Ведень

Странники — единственный противовес ведням, которых больше в несколько раз, которые изворотливы и неуловимы. За ними приходится следовать годами, их приходится искать в самых неожиданных местах, но, если уж Странник нашел ведня, то это конец. С начала сотворения мира в Странников вложена огромная сила, которой невозможно противостоять. Если я нашел его, то он должен знать, что в моем облике, в моем теле заключена его смерть. Но он улыбается, почему? Улыбается, и появились в белоснежно-черных глазах лукавые тонкие лучики — три, четыре, пять… Красивый. Сильный. Опасный. Рассадник нечисти. Марк пожал протянутую ему крепкую ладонь, почувствовал, как изучающе скользнули пальцы по линиям его руки — проверяет. Проверяет возраст. Только зачем тебе это? Антон наклонил голову: — Ты недавно приехал? — Да. — Значит, у тебя есть нормальные сигареты. Я прав? — Есть, — несколько сбитый с толку, ответил Марк, — «Честер». А что? — Да ничего, просто здесь хороших сигарет нет. Подождешь? Я сейчас. Пойдем с тобой прогуляемся. Он повернулся и исчез во дворе, закрыв за собой зеленую калитку. Марк перевел взгляд на Галку, она приоткрыла губы, пытаясь что-то спросить, но потом повернулась и пошла по улице медленной, тяжелой походкой. Извини, но твое присутствие здесь больше не нужно. Ведень не заставил себя долго ждать, уже через несколько минут он снова стоял перед Марком, также лишь в одних шортах, только теперь бегут по загорелой коже, моментально высыхая на солнце, прозрачные струйки воды, оставляя за собой темные следы, искрятся капельки в черных волосах. — Жарко, — сказал он, — Пойдем. Есть отличное место. Здесь вообще красиво. Не зря я сюда пришел, эти реки и поля требовали своего. Год назад здесь все стонало, каждое дерево, каждая волна. Без заботы, без ухода, природа здесь умирала. Теперь многое исправлено. Марк сжал зубы. Исправлено? Скольких людей ты погубил, пестуя свою нечисть, скольких людей погубила эта нечисть, защищая свои, ставшие заповедными, места? Пойдем. Пойдем. Это твое непонятное спокойствие перед лицом смерти уже меня не удивляет. Мне все равно, о чем ты думаешь, я тебя нашел — это главное. Антон приглашающе повел рукой, улыбнулся: — Да пойдем же. Коротким путем — через кладбище. Идя по пыльным деревенским колеям, он продолжал рассказывать: — Кладбище старинное. Могилы в три ряда, да здесь еще и склоны. Весной Донецк разливается, подрыхляет породу, и холмы осыпаются — да сам видишь, — он указал на далекий, туманно-зеленый, словно подъеденный с одного края, округлый холм, — Иногда наружу выходят старые гробы. Это интересно. Дальнее Меловище источено пещерами, но входы знаю только я, там красиво, невероятно красиво. Если хочешь, потом покажу. Поля почти все заброшены, не обрабатываются, да оно и к лучшему. Так земле свободнее. Леса — отдельная тема, лиственные, смешанные. Много орешника, ивняка, ольхи. В некоторых местах почти непроходимые. Но есть и сосновый лес, там мне нравится больше всего. Люди теперь туда не ходят, я полностью его закрыл, мне не нравится, когда нарушают его тишину. Если кому-то захочется туда пойти — уже не выйдет. — Ты зачем мне это рассказываешь? — сказал Марк, следуя за ним по покатому склону, закрывая глаза от бьющего в глаза, солнца. Антон остановился, повернулся: — Ты же даже не понимаешь, чем я занимаюсь. Вы, Странники, одержимы одной идеей — убить ведня. Но не знаете, чем мы живем. Посмотри. Странник глянул вдаль. С вершины этого холма мир казался бескрайним — лились серебристые дороги далеко внизу, по золотым полям раскиданы пушистые комочки речного ивняка. До самого горизонта мир заполнен прозрачной, опьяняющей свободой, теплым ветром и томным покоем. Марк услышал шорох рядом с собой, увидел, как ведень лег на траву, прикусив сорванный рядом колючий бутон коловатика. Меня так не убедить. Природа-природой, а люди-людьми. И без твоей помощи будут жить эти леса и поля, так что… Антон открыл глаза, посмотрел на стройную, высокую фигуру Странника на фоне хрустального прозрачного купола неба: — Не торопись ты. Успеешь. Марк тряхнул головой, отбрасывая с лица белоснежные пряди волос, упавших на глаза: — Успею. Ты почему так спокоен? Не понимаешь разве? Ведень улыбнулся: — Если бы это было впервые. Ты уже пятый Странник, которому хотелось меня достать. Как видишь, жив. Ложь. Не может такого быть, чтобы Странник не убил ведня при встрече. Это наша суть и цель, это наша обязанность, возложенная чувством ответственности за людей и данной нам силой. Врешь, нечисть. Неправда. — Жарко, да? — спросил Антон, — Надо исправить чуть-чуть. Он подкинул вверх малиновый бутон, ударил по нему рукой, и тут же под ноги Марку метнулось что-то прозрачно-тягуче-голубое, шевелящееся. Странник отпрянул, сразу ощутив противное чувство — брезгливость. Выкатившаяся из ниоткуда пухлая, укутанная в синие покрывала, старушонка взмахнула кисельной голубоватой шалью, и сыпануло сразу сверху мелким, радужным, прохладным дождем. Потом она взвизгнула пронзительным, молодым, ясным голосом и исчезла. Антон присел, улыбнулся: — Так лучше. Это моя Дождевица. Раньше была трухлявой старой каргой, но я нашел ей дело по сердцу. Марк повернулся к нему: — Из живой сделал? — Из мертвых хуже получается. Ведень подставил ладони под мелкие, искрящиеся капли, потом поднял глаза, сказал тихо: — Из тебя бы получилось лучшее, что заслуживает это место. Ты бы мог стать духом этих полей и лесов. У тебя волосы цвета здешней земли — цвета меловища, глаза цвета глубины омута у старой мельницы. Только там, где лежат на неподвижной глади воды серебряные листья ив, там, где по ночам русалки плетут из водорослей сети, только там бывает такой цвет. Кожа у тебя цвета одиноких колосьев в зелени трав… Ты мог бы стать духом этих мест, Странник. Марк знал, что это — уговор, тот самый уговор, которым ведень приманивает своих жертв, уговор, против которого не устоит ни один человек, но который не должен действовать на Странника. Это обволакивающее, убаюкивающее чувство, этот шум в ушах — откуда? Неужели чары ведня так сильны? Он медленно повернул голову, поняв, что небо упало куда-то вбок, что легкие прохладные капельки дождя разрослись в радужную искристую сеть, понял, что исчезли из мира все звуки. А перед глазами теперь внимательно-нежные, белоснежно-черные, цвета плавленого свинца, глаза. Ласково, осторожно, коснулись теплые губы его губ, влажной, летней сладостью расцвели на тонкой коже мягкие движения его языка. Ведень прикрыл глаза, черное кружево ресниц легло на щеки, и стал он невероятно, неправдоподобно красив — увлеченный поцелуем, вдруг повзрослевший. Мятная зелень вокруг, тепло и ощущение безразличного покоя… уговор, достал же… Добрался, смог. Невозможно ему сейчас противостоять, да и не хочется… Не хочется. Сильный, чуткий, загадочный. Незачем бороться. Подействовал его морок. А ведень склоняется ниже, гладит обнаженную, судорожно вздымающуюся грудь, прикусывает и целует затвердевшие соски, проводит языком по животу, обхватив ладонями расслабленные плечи, тянет зубами тугую молнию джинс, высвобождая сильную, напряженную плоть. Хорошо… Хорошо с тобой, ведень… Ты — истинная суть этих мест, истинная, непреодолимая… И непреодолимо мое желание, изогнусь навстречу, отдам себя твоим губам, твоей страсти… стать духом этих мест и видеть тебя всегда — загорелого, улыбающегося, черноволосого… Стать духом этих мест. Я хочу стать духом этих мест. Антон, словно услышав его мысли, поднялся выше, глядя нежно в зеленые, затянутые мороком, широко открытые глаза Странника. Провел еле-еле кончиками пальцев по дрогнувшему животу, обхватил крепко ноющий от возбуждения, член. Марк застонал, мотнув головой, скрыв лицо под рассыпавшимся каскадом белоснежных волос, замер в ожидании. Летней, теплой волной обернулась рука ведня, окунает в ласковую негу, скользит сладким земляничным соком по нежной коже головки, укачивает осторожно, сжимая крепко. Мне хорошо… хорошо… Неважно, все неважно… мне хорошо… Плывут вдалеке белые ромашки облаков, качнулся перед глазами серебристый, тонкий свет. Крестик. У него на цепочке… Крестик. Боже мой! Марк открыл глаза, вскрикнул, увидев, как выматывает медленно загорелая рука пульсирующие, толстые связки внутренностей из его распоротого живота. Прижимает пальцами, уминая желто-фиолетовые, плачущие кровавой росой, ткани, плетет из них липкий, жирный ком. А открывшаяся, розово-белая пустая полость уже до половины забита мокрой, зеленой травой, устлана красными клеверными шарами. Обмотаны травинками обнажившиеся дуги ребер, присыпаны черной землей. Я же этого не чувствовал! Я чувствовал только… Только то, что чувствую и сейчас — его руку, его пальцы на горящей от возбуждения плоти… Да я почти переделан! Он почти переделал меня! Еще минута, и я — дух этих мест, нечисть. Меня спас только крестик. Его крестик. Странник сжал зубы, встретив настороженно-насмешливый взгляд ведня: — Возвращай! Возвращай или сразу смерть! Антон легко поднялся: — Возвращать? Что возвращать? Марк удивленно осознал, что спал морок, прояснился мир, вернулись в него звуки, и что сам он вновь в рубашке, застегнутой на все пуговицы, что дождь кончился и вдали уже цветет розовая предвечерняя полоска. Только тошнит ужасно, жжет все внутри, ноют мышцы, и во рту привкус сухой травы. Ведень потянулся, расправив широкие плечи, запрокинул назад голову, прикрыл глаза, улыбаясь чему-то: — Будешь меня убивать сейчас? Странник опустил голову, вспомнив почему-то, несмотря на пережитый страх, только нежную, внимательную, любящую глубину его глаз, влажный, ласковый язык, жар сильного, загорелого тела. Не отвечая, он тоже встал и пошел вниз по склону, в шумящие тонкие ветви орешника. Потом. Сейчас мне не по себе. Один день ничего не решит. Морок вымотал меня, лишил сил, я не смогу сейчас. Дам тебе еще один день, нечисть… Еле добредя до дома, Марк сразу же свалился на кровать, утонув в пуховой прохладной перине, и моментально заснул, измученный, не заметив тонкого белого шрама на своем животе. А на утро этот шрам уже исчез.