвым и понял, почему раньше он просил меня узнать его. Наверное, ему было тяжело видеть меня. Я ведь был нормальным, живым, здоровым, а он превратился в кисель, пропитанный отходами. Но и мне было тяжело видеть его труп. Потому что я любил его. * * * — Все. — То, что он сказал — правда? — Да. Под воздействием этого препарата он не смог бы лгать. Мне очень жаль, но ваш сын действительно, мертв. Простите, но что дальше делать с питомцем? — Выкиньте его куда-нибудь! Какая мне разница! Соберите полицейский отряд для того, чтобы найти моего сына в Мертвом Метро, а это выкиньте на помойку, это уже никому не нужно. * * * Сознание возвращалось обрывочно. Сначала перед глазами возник мутноватый серый свет, потом сквозь него пробились ломаные линии. Тела сначала не было, но потом, когда из мглы выплыли очертания каких-то домов, сразу же навалилась тошнота и резкая боль пробила руку от кисти до плеча, заставив скорчиться. Сдерживая крик, пришлось вцепиться пальцами в землю. Под пальцами левой руки ощущается плотная мокрая глина, а с правой стороны снова эта жуткая, острая боль. Тошнота. Грязь и какие-то тени. Где я? Я жив. Я еще где-то жив. Нужно подняться, потому что непонятно, где сейчас низ, а где верх, и поэтому так тошнит… Подняться. Арин попытался перевернуться, но не смог, внезапно увидев то, отчего он не смог почувствовать землю под пальцами. При умирающем свете датчика багровыми прожилками тянулись от обрубка запястья и выше залитые биопластиком бугристые швы. Чуть выше висели грязные ленты развязавшихся бинтов. Прояснившееся было зрение снова дало сбой, остаток руки вдруг распух до невероятных размеров и стали видны вплоть до мельчайшей детали ведущие в тупик вены под прозрачной кожей и черный подтек под округлым кусочком выступившей кости, затянутой плотной пленкой биопластика. Арин увидел над собой чьи-то изумленные глаза, рванулся с колен, задохнувшись от боли: — Убейте меня. В чужих глазах появился страх, и человек исчез. Арин оперся рукой о стену, опустил голову, справляясь с мучительной тошнотой: — Убейте же меня кто-нибудь… Правильно. Нужно найти кого-то, кто меня бы убил и побыстрее. Улица. Это улица и здесь ходят люди, нужно только найти кого-нибудь… Хоть кого-нибудь. Собравшись с силами, Арин нашел нужное направление — в конце переулка виднелся желтоватый свет вывески какого-то бара. Выбравшись из узкого прохода между стен, он наткнулся на высокого подростка в яркой зеленой курточке. От подростка явственно пахло спиртным и сладким дымом синтетического наркотика. Увидев Арина, он шарахнулся в сторону, но Арин не дал ему уйти, схватившись уцелевшей рукой за его рукав. — Ты можешь меня убить? — коротко спросил он. — Ты долбанутый? — Какого черта? — сорвался на крик Арин. — Какого черта? Ты ничего обо мне не знаешь, ты меня никогда не видел, разве сложно меня убить? Парень некоторое время постоял молча, сказал тихо: — Хочешь, денег дам? Только иди отсюда, на тебя смотреть страшно. — Пошел на хер, ублюдок. Арин обошел его, пошатнувшись, выбрался в освещенный круг у самых дверей бара, встретил недоуменные взгляды нескольких пар глаз — проститутки, коротающие время в ожидании барыг наркоманы. — Убейте меня кто-нибудь. Убейте же меня! Вы не понимаете, что значит оказаться ненужным даже тому, кого ненавидишь! Вы не понимаете, что я такое, что от меня осталось… Да помогите же, кто-нибудь… — Сам сдохнешь, — отозвался женский голос. — Осточертели, уроды пьяные… Сам. Логично. Так правильней. Что-то сжало легкие изнутри и стало больно дышать, перед глазами запестрели оранжевые круги. Быстрее бы… Только бы дойти до какого-нибудь дома или скоростной дороги. Улицы, улицы, люди, датчики, тошнота, боль. Датчики, датчики, люди, улицы, дома. Поворот. Арин внезапно остановился, прижав ладонь к животу, нащупал под тонкой тканью новые, вспухшие швы. Залатали, снова зашили, иначе как бы я жил? Улицы? Зелень и туман. Дрожит какое-то гулкое марево в наполненном сладкими запахами воздухе. Я идиот… Против чего я боролся? Мне было легче быть Тейсо, в нем я скрывался от самого себя, он терпел за меня мою боль, он брал на себя все самое сложное, что мне доставалось в жизни. Я так упорно боролся против него, что даже не понял, что, избавившись от этого, не смогу выдержать жизнь. Тейсо спасал меня, я спасался в Тейсо. Я не научился жить сам, все проблемы я решал только Тейсо. Я убил его и этим убил свою защиту, свой щит. Что я натворил? Что я сделал? И какой ценой я это сделал? От меня ничего не осталось, я предал то, что было мной долгие годы, я лишился руки и всех, кто был мне дорог. У меня еще есть время, но это слишком долго для меня. Я теперь не хочу бороться, мне не для кого и незачем. Тейсо больше нет. Цели больше нет. Убейте меня. Арин поднял голову и обнаружил, что добрался до западных улиц Тупиков, туда, где за автомобильной свалкой можно было разглядеть вышки заброшенного аэродрома. Вот оно. Вышки. Аэродром, Макс… Теперь я не нужен даже ему, меня нельзя простить… Мне бы придти к нему, спрятать голову на его груди и попросить закончить все это. Мне бы прижаться к нему, мне бы рассказать ему все, что со мной произошло, мне бы… Макс, я не могу этого сделать. Если ты увидишь, что со мной, ты возьмешь вину на себя, а ведь во всем виноват только я. Я, потому что прятался за Тейсо. Из-за этого погибла Лия, из-за этого исчез Тори. Из-за этого я потерял тебя. Макс. Скаю не нравился Тейсо. А то, что осталось от меня, не понравится никому… Кусок мяса. Я во всем виноват, я, потому что врал самому себе, бесился и орал, отстаивая свои права на свободу, а на самом деле, в глубине души знал, что не смогу без Тейсо. Я жил за его счет, я бинтовал его раны, я отдавал его, прячась сам… Лия сказала, что я не должен быть тем, кем не являюсь, не должен быть ненастоящим. Вот я, вот я, настоящий, Лия. Никто. Быстрее бы умереть. Спасибо, Лия. Я не хочу быть ненастоящим, а настоящим я ничего не стою. Холодные металлические ржавые пруты под рукой. Арин обернулся лишь раз, заметив стоящую чуть поодаль, скрытую в темноте, незнакомую машину. Вспомнилось, что рядом Тупики и наверняка какой-нибудь парочке некуда приткнуться, вот и пришлось превратить салон в арену для продажного секса. Продажный секс. Продажная жизнь. К черту все это. Подтянувшись, Арин выбрался на площадку первого уровня вышки. Здесь ветер стал ощутимей, холоднее. Первый шаг. Я бы не вынес, если бы Скай увидел меня сейчас. Я бы не вынес сейчас взгляда Лии — она медик. Я не смог бы придти к Максу. Вторая площадка, купол ближе, рваная мутная пелена. Холодно и больно. Если убивать себя, то целиком. Третья площадка. Высоко. Еще немного, всего пять этажей и мое освобождение. Я так хочу умереть, что чувствую себя почти счастливым. Холодно. Четвертая. Нет сил терпеть, можно и отсюда, так будет быстрее. Провал под ногами, скрип стальных тросов и свист безумного ветра, где-то далеко внизу горит мутный свет включенных фар. Интересно, когда я буду лежать там мертвый, они еще будут трахаться? Проверить не удастся. Все. Хватит. Хватит. — Хватит. Арин обернулся и увидел оранжевый огонек сигареты, на секунду осветивший знакомое лицо. — Не подходи, — коротко сказал Арин, пряча руки в карманы. — Скай, не подходи ко мне.