Две стороны одной монеты

      На этот раз у Эрика своя комната. Он равнодушно осматривает маленькую клетушку в углу третьего этажа. Кровать, заправленная чистыми простынями. Пустой письменный стол, тумбочка. Ненавистный экран, подвешенный на стену, на котором все так же в черно-белом цвете люди Шоу сторожат его мать. Отдельный крохотный санузел. Шкаф для одежды. Эрик обнаруживает, что в нем висит несколько его футболок и джинсов.       — Ублюдки…       Они побывали в его квартире.       Зачем все это?       Шоу ясно дал понять, что максимум через неделю Эрик «возляжет на жертвенный алтарь ради мира во всем мире»… Эрик сдерживается, чтобы не плюнуть в его ухмыляющуюся рожу, и сейчас пытается убедить себя, что это было верным решением. По крайней мере, его мать не пострадала еще больше из-за его опрометчивости.       Он закрывает дверь комнаты. Здесь нет замка или щеколды: ну, конечно, он в доме для инвалидов, у которых нет права на личное пространство. Ведь в любой момент что-то может случиться и им потребуется помощь. Не наломаешься дверей, пытаясь ворваться в запертую комнату старушки, которой поплохело у окна…       В туалете, у двери и над кроватью обнаруживаются тревожные кнопки, на окне — решетка, в углах — камеры слежения, над экраном — что-то вроде радио.       Эрик садится на край постели и смотрит в окно. День клонится к закату, и отсюда ему видно только чистое небо, уже порозовевшее из-за заходящего солнца.       Возможно, это последнее, что он сможет наблюдать в своей жизни. Небо и парк перед особняком. Прежде чем его подключат к Церебро, и их с Чарльзом план провалится к чертовой матери. Открыть разум, магнитные поля мозга, сыворотка, лишающая способностей… Сейчас Эрик думает, что лучше бы он оставался больным шизофреником, уверенным, что увиденное было лишь его глюками.       Жизнь сложилась иначе, а значит, сожалеть о прошлом нет смысла.       Он с болью во взгляде смотрит на монитор. Его мать бездумно уставилась в телевизор, пока конвоиры с оружием сидят на кухне и курят.       Он должен позвонить! Шоу не говорил, что ему запрещено с ней пообщаться.       Эрик стремительно выходит из комнаты и останавливает одну из медсестер.       — О, телефон только на первом этаже, в холле. Можете спуститься на лифте или… — Эрик не слушает ее лепета и уносится в конец коридора. Никто его не останавливает.       На первом этаже за одной из дверей он видит бассейн, чуть дальше — зал для лечебной физкультуры, процедурные кабинеты. Наконец-то, холл. Темная мебель, растения в кадках и заветный телефон на стойке администратора.       — Могу я позвонить? — он берет трубку и начинает набирать номер еще до того, как женщина успевает ответить.       — Конечно, мистер Леншерр, — женщина холодно улыбается, и Эрик не удивляется, что она знает его имя.       Длинные гудки. Один, другой, третий, потом слышится треск, и наконец с той стороны поднимают трубку.       — Алло.       Голос матери слабый и тихий, и Эрик прикрывает глаза, чтобы отогнать от себя образ ее — бледной, с заплаканными глазами, испуганной…       — Мама, это я. Как ты?       — Эрик?! — никакой слабости, только звенящее беспокойство вперемешку с радостью. — Боже, дорогой! Где ты? Что происходит?       — Я в порядке, мама. Не волнуйся обо мне. Ты… Просто не пытайся ничего предпринять против этих людей, хорошо? Не пытайся найти меня или еще что-то…       — Эрик, я ничего не понимаю! Как ты связался с такими людьми?! Почему не сказал, что у тебя проблемы? — она немного зла, и Эрик чувствует, что ее губы дрожат от сдерживаемых слез.       Ни слова о своей травме, только об Эрике… От этого еще больнее…       — Все будет хорошо, ладно? Я все улажу. Как только я сделаю, что нужно, тебя отпустят, и ты будешь в порядке. Не волнуйся обо мне, прошу тебя.       — Эрик, как ты можешь просить меня о таком?! — она срывается, и Эрик слышит, как она плачет. Он бы и сам разревелся, как какой-то сопляк, но должен держаться ради нее. — Эти люди — убийцы. Они уничтожат тебя!..       — Этого не будет, мам. Прошу. Я не могу долго говорить. Я позабочусь о тебе, обещаю.       — Эрик… Что это значит? — она давится слезами, и Эрик с трудом разбирает слова. — Не вешай трубку, дорогой… О чем бы тебя ни просили, не делай этого…       — Я люблю тебя.       — Эрик, нет…       Он шарахает трубку по телефонному аппарату и идет, не зная куда, лишь бы убраться подальше от стойки администратора. Лучше бы он не звонил…       Каким-то образом он добирается до своей кровати и падает лицом в подушку, но в ушах все равно продолжает звенеть голос матери. Не надо было ей ничего говорить… Если она наделает глупостей, думая, что помогает Эрику или защищает его?       Сердце колотится, пытаясь вырваться на свободу из грудной клетки. Он не знает, правильно он поступил или нет. Но теперь уже поздно что-то менять. По крайней мере, она будет знать, что он сделал все ради ее спасения…       Какая мать позволит своему ребенку пойти на преступление или умереть ради спасения ее жизни? Может, Мойра и была права… Он лишил ее возможности выбирать, как и Чарльз однажды лишил этой возможности свою сестру.       Эрик думает о том, выжил ли кто-то из отряда Людей Икс. Оставили солдаты хоть кого-то в живых? Взяли в плен? На опыты? Убили? Может, Рейвен удалось что-то сделать с помощью своей мутации…       Эрик думает о Чарльзе. Он не слышит его голоса в голове, и сила Эрика сейчас замерла, словно раненый зверь, притаившийся, чтобы зализать раны. Если сейчас он что-то разнесет с помощью металлокинеза, сможет ли Чарльз с ним связаться? Не засекут ли их связь, если он это сделает?       Эрик думает о том, что план Чарльза с Церебро — дерьмо собачье. Что все слишком непродуманно, и, если Чарльз как-то не объяснит ему насчет всей этой штуки с псионическими волнами и магнитными барьерами Эрика, он точно все провалит.       А еще Эрик думает о словах Мойры. Убить Чарльза Ксавье… Почему за все три года поисков телепата команде Людей Иск не приходило в голову убить его?       Эрик спотыкается о собственные мысли. А почему, собственно говоря, он решил, что не приходило? Все, что он успел узнать: Чарльза ищут всеми немногочисленными силами, рискуя и надеясь. Эрик думает сломать Церебро. Его металлокинез может помочь разнести адскую машину на винтики в пару минут. Или хотя бы замкнуть механизм, прервать телепатическое вещание на всю планету. Но если бы Рейвен или кто-то еще смог найти Чарльза, что бы сделали они? Стали бы спасать человека, по чьей вине погибли тысячи мутантов, а их собственные жизни превратились в кошмар?       Эрик не знает ответов на эти вопросы. Чарльз был тем, кто дважды спас его, не дал попасться в руки Шоу. И Эрик благодарен ему. Но вряд ли другие испытывали нечто подобное.       Убить Чарльза Ксавье… На самом деле Эрик вынужден признаться самому себе. В случае провала их плана, это мог бы быть выход. Нет телепата — нет прикрытия у Шоу и его людей. Все рано или поздно узнают правду. Мутанты проявят себя, кто-то из выживших Людей Икс раскроется миру, правительственный заговор всплывет наружу.       Все было бы логично.       Только неправильно…       Эрик не хочет думать о таком варианте, не хочет считать, что у них не получится. Не хочет. Потому что в противном случае он вынужден будет убить невинного человека ради спасения мира.       Велика ли жертва? И такой ли уж Чарльз Ксавье невинный?       Мойра говорит, что он согласился работать с Шоу добровольно. Ой ли? Верить ли словам обиженной несчастной женщины, чью жизнь искалечило невезение родиться сестрой мутанта-телепата? Эрик тоже согласился на план Шоу. Ради матери… Она будет жить.       — Все дело в том, что возможности Чарльза в Церебро ограничены. Он отлично находит мутантов. У него, можно сказать, прирожденный талант к этому — видеть способности в других. Он прекрасно справляется с тем, чтобы скрывать нас — тех, кто спасает этот мир, — от простых людей. Им ни к чему волноваться. Люди слишком недоверчивы и ранимы, они могут не понять наших методов.       Эрик сжимает кулаки и стискивает зубы. Он тоже не понимает ТАКИХ методов. И Шоу лишь усмехается, глядя на его потуги сохранить самообладание.       — Иногда Чарльзу приходится стирать кому-нибудь память, если случаются инциденты. Но его мозг несовершенен, — Шоу кривится, как человек, которому попала рыбная косточка на зуб, и ее хочется выплюнуть. — И как я не пытался, я не смог развить его дар в других направлениях.       — В каких же, интересно знать?       — Хвалю твой энтузиазм, Эрик. К сожалению, наш друг Чарльз уродился пацифистом. Что угодно — только не смерть. Эта идея, кажется, родилась раньше него самого и так прочно засела в его подсознании, что он не в состоянии преодолеть этот барьер и раскрыть свои силы полностью. Ты поможешь ему это сделать, Эрик. Твой дар поможет перенастроить Церебро так, что мы, наконец, освободим весь потенциал Чарльза. И мне больше не придется отлавливать каждого мутанта поодиночке. Больше не будет погонь, мучительных смертей или опытов. Ничего такого, нет. Просто пуф — и мутант мертв. Ни страха, ни боли.       — Ты хочешь убить каждого мутанта на Земле? Думаешь, люди не заметят такого количества пропавших? А тела?..       — Люди ничего не заметят. Потому что Чарльз-с-новыми-возможностями сотрет им память.       Эрик шокирован, он скрещивает руки на груди.       — Это не сработает. С одним, двумя, десятью людьми — может быть. Но не с целым же миром!       — Мы заставили целый мир не видеть мутантов. Я сделаю так, что они вовсе исчезнут с лица Земли, — Шоу крутится в кресле. Его самодовольство можно буквально есть ложкой из воздуха.        Эрик не знает, что думать. Не знает, насколько мощно Церебро, насколько план Шоу осуществим. Возможно, это Эрик недооценивает масштабы его могущества…       Он должен будет поспособствовать убийству тысяч человек или больше. Лучше бы плану Чарльза сработать…              Он пытается убедить Шоу, что появление мутаций неизбежно.              — Правительство работает над анти-мутантской сывороткой последние пять лет. И вскоре она будет готова. Каждый житель будет вакцинирован, и эта тупиковая ветвь эволюции будет прервана на корню.              К плану Шоу не подкопаешься. Взывать к гуманным чувствам, наверное, не стоит?       На сердце не просто камень — валун размером с какой-нибудь метеорит. Если он не откроет разум Чарльзу, если тот не сможет проникнуть в него до уничтожения Церебро, если что-то пойдет не так… Кровь всех мутантов мира будет на руках Эрика, и никакие благие намерения не оправдают его. Сможет ли его мать жить дальше, зная, что сын пошел на убийство тысяч человек ради ее спасения?       Она не узнает… Никогда. Эрик возьмет с Шоу клятву, заставит его…       Как Чарльз живет с этим столько лет?.. Как может дышать, зная, что из-за него погибло столько людей…       Эрик так и засыпает, задаваясь этими вопросами.              На следующий день он завтракает с другими жителями пансионата в столовой. Никто не отзывается плохо о Шоу. Он тот, кто постоянно проверяет, все ли в порядке в этом заведении, кто держит здесь круглосуточную охрану и организовывает выезды в город для подопечных, кто еще в состоянии воспринимать действительность адекватно.       — Да-а-а… Шоу… Был такой. Мы учились в одном классе. Он был славным малым… — старикашка в очках задумчиво ломает печенье в руках. Эрик понимает, что тут ловить нечего.       — Мистер Шоу один из тех, кто жертвует деньги на этот пансионат. Он всегда такой обходительный и милый с нами, — медсестра с кукольным личиком глупо хлопает ресницами и хихикает. Эрик понимает, что его сейчас стошнит. Кто-то считает Шоу милым? Ей явно стоит быть среди пациентов этого места.       — Какой-то хер в пиджаке. Я не знаю. Мне плевать. Отец отправил меня сюда, потому что дома я ему надоел. А ты чо тут забыл? — парень без рук скептически смотрит на Эрика, задрав бровь.       — У меня шизофрения, и я вижу глюки, будто какой-то психопат с манией величия хочет убить всех мутантов на Земле, — Эрик кривит губы. Лучшая ложь — это правда.       — Ха. Нехило тебя вставляет. На чем ты сидишь, шизик? Достанешь мне своих таблеток? Эй, куда ты? Вот говнюк…       Эрик подходит еще к нескольким адекватным на вид людям, спрашивает у персонала, заигрывая с парой молодых сиделок. Но никто не подозревает, что в подвале здания тюремные камеры и еще бог знает что, а Шоу — самый опасный в мире ублюдок.       Он видит Мойру за завтраком, но та уезжает от него слишком стремительно, чтобы намек был непонятен.       Шоу здесь нет сегодня, и Эрик просто слоняется по зданию. Он хочет выйти через главные двери, но охранник, сидящий у входа, останавливает его.       — Куда рванул, Леншерр? Топай-ка обратно на свой этаж.       Эрик хочет поспорить, но только буркает что-то в ответ и убирается восвояси. У каждого выхода сидит кто-то на посту, и становится ясно: даже на территорию ему не выбраться.       Он плавит решетки у себя на окне, думая сделать что-то вроде лестницы, когда динамик радиоприемника оживает над экраном. Матери нет дома: она ушла в магазин в сопровождении одного из людей Шоу.       — Далеко собрался, Леншерр? Думаешь, если твоей матушки нет в пределах видимости, тебе все можно? Жаль, Шоу выкинул наш подарок. Он бы напоминал тебе о правилах поведения получше.       Эрик в бешенстве бьет ладонью по стене рядом с экраном телевизора.       — Однажды я доберусь до тебя, Страйкер! И тебе это не понравится, клянусь.       — Жду не дождусь нашей встречи, урод. Знал бы ты, сколько подобных тебе выродков я самолично выпотрошил на своем веку… — из динамика слышится хриплый смех, и у Эрика белеют губы от злости при воспоминании о девушке-невидимке. Он почти готов выкрикнуть, что знает, и еле сдерживается в самый последний момент.       Ведь никто не в курсе, что он был тогда в парке. Чарльз не дал ему выбраться на тропинку…       Он чуть не выдал их… А ведь даже суток не прошло с их разговора с Чарльзом.       — Пошел нахер, ублюдок.       Он возвращает на место решетки и выходит из комнаты, слушая, как ему в спину несется чужой смех. Руки трясутся, и металл вокруг гудит вместе с нервами Эрика.       «Успокой свой разум, Эрик. Не надо».       Чарльз внезапен, и Эрик дергается на полпути, чуть не сбивая бабку с ходунками. Он извиняется и садится в кресло в самом углу коридора: здесь тихо, и за цветочной кадкой его не видно медперсоналу.       «Ты не рискуешь быть замеченным, когда мы разговариваем так?»       «Я скоро буду в пансионате. Заеду к тебе».       «Стой, я думал мы поговорим!»       Но Чарльз пропадает так же внезапно, как появился.              После обеда Эрик уже не ждет, что тот появится, но, в конце концов, дверь его комнаты распахивается, и Мойра вкатывает коляску внутрь.       То, что перед ним Чарльз, Эрик понимает сразу. У Мойры брови все время сведенные, серьезные, губы поджимаются в болезненной гримасе, а взгляд колючий и холодный. Разум Чарльза меняет ее мимику, делая лицо женщины приветливей. Без этих напряженных морщин и с легкой улыбкой на губах.       — Здравствуй, Эрик. Я могу войти?       — Как будто я могу запретить.       По крайней мере, Чарльзу не нужен стул или кресло, которого все равно нет в этой комнате. И Эрик остается сидеть на кровати со скрещенными ногами. Он весь во внимании, будто прибыл сюда только для того, чтобы узнать, что скажет ему Чарльз-Мойра.       — Как твои дела? — Чарльз явно не знает, с чего начать разговор, но что-то нужно сказать. Почему-то он не пользуется телепатией.       Эрик хмурится в ответ.       — Как у эмбриона с трисомией в тринадцатой паре хромосом*.       Чарльз выглядит сбитым с толку.       — Что?       Черт. Иногда трудно забыть, что не у всех людей есть высшее образование по генетике, чтобы понимать шутки заучек.       — Забудь. Неважно. Это мутация в генах, которая приводит к гибели плода. В общем, незавидная участь, — Эрик криво улыбается.       — Ладно, как скажешь, — он нервно ерзает в кресле. — У тебя наверняка есть вопросы после разговора с Шоу. Я готов ответить на них. Я… Если честно, я никогда не разговаривал с другим мутантом вот так.       Эрик не знает, что на это сказать. Он бы ответил: «Я тоже». Но это уже не так. Ведь после проявления дара он успел лицезреть кучку выживших мутантов. Кстати, о них.       — Шоу сказал, что ты хорошо находишь мутантов. Ты знаешь, что случилось с Людьми Икс?       — О, м… Я не в курсе, честно говоря. Я нахожу мутантов, когда они впервые обретают свою силу. Обычно это сопровождается сильным псионическим излучением: меняется весь организм, начиная с молекулярного уровня и заканчивая поведением. Мозг перестраивается, и я могу уловить это изменение. Как свет звезды на небе. Потом след затухает постепенно, через дни или недели использования силы. А если кто-то рождается с явной мутацией — обычно касающейся внешности, — то я не могу их отследить, — он держит ладони на коленях, а спину прямо, как будто прилежный ученик, рассказывающий выученный урок.       — Это то, что Шоу хочет исправить с моей помощью в том числе? — Эрик выглядит подавленным, и Чарльз опускает голову.       — Да, и это тоже, — он молчит и потом решает снова вернуться к более нейтральной теме: — Я не чувствовал в том месте никого, кроме тебя. Некоторым мутантам удается сбежать от людей Шоу. Если они прячутся слишком долго, то я могу вовсе потерять их след, как только их организм адаптируется к мутациям. Видимо, Люди Икс одни из таких. Из тех, кто смог прятаться так долго, что я потерял их телепатически, а люди Шоу не смогли отыскать. К сожалению, такие мутанты попадают в списки обычных преступников, и их находит полиция…       — Ясно.       То есть шансов скрыться у мутантов практически нет. Если не телепат, то полиция отыщет беглецов, и дальше они отправятся в лапы Шоу.       Чарльз бросает на него опасливый взгляд, будто боится, что Эрик вдруг решит совершить какую-то глупость. Он нервно кусает губу, но Эрик дает ему возможность самому задать вопрос.       — Ты осуждаешь меня, верно?       Эрик удивлен и немного обескуражен вопросом в лоб. Он и сам не уверен в своих чувствах, поэтому он хмурится так сильно, что между его бровями залегает складка.       — Почему ты так думаешь?       Вопрос на вопрос — не ответ, но и не выход из ситуации.       — Это логично, правда? Я тот, кто находит невинных людей, обладающих генетическими особенностями, и сдает их в лапы убийц. Я делал это годами. Многие годы…       Может, Чарльз все-таки прочел вчерашние мысли Эрика, а может, они просто думают в одном направлении. Эрик не знает, но ему становится неуютно. Он бы рад утешить Чарльза, но не уверен, что это будет уместно. Ведь он до сих пор не знает всей правды.       — Мойра… — он начинает, думая, что Чарльз продолжит, но тот смотрит на него с болезненной надеждой в глазах, и Эрик с сожалением продолжает: — Она сказала, что ты согласился на это добровольно. Это правда?       Глаза Мойры-Чарльза расширяются, и губы приоткрываются в возмущенном удивлении.       — Она так сказала? Она действительно так сказала? Что я согласился помогать Шоу? — он выглядит ошарашенным и расстроенным.       Краем сознания Эрик думает, что если бы кто-нибудь видел его со стороны, то решил бы, что у Мойры раздвоение личности, а Эрик просто издевается над больной женщиной. А что если так и есть, и Эрик на самом деле все эти годы провел в психушке? Забавно бы было. Уж лучше так, чем то, что есть в реальности.       Он твердо кивает, и Чарльз стискивает пальцы на одеяле, которым прикрыты его ноги. Он поджимает губы сейчас так же, как Мойра, и Эрик на секунду думает, что телепат опять пропал. Но когда Мойра начинает говорить, он убеждается, что перед ним все еще Чарльз.       — Конечно. Я не должен удивляться, что она так говорит. В каком-то смысле это ведь правда, — он смотрит куда-то мимо колена Эрика.       Эрик не хотел бы, чтобы сейчас Чарльз касался его разума. Хватит ему и своих демонов.       — Это не мое дело, наверное. Но, может, расскажешь, как ты попал к Шоу? Тебя выловил другой телепат?       Чарльз поднимает взгляд, и Эрик чувствует небольшой укол вины за то, что заставляет его вспоминать события, с которых начался его личный кошмар. Но возможно, Эрик последний человек, который вообще узнает эту правду о Чарльзе Ксавье. Ведь если у них ничего не получится, и Шоу победит, они окажутся последними выжившими мутантами после использования Церебро. В мире, где для них точно не будет места. Навряд ли им сохранят жизни.       — Отчасти… Мой дар проявился еще до того, как Церебро было построено. Даже я сам не сразу понял, что происходит, пока однажды не начал случайно отвечать на вопросы, которые взрослые еще не успели мне задать. Мне было десять. Моя мать… — он на секунду замолкает, но все же находит силы продолжить: — Она была строгой женщиной, любила правила и крайне щепетильно относилась к образу «нормальной семьи». Ее не слишком обрадовало, что с ее ребенком творится что-то неладное.       Эрик хмурится, вспоминая, как его собственная мать с тревогой на лице слушала его рассказы о том, что за последнее время он видел нескольких странных людей. Он мог бы понять и Эдди, и мать Чарльза, если бы не какое-то внутреннее детское упрямство, обида на предательство самого родного человека. Мать сочла его больным. Очевидно, мать Чарльза была того же мнения о сыне.       Голос Мойры-Чарльза вырывает его из воспоминаний.       — Шерон пыталась справиться с осознанием, что я не такой, каким она хотела бы видеть меня. К сожалению, в конечном счете ей это не удалось. Когда мне было шестнадцать, она решила выйти замуж повторно. Был большой скандал. Этот человек, Марко… — пальцы Чарльза сжимаются в кулаки, и Эрик понимает без слов, что некий Марко был редкостным козлом. — Он думал, что может распускать руки в нашем доме. И я воспользовался телепатией, чтобы он никогда не допускал мысли о том, что это вообще возможно. Я тогда был так зол, что переборщил. И он… В общем, я случайно стер ему память о нашей семье и доме, об отношениях с Шерон.       — Ему бы стоило счесть это везением, тебе не кажется? — Эрик подбадривающе улыбается, и Чарльз грустно улыбается в ответ.       — Очевидно, в этот момент меня и засекли. Так что… Везение — не совсем подходящее к этой ситуации слово. Мать была так напугана и зла, что решила отправить меня к психиатру, которого ей посоветовал кто-то. Как ты понял, это был Шоу…       — И ты согласился?       — Я чувствовал, что виноват перед ней. И решил, что не случится ничего страшного, если пару раз в неделю я буду ходить на чудодейственные сеансы. Доктор на них смог бы отдохнуть, а я почитать книгу или подготовиться к экзаменам. Я был наивным дураком…       — Ты попал под воздействие Эммы, когда встретился с Шоу? Поэтому не смог защититься? — Эрик подается вперед, ловя каждое слово.       — Нет. К тому моменту Эмма была уже слишком слаба, чтобы удержать контроль над другим телепатом. Она все еще могла поддерживать телепатический заслон, скрывающий мутантов и людей Шоу от чужих глаз. Он был не слишком прочный, но я ведь и не пытался сопротивляться ему, потому что не знал о нем.       Их беседа похожа на допрос, но Эрику нужно все знать.       — И долго она была в Церебро? — он чувствует отдаленный укол жалости к этой женщине, еще одной жертве больного психопата.       — Всего пару лет. У нее был потенциал, но Шоу не учел, что человеческий мозг, пусть и мозг телепата, не способен выдерживать такие нагрузки, которые дает Церебро. Ты… — Чарльз тяжело задышал, будто даже говорить об этом ему было невыносимо. — Твой разум как будто постоянно размазан по всей планете и вынужден каждую секунду анализировать происходящее, чужие разумы. При этом ты ощущаешь свое тело, тяжелое и прикованное к кровати, можешь двигаться, хоть и с трудом, видишь кого-то или что-то, с кем-то говоришь, если нужно. И постоянно плывешь в этом бесконечном анализе. Это как перебирать огромный мешок мелкой крупы, очень быстро и без возможности остановится хотя бы на секунду. Будто бы ты — это каждый житель планеты и никто конкретный одновременно. И тебе хочется все время собраться во что-то целостное, единое, но охват Церебро слишком огромен, чтобы это было возможно.       Он замолкает, чтобы вдохнуть. Его щеки красные, а пальцы судорожно сжимают покрывало. И Эрик понимает, что, скорее всего, Чарльз никому этого не рассказывал раньше. А если и говорил, то навряд ли кто-то из местных стариков или больных смог бы разделить с ним эти чувства.       Он встает с постели и наливает воды в стакан, чтобы дать Чарльзу.       — Спасибо.       Они молчат недолго. Чарльз успокаивает дыхание, чтобы продолжить. Его взгляд бесцельно блуждает по комнате, нервно перескакивая с одного безликого предмета на другой. Словно он и сейчас не может собрать себя воедино, теряясь в окружающем пространстве.       — В общем, Эмма сошла с ума. Не выдержала этого. Она и так продержалась слишком долго. Шоу искал ей замену, и я был просто находкой… — он крутит в пальцах стакан, рассматривая его прозрачное стекло.       — Эмма тоже была подростком?       Чарльз поднимает на него взгляд.       — Нет. Ей было около двадцати пяти, когда я оказался у Шоу. Он рассказал моей матери «правду». Что я опасный мутант, и он излечивает таких, как мы, от недуга… Я думал, что с помощью своей силы могу справиться с любым человеком, который попытается причинить вред мне или моей семье. Я был слишком наивен и поплатился за свою глупость… — Чарльз прикрывает глаза, и во всем его облике скользит сожаление, горьким пеплом оседающее на языке. — У него был чертов шлем из необычного сплава, защищавший его от моей телепатии. К тому времени, когда я понял, что имею дело не с каким-то психованным охотником за головами, а с тем, кто стоит у руля, было уже поздно…       Двенадцать лет поисков и убийств, бесполезного сопротивления, отчаяния только потому, что, будучи подростком, Чарльз оказался слишком самонадеян.       — Я слишком много возомнил о себе, забыл об осторожности и поплатился за это…       Он делает судорожный глоток воды из стакана.       — Ты был подростком, а Шоу — взрослым сукином сыном, который не гнушался использовать любые средства ради достижения своих целей. Я бы не стал возлагать вину на шестнадцатилетнего сопляка, не умеющего управлять своей силой.       — Но я умел, — Чарльз поднимает на него печальный взгляд и грустно улыбается, — но спасибо за поддержку, — он вздыхает тяжело и решает продолжить: — Ты прав, Шоу не смущали насилие и шантаж. У него было не так уж много времени. Эмма была на последнем издыхании. Церебро дышало на ладан, и его ученые в срочном порядке калибровали машину под нового подопытного. Я, как и ты, пытался сопротивляться, думал, что скорее умру, чем позволю Шоу использовать меня в своих планах.       — Он взял на мушку твою семью, не так ли?       — Как видишь, я еще жив. Шоу оказался хорошим психологом, не только врачом. Он знал, на что надавить, как манипулировать. Знал, что я попытаюсь сбежать и что у меня ничего не получится. Он ждал меня в доме, держа пистолет у виска моей плачущей матери. Мы жили… Моя семья была богата, матери в наследство достался большой дом, прислуга… Никого не осталось в живых. Он убил десять человек, и улыбался, держа на мушке мою мать.              — Я буду делать это снова, и снова, и снова, Чарльз. До тех пор, пока ты не усвоишь одну вещь. У тебя нет выбора, мой дорогой. Кровь этих людей уже на твоих руках. А ведь у каждого из них была семья, дети, может, даже внуки… — Шоу косится на старика-садовника, лежащего ничком в луже крови у дивана.       Мать не плачет, она только всхлипывает и невидяще смотрит куда-то мимо плеча Чарльза. По ее щекам стекает тушь, помада размазалась, и скулы идут красными пятнами.       Чарльз в ужасе смотрит на их гостиную. Белая мебель залита кровью, кровь на стенах, на торшере, течет по полу, подбираясь к его ботинкам. Он никогда не видел столько крови… И никогда в этом доме еще не было так тихо.       На Шоу шлем, и Чарльз слышит один единственный разум в особняке. Его матери. Он кричит, но его словно заело.       «Прости меня, Чарльз… Прости… Прости, Чарльз… Прости… Беги…»        — Не трогайте ее, прошу. Отпустите мою мать… Она ничего не сделала, — Чарльз не знает, что делать.       Сердце колотится где-то в горле. Он сбежал из-под стражи из психиатрической клиники, как только перестали действовать седативные препараты**, сдерживающие его телепатию. Добрался до дома, убедив таксиста, что он уже заплатил, хотя в кармане у него не было ни цента, а одет он был в больничную пижаму.       — О нет, Чарльз. Она сделала. Самый прекрасный подарок, который я только мог получить! Она привела тебя ко мне в клинику. Сама. Скажи: «Спасибо, мамочка»! — он смеется, тыча дулом пистолета ей в затылок.       Шерон начинает всхлипывать вслух, и Чарльз пытается успокоить ее разум, но сам слишком на взводе. Сила не слушается его.       — Я не стану помогать вам! Вы больны, доктор Шоу!       Он кричит это в сердцах, в отчаянии, чувствуя, как по лицу текут слезы.       — О нет, ты станешь. Твои работники были ценными членами общества, хорошими людьми, я полагаю, и приносили пользу твоей семье. Они были прекрасными представителями человеческого рода, но им пришлось умереть, Чарльз, потому что ты не мог сделать то, что тебя просят. Сидеть там, где тебе велели. А я всего лишь хочу, чтобы ты помог мне отыскать всех мутантов на этой маленькой планетке. Чтобы мы могли им помочь. Избавить их от этой болезни.       — Мутация не болезнь!       — Взрослым виднее, Чарли, — он цокает языком и качает головой, и Чарльз отстраненно думает о том, что Мойры нет в доме, и это хорошо. — Мы здесь не для того, чтобы обсуждать мутации. А для того, чтобы ты понял, мой мальчик. Что твой детский лепет никого не интересует в этой комнате.       Шоу прижимает дуло к виску Шерон, заставляя ее трястись от страха. Их взгляды с Чарльзом встречаются, и все, чего он хочет, — заставить мать забыть о происходящем здесь, сделать так, чтобы она не страдала, не боялась, не помнила…       — Сегодня я убил десять человек в этом доме. Ничто не помешает убить мне двадцать, тридцать, сотню, тысячу, чтобы ты понял, Чарльз. Если ты будешь вести себя плохо, твои знакомые, родные, все, с кем ты когда-либо встречался, будут умирать изо дня в день. И их смерть будет не столь быстрой и легкой. И каждая отнятая жизнь будет на твоей совести, Чарльз.       — А если я буду на вас работать, будут погибать мутанты? Сотни, тысячи! — он тяжело дышит и пытается потянуться телепатией куда-то за границы поместья, но они слишком далеко от города.       Никто не придет ему на помощь…       — Ну что ты. Умрут только те, кто не согласятся.       — Сотрудничать с вами?       — Всего лишь избавиться от своего недуга медицинским путем. Правительство разработало лекарство от мутаций. Проблема лишь в поиске больных, — Шоу берет Шерон за подбородок и поворачивает к себе лицом, чтобы заглянуть ей в глаза.       — И я должен вам поверить?! Вы только что убили всю мою прислугу и грозитесь убить сотни людей — и все ради помощи мутантам? — Чарльз скрещивает руки на груди, но это лишь для того, чтобы Шоу не видел, как трясутся от страха его пальцы.       — Твой сын — очень дерзкий мальчишка, женщина. Я должен его проучить, тебе не кажется?       — Пожалуйста… Отпустите его… — губы Шерон дрожат, но она выдавливает из себя эти слова, умоляюще смотря на Шоу.       «Нет, нет! Не говори ему ничего, мама! Он безумец, он не послушает тебя! Просто успокой свой разум. Ты не здесь, ты в своей спальне, отдыхаешь…»       — Этого не будет, дорогая. Никогда.       Звук выстрела такой громкий в тишине дома, что Чарльзу кажется, будто он оглох от взрыва. Он вздрагивает всем телом, смотря на то, как его мать падает на пол, зажимая рану на животе. Кровь течет по ее бежевой блузке, заливая юбку, ноги и лакированные туфли…       Чарльз смотрит на это, не в силах пошевелиться, сделать хоть шаг, броситься на помощь. Шерон не кричит и не стонет. Ее рот приоткрыт в немом крике, и все, что она может, — прижимать руки к животу, хватая воздух ртом.       — Смерть от пули в живот долгая и мучительная, Чарльз, — Шоу равнодушно смотрит на женщину у его ног. — Церебро почти готово. Мы едем туда. И если ты будешь паинькой, я вызову для твоей матери скорую. Возможно, она выживет. А если попытаешься что-нибудь выкинуть — наутро ее труп найдут в этом доме одиннадцатым.       Чарльз не может оторвать взгляда от лежащей на полу Шерон.       — Тебе все ясно?       Голос Шоу — жесткий и твердый — звучит прямо у него над ухом. Мужчина стоит рядом, и Чарльзу кажется, что он чувствует запах пороха от его пистолета. Он хочет рвануться к матери, побежать за аптечкой, схватить трубку телефонного аппарата, сделать что-нибудь. Но он не может пошевелиться.       «Скажи «да». Ты должен».       — Да.       Это не его слова. Он не мог такого сказать. Он должен сопротивляться!       Шоу смеется, довольный его ответом, и машет кому-то рукой. Чарльз не ощущает чужих разумов, но двое мужчин в форме хватают его за плечи и тащат прочь от истекающей кровью матери.       Он, кажется, пытается вырываться, тянет к ней руки. Но Шерон не видит и не слышит его. Она в шоке смотрит в потолок, перебирая пальцами рваную блузку.       — Ты просто сокровище, Чарльз. Ты поможешь мне сделать мир лучше.       «Ты поможешь, Чарльз…»       Чужой голос эхом звучит в голове, пока Чарльз механически переставляет ноги, чтобы залезть в машину. Тонкая игла впивается в его шею. Наркотик? Седативное? Он не знает. Все плывет в мареве и остается лишь женский голос в голове.       «Ты займешь мое место. Подчинишься Церебро. А потом найдешь того, кто спасет тебя из заточения. Чей разум сможет противостоять телепатии. Не сопротивляйся…»              — Мне жаль, что это случилось с твоей матерью, — Эрик понимает, что повторяет слова Чарльза. Но сейчас его собственные боль и страх достаточно сильны, чтобы он понимал чувства подростка, на глазах у которого стреляют в мать.       — Мне тоже… — взгляд Чарльза направлен в окно. — Она не выжила.       — Шоу не сдержал слово?       — Сдержал, но ее все равно не смогли спасти. Слишком много крови потеряла.       Они молчат, но Эрик вынужден спросить о том, что было дальше.       — После этого ты согласился помогать Шоу?       — Я не соглашался, друг мой… Они направили всю силу Церебро на это последнее телепатическое влияние Эммы. Как я уже сказал, она была слишком слаба, чтобы воздействовать на телепата вроде меня. Шоу сделал все, чтобы ослабить мои блоки. Я был так шокирован произошедшим, что не заметил, как она проникла в мой разум. Я очнулся, только оказавшись в здании Церебро, там, где у машины слепая зона. Оказалось, прошло двое суток с тех пор, как в мою мать стреляли. Шоу оставил меня в комнате, как и тебя, перед экраном, на котором была моя сестра. Мы с Мойрой двойняшки… — Чарльз смотрит на Эрика, и тот думает, что они не слишком-то похожи. — Мойра больше похожа на мать, а я на отца.       — Я единственный ребенок, — это звучит не к месту, но Эрику кажется, что эти воспоминания о семье — большой или не очень — последнее, что связывает их с внешним миром.       Чарльз выглядит слишком подавленным, и Эрик не знает, что сделать.       — Они взяли Мойру в плен, вырвали ее из колледжа, силой притащили в камеру. Мне дали понять еще раз, если я попробую выкинуть какой-то фокус, мою сестру будут калечить и мучить до тех пор, пока я не стану послушным. Я не мог этого позволить, но и участвовать в происходящем не хотел. А потом я увидел… Пока меня вели под конвоем мимо машины, я увидел стоящую возле нее делегацию. Вооруженные охранники в костюмах. С ними был президент нашей страны, и я успел уловить его мысли прежде, чем меня увели…       — Значит, это правда? Правительство поддерживает проект Шоу? — Эрик не то чтобы не поверил Шоу сразу, но Чарльз был живым доказательством того, что это действительно так. Прискорбно осознавать, что люди, которые должны заботиться о твоем благе, спонсируют геноцид…       — К сожалению… В тот момент я понял, что мне некуда бежать. Никто не защитит мою сестру от Шоу, если я попробую вырваться. Меня хорошо охраняли. Пока я был вне машины, у многих были шлемы и каски против телепатии. Я мог сопротивляться лишь физически. У меня не было шансов против вооруженных военных.       — Ты мог хотя бы попытаться, — Эрик не хочет, чтобы его слова звучали осуждающе, но они таковы. И он запоздало осознает, что сам лишь сутки назад без особой борьбы согласился помочь Шоу, пусть Чарльз и обещал ему план по спасению мира.       — О, я попытался, когда меня вернули обратно в клинику, пока перенастраивали Церебро. Именно тогда моя сестра лишилась ступни, — он задирает одеяло и демонстрирует Эрику заколотую штанину на правой ноге.       Эрика передергивает, пружины в матрасе слабо вибрируют, и в его голове звучит голос Чарльза:       «Именно в тот день я услышал тебя в кабинете Шоу…»       Их взгляды встречаются.       «Ты знал, что я?..»       «Нет», — даже телепатически Эрик слышит все то сожаление, что скрывается за одним этим словом.       Если бы в тот день Чарльз понял, что Эрик тот самый человек, возможно, он не провел бы все это время в Церебро… Плевать, что Эрик был ребенком. Он был не беспомощным малышом. Они бы что-нибудь придумали!       Эрик поджимает губы и кривится своим мыслям. Все это глупости. Они были двумя напуганными детьми, попавшими в лапы садиста-манипулятора. Они бы ничего не смогли.       — Я оказался в Церебро тогда, с надеждой, что смогу одолеть машину. Но этого никогда не случится.       «И я не могу упустить свой шанс в этот раз, Эрик. Только не теперь…»       Они смотрят друг другу в глаза, и Эрику хочется увидеть, наконец, настоящего Чарльза. Хочется посмотреть в глаза человека, который прошел через все это и не сломался, который все еще надеется остановить проект, захвативший весь мир.       «Этого не случится, Чарльз».       — Ты больше не один.       Мойра появляется на месте Чарльза, и Эрик выглядит раздосадованным. Женщина тоже не в восторге от того, что обнаружила себя в комнате человека, который намерен продлить ее пребывание здесь.       — Что-то надумал по поводу моего предложения? — ее голос холоден, и весь вид выражает отсутствие какой-либо надежды на положительный ответ со стороны Эрика.       Он бросает взгляд на экран. Сейчас мать дома, что-то делает у плиты. Мойра тоже смотрит на экран, но тут же отворачивается. Она знает, что их слушают, но ей, кажется, все равно.       — Прости, ты не в моем вкусе, — Эрик по-акульи улыбается, и женщина, вытаращив на него глаза, откатывается к выходу из комнаты.       — Ты в своем уме вообще? Я бы на тебя и не взглянула!       Эрик встает с кровати и, ловко обходя кресло, берет его за ручки и выкатывает в коридор.       — Да-да. Пообщаемся потом.       Он оставляет растерянную Мойру, захлопнув за ней дверь. Какое-то время он стоит, прислушиваясь, пока женщина не уезжает прочь.       Ему нужно побыть одному, переварить услышанное, отпустить чужие эмоции.       Пока Чарльз не исчез, Эрик считал, что тот не воздействует на него телепатически. Но только с появлением Мойры он ощутил, как тень чужой боли отпускает его сердце. Значит ли это, что Чарльз смог проникнуть за его барьер? Эрик был напряжен, выслушивая его рассказ и бессознательно касаясь даром то пружин в матрасе, то каркаса кровати, то ножек стола. Он понял это только сейчас, когда Чарльз пропал, а Мойра оставила его в одиночестве.       Эрик пошевелил пальцами — дверная ручка послушно расплавилась и вернулась в свою форму. Он научился пользоваться своим даром за каких-то несколько дней. Не странно ли это? Еще неделю назад он был тем, кто чувствует невыносимую боль в кистях рук, когда нервничает или злится. А сегодня он может плавить и возвращать в первозданное состояние предметы, передвигать и изменять металл, придавать ему нужную форму… Связано ли это с тем, что он раскрыл свой дар, будучи взрослым?       Эрику кажется, будто он был металлокинетиком всю жизнь. Формально так оно и есть, конечно. Но это другое. Будто металл всегда ему подчинялся, будто он всегда мог им управлять, только отчего-то не делал этого.       Он смотрит в окно, размышляя об истории Чарльза, и пальцы сами сжимают подоконник в бесконтрольном желании разрушить что-нибудь. Или придушить кого-нибудь. Одна его часть хочет злиться на Чарльза. Он мог бы сделать что-то, придумать! Другая понимает: что может запуганный подросток, которому не оставляют выбора? Можно ли взваливать ответственность на того, кто оказался в подобном положении?       Шоу сказал, что хочет лечить мутантов, а не убивать? Надо узнать, действительно ли это было. И что стало с Эммой? Умерла ли она или до сих пор влачит свое жалкое существование где-то в психушке? Сомнительно, чтобы Шоу оставил в живых больше ненужную женщину…              Чарльз появляется на следующий день. Они сидят в библиотеке у камина. Здесь еще несколько пациентов: парень без рук с сиделкой — та держит книгу перед его глазами, чтобы он мог читать, — и какая-то старушка в огромных очках почти возит носом по страницам газеты.       — Не хочешь сыграть? — Мойра-Чарльз ставит на столик между их креслами шахматную доску.       На лице Эрика раздражение и немой вопрос. Через несколько дней полмира сдохнет, если он не научится какой-то абракадабре, а Чарльз предлагает ему в шахматы играть?       — Знаешь, если тебе лень двигать кресло, можешь прикрепить к своим фигурам металлические полоски и двигать их с помощью металлокинеза, — Чарльз чуть улыбается и приподнимает бровь.       Черт, Эрик чувствует себя идиотом.       — Неплохая идея, — он хмыкает, и новенький подсвечник распадается на маленькие кружочки металла. Они неровные, но Эрик не обращает внимания, тонкими пластинами прикрепляя их к основаниям пешек.       «Никто не должен ничего заподозрить. Но пока ты не используешь силу, я не могу с тобой связаться».       Чарльз расставляет свои фигуры.       «Ты все еще можешь связываться со мной через Церебро?»       «Боюсь, что нет. Церебро откалибровали, оставив эту зону вне покрытия…»       «Ублюдки…»       Эрик скрипит зубами, и Чарльз хмурится.       — Забыл правила?       — Что?.. А, нет… Просто давно ни с кем не играл, если честно. В школе у меня был друг, с которым мы постоянно соревновались. А в университете я был занят… учебой, — уклончиво заканчивает он. Не уточнять же, что в свободное время он искал Шоу.       — Твой ход первый.       Эрик держит пальцы в напряжении, прощупывая каждую фигуру, и аккуратно двигает пешку вперед.       «Шоу следит за нами. Ведем себя тихо и осторожно. Ни на минуту не забывай об этом. Если он заподозрит хоть что-то, тебя могут перевезти в другое место, где мы не сможем контактировать…»       — А ты где научился?       — Мой учитель французского был шахматистом. И после занятий мы играли.       «Я вообще-то никогда еще не тренировался говорить с телепатом одновременно мысленно и в реальности…»       — Ты был французом? — Эрик понимает, что сморозил какую-то чушь. — То есть учил французский?       Чарльз смотрит так, что, если бы он мог пнуть собеседника под столом ногой, он бы это обязательно сделал. Щеки Эрика краснеют от стыда и злости. Как можно быть настолько невнимательным?       — Да, мои родители были при деньгах, как я говорил. У меня были хорошие учителя.       Эрик снова делает ход, и в его голове опять звучит голос Чарльза.       «Я думал над тем, как мог бы ты открыть свой разум. Раньше это всегда происходило при всплесках силы, выбросе адреналина в кровь, когда ты нервничал, боялся или злился. Правильно ведь?»       «Да, кажется…» — Эрик не знал, что можно бормотать в мыслях, но, видимо, это он и делает.       Ему приходится подпереть подбородок рукой и прикрыть пальцами губы, чтобы, не дай бог, не выдать себя. Играть и разговаривать на два фронта одновременно сложновато…       — А ты где учился?       — В обычной школе. Я рос только с мамой. Отца никогда не видел.       «Думаю, это может сработать и без использования силы. Ведь до того, как твой металлокинез проснулся, я тоже с тобой связывался. Дважды».       — Наверное, это было тяжело?..       — Да не особо, — Эрик и в самом деле никогда не жил в нужде. — Мать работала в цветочном магазине флористом, потом стала помощником хозяйки. Мы не бедствовали, если ты об этом.       — О, нет. Я вовсе не намекал ни на что такое.       «Уверен, что нам стоит полагаться на предположение? Мы ведь никак не сможем проверить, работает это или нет, пока я не попаду под действие сыворотки, подавляющей силу!» — Эрик смотрит на Чарльза недовольно, и тот не сразу понимает, что речь об их плане, а не о финансовом положении семьи Леншерров.       «Ты прав. Поэтому стоит оставить этот вариант только как запасной…»       — Все нормально. Вы, богачи, всегда держите обычных людей за говно.       Чарльз смотрит на него шокировано, забыв сделать ход слоном, которого держит в руке. Пока Эрик не расплывается в улыбке, глядя на его растерянное лицо.       — Если это шутка, то несмешная. Я никогда так не считал, — Чарльз неуверенно улыбается и хмурится, ставя слона на черную клетку.       Эрик вдруг с грустью осознает, что это место и эти люди действительно не созданы для его неуместного юмора и подколов. Хэнк часто говорил, что у Эрика тоже есть мутация: сарказм и тупое чувство юмора. Но потом с видом профессора рассуждал о том, что это всего лишь защитная психологическая реакция, которая, к сожалению, может поспособствовать появлению на физиономии Эрика синяков.       Они продолжают игру в тишине, и это помогает им сосредоточиться на мысленном диалоге.       «Что ты ощущаешь, когда используешь свою силу сейчас? Можешь сконцентрироваться на чувствах?»       Эрик старается понять, что чувствует, и вскоре ловит себя на том, что натужно пыхтит, глядя на доску. Со стороны может показаться, что он обдумывает ход, и за идею с шахматами стоит похвалить Чарльза. Но это не отменяет проблемы… Эрик ни хера не знает, что он чувствует!       Что чувствует человек, когда дышит воздухом? Когда сердце качает кровь по сосудам? Когда он шагает? Да ничего! Просто «будто так и должно быть»!       «Успокойся, не нервничай….»       Чарльз ощущает, как доска мелко-мелко вибрирует под его пальцами.       «Я спокоен. Я действительно не понимаю, что я должен ощущать? У меня такое чувство, будто я всю жизнь владел этим даром. Будто гнуть железки — как дышать воздухом или моргать. И, честно говоря, это кажется мне странным».       «Почему?» — Чарльз искренне удивлен и даже поднимает на него взгляд. Неужто Эрику не нравится его мутация?       «Может потому, что я обрел свой дар всего лишь несколько дней назад? А до этого двадцать четыре года был практически обычным человеком?»       Чарльз хмурится и возвращается взглядом на доску, обдумывая свой ход и слова Эрика.       «Просто металлокинез для тебя действительно что-то естественное. Ты не должен чувствовать отчуждение от своей способности. Она часть тебя и всегда ею была».       «Я знаю. Но… Это странно».       «Ты привыкнешь».       «Да, если у нас будет время…»       Они играют пару ходов молча.       «Ты когда-нибудь занимался медитацией?»       «Думаешь, я смогу помедитировать, пока меня будут вести под конвоем?»       «Думаю, что ты должен попробовать это сегодня, чуть позже. Я буду в теле Мойры до вечера. Пока я здесь, ты должен попробовать привести себя в состояние умиротворения».       «Я никогда не занимался долбанной йогой, понятия не имею, что делать!»       «Я тебе расскажу…»              После партии в шахматы Чарльз уезжает из библиотеки, и минут десять спустя Эрик уходит в свою комнату. Какое-то время он смотрит на экран, проверяя все ли в порядке с матерью. Та спит на диване, накрывшись пледом, пока ее конвоиры смотрят телевизор.       Тяжело вздыхая, он садится на постели в позе лотоса и пытается претворить в жизнь то, что рассказал ему Чарльз. Почувствовать каждую мышцу. Постепенно, сверху вниз. Разгладить морщины на лбу, скулы, перестать сжимать губы, убрать напряжение из шеи, плеч, расслабить спину и мышцы пресса, ноги…       Через пару минут Эрик понимает, что вместо расслабления он просто закостенел, еле дыша, и начинает все сначала, стараясь загасить раздражение. Он сделает это. Сделает ради матери, ради Чарльза, Мойры, Хэнка и всех мутантов, которые ждут его помощи. Он думает о них и пытается представить их счастливое будущее без страха и гнета со стороны людей Шоу…       Минуты идут, и он все же заставляет себя расслабиться. Сосредоточиться на звуках, идущих с улицы. Шуме ветра в густых кронах деревьев, карканье редких ворон, залетевших в парк, тарахтении газонокосилки и отдаленном звуке пролетающего самолета. Если вслушиваться в это, можно забыть, что он находится в плену, а не сидит взаперти в пансионате для больных и стариков.       Он сам не замечает, как его дыхание выравнивается. Сердце начинает стучать реже, и мышцы наполняются какой-то странной легкостью.       Он ощущает весь металл в радиусе нескольких метров, но старается не касаться его. Наоборот, ужать свою силу до границ тела, не дать ей прикоснуться ни к одному металлическому предмету, а лишь созерцать издалека.       Эрик сосредотачивается на внутренних ощущениях: его синяки почти сошли; если не шевелиться, то нет почти никакого дискомфорта. Он может свободно дышать, без боли. Он сыт и выспался этой ночью, несмотря на то, что спал в логове врага.       Шоу нет в здании, и это успокаивает. Дает иллюзию свободы и безопасности.       Жажда услышать голос Чарльза и убедиться, что это сработает, — единственное яркое ощущение его существа. Если бы он был телепатом, он уверен, его разум тянулся бы щупальцами во всех направлениях, выискивая собеседника в доме. Он пытается представить, на что могла бы быть похожа телепатическая связь: что-то вроде яркой нити, связывающей мозги.       Мысль о мозгах напоминает фильмы о зомби, и Эрик старается уйти от них, не отвлекаться.       — Вы только поглядите, наша Магнитная Фея медитирует!       Хриплый голос, звучащий из динамика, вырывает Эрика из практически умиротворенного состояния. Пульс тут же подскакивает под сто, и жар приливает к лицу. Он распахивает глаза, чтобы уставиться на ненавистный приемник.       — Оу, чувствую себя последней тварью из-за того, что прервал твою дыхательную гимнастику для беременных. Не думаю, что ты простишь меня за это…       Весь настрой как ветром сдуло. Эрик чувствует каждую металлическую заклепку в комнате, готовый в любую секунду разбить проклятый динамик с помощью металлокинеза.       — Ты и есть тварь, Страйкер. Приятно знать, что ты и сам в курсе.       — Я просто не мог больше смотреть на твое спокойное лицо. Так и хотелось дать тебе в морду. Не люблю людей в равновесии. Куда приятней, когда их лица искажены страхом и болью.       Эрик старается сделать все, чтобы не кривить губы в отвращении и не морщить лоб. Он не доставит этому ублюдку удовольствия. Металл звенит, но он все еще держит себя в руках.       — Чего тебе надо?       — Что надо мне? Мне? — Страйкер смеется. — Я бы выпотрошил тебя и развесил твои останки где-нибудь на площади Нью-Йорка, как послание всем тварям, вроде вас. Но, увы, у доктора Шоу на тебя другие планы. Впрочем, я достаточно насладился криками твоей мамаши, когда отрубал ей руку. Она так вопила, знаешь ли…       Эрику кажется, что у него перед глазами чернеет, а слух просто пропадает, потому что он уже не слышит голоса Страйкера из динамика. Он не знает, как оказывается на ногах. Чувствует только, что матрас, на котором он только что сидел, разрывают на куски вырвавшиеся на свободу пружины. Он хочет соединить их в один прочный стальной прут и прошибить им динамик, и стену за ним, и голову Страйкера, где бы он ни сидел! Увидеть, как его мозги разлетаются по комнате…       «ЭРИК!!!»       Голос Чарльза, как ушат холодной воды, и Эрик вздрагивает от телепатического контакта. Он настолько тесный, что Эрик практически видит глазами Мойры ее комнату: календарь на стене, письменный стол, за которым Чарльз что-то писал в дневнике, ручки и книги.       — …у тебя инсульт случился или ты просто потерял дар речи, Магнитная Фея?       «Не надо! Он просто провоцирует тебя! Не поддавайся на это. Прошу, держи себя в руках!»       Эрик рычит так, что слышно на весь этаж. И он точно кого-то напугал. Но ему плевать. Страйкер смеется из динамика, и все, что Эрик может, — сжимать кулаки, пытаясь обуздать вырвавшуюся силу, которая уже оплавила настольную лампу, ручку двери и оконные решетки.       — Мистер Леншерр, вы в порядке? — из коридора звучит взволнованный голос медсестры, но она не входит в палату.       Эрик с трудом находит силы, чтобы ответить.       — Все нормально.       «Все будет хорошо. Он не тронет ее больше, если ты будешь соблюдать правила. Помни о наших планах. Все хорошо…»       Голос Чарльза звучит успокаивающе, и злость быстро сходит на нет. Он убирается из комнаты и идет по коридору, не глядя, подальше от динамика, пока Страйкер безуспешно пытается до него докричаться.       Только обнаружив себя в другом конце этажа, в кресле за цветочной кадкой, Эрик вдруг понимает, что Чарльз использовал на нем телепатию. Заставил успокоиться и уйти прочь из комнаты.       Это осознание укалывает злостью. Он сам в состоянии справиться со своими чувствами и своей мутацией, черт возьми. Ему не нужна нянька!       «Я знаю. Просто беспокоился о тебе…»       «Все нормально. Я в порядке. Просто не переношу этого… человека».       Эрик старается дышать глубоко и ровно, но состояние умиротворения ему уже не вернуть сегодня. Его щеки горят от злости, все тело бьет мелкая дрожь, и голова начинает болезненно пульсировать.       «Пропускай его слова, как ненужную информацию. Ты должен…»       «Это не сработает, Чарльз! Когда я буду в Церебро, меня будет вести конвой, там будет охрана, сам Шоу. Я не смогу просто встать в позу ебанного лотоса и медитировать!»       В ответ тишина, но Эрик чувствует, что он все еще не один в своей голове. Чарльз здесь, хотя комната Мойры в другом крыле.       «Ты должен попытаться снова. Перед сном. Пожалуйста, попробуй найти точку между злостью и умиротворением».       Эрик молчит так долго, что, кажется, Чарльз уже не ждет от него ответа. Но, в конце концов, он кивает цветку в кадке.       «Я попытаюсь».       Цветок молчит. На часах в коридоре ровно семь вечера, а значит, Чарльз уже вернулся в Церебро.              Эрик не возвращается в комнату до позднего вечера и приходит под покровом ночи только после отбоя. Он успевает бездумно посмотреть новости по телевизору в комнате отдыха, сыграть в шахматы с каким-то дедом и выслушать бредни молодой шизофренички о захвате Земли инопланетянами. Но, в конце концов, он вынужден вернуться к себе.       Матрас и простыни заменены на новые, и Эрик, скинув одежду, ложится на постель. Динамик остается молчаливым, равнодушным к его действиям: скорее всего, Страйкер ушел с поста дежурного.       На экране спальня матери — она уже спит. Конвоиров не видно, но Эрик знает, что они там, сидят в гостиной, дежуря по одному.       Он пытается расслабиться и выполнить обещание, но в итоге крутится до часу ночи, не в силах заснуть. Пока в бешенстве не вскакивает с постели и не идет на пост. Сонная медсестра без всяких уговоров достает для него снотворное и выдает одну таблетку.       Это всегда помогало. Вырубиться так, чтобы не видеть снов…       Эрик уже отключается, когда ему кажется, что он слышит противный, однообразный писк монитора и голос Шерон Ксавье:       — Это всего лишь дурные сны… Спи, дорогой…              Утро приносит неприятный сюрприз.       — Проснись и пой, мой мальчик. Работа над Церебро в полном разгаре, и твой добрый папочка решил показать тебе машину, которой ты послужишь прекрасным винтиком. Чтобы ты не боялся! — Шоу чуть ли не сияет от счастья и разве что не пританцовывает, глядя на злое лицо Эрика.       Снотворное слишком хорошее, и Эрик проспал аж до полудня. Он чувствует себя разбитым и хочет растерзать того, кто вырвал его из вязкого, спокойного сна.       Он сверлит Шоу взглядом, пока не осознает суть его слов. Его везут в Церебро. В ЦЕРЕБРО. Он сможет узнать, где оно находится!       Он старается не вскакивать слишком резко, но Шоу отмечает его бодрый настрой.       — Надеюсь, тебе не понадобится напоминать, чем может обернуться любой выкрутас, мальчик мой? — он с улыбкой достает рацию, и Эрик бросает испуганный взгляд на монитор.       Его мать сидит на диване, неестественно выпрямив спину. Охранники по разные стороны от нее. На коленях одного из них длинный охотничий нож.       Эрик смотрит на Шоу огненным взглядом и на секунду жалеет, что его дар не пирокинез. Иначе чертов псих вспыхнул бы и сгорел, как спичка, в одно мгновенье.       — Не понадобится.       — Вот и славно. Одевайся. Я не намерен ждать тебя вечно.       Он уходит из комнаты, оставляя Эрика наедине с монитором и чистой одеждой.              ***       — Ну же, всю жизнь проспишь, мальчик, — чья-то грубая ладонь хлопает его по щеке, и Эрик вяло соображает, что он уже просыпался сегодня.       Он с трудом разлепляет веки, чтобы уставиться на странный металлический потолок. Его сила, на удивление, никак не реагирует. Может, потолок пластиковый?       Он лежит на чем-то жестком. Скамья?       — Сколько вы ему вкололи, болваны? Три кубика? — голос Шоу приближается обратно, и на Эрика выливается кувшин холодной воды, заставляющей его резко сесть. — Уже лучше.       Полотенце падает ему на колени, и Эрик утирает льющуюся за шиворот воду. Его обещали отвезти в Церебро… Воспоминание бьет током, окончательно пробуждая. Выходит, он… на месте?       Шоу ухмыляется во все тридцать два зуба.       — Мы в Церебро?       — Ты догадливый. Люблю смекалистых.       Комната, в которой они находятся, круглая, потолок куполообразный. Они на втором этаже, под ногами решетчатый пол, а сам Эрик сидит на железной скамье. По кругу идут узкие двери — явно технические помещения. Он встает со своей жесткой койки и подходит к перилам, чтобы посмотреть, что находится на первом этаже по центру, к которому от потолка тянутся провода и тонкие металлические прутья.       И застывает, пораженный увиденным. Сердце пускается в бешеный пляс, и краем сознания Эрик отмечает, что чего-то в его ощущениях не хватает. Но сейчас ему не до того. Потому что в центре комнаты в окружении какой-то аппаратуры и людей в халатах стоит больничная койка с единственным живым элементом машины. Чарльз Ксавье, опутанный медицинскими проводами, со странным шлемом над головой, смотрит прямо на него, и его губы шевелятся.       Эрик не может услышать его отсюда: в комнате стоит шум вентиляторов и работающих процессоров, — но он и так догадывается, что тот говорит:       — Здравствуй, Эрик.