Ведень

— Это не морок. — Не морок, — автоматически повторил Марк севшим, слабым голосом, видя перед собой только ласковый омут потемневших глаз. — Ты сам так захотел, — убедительно произнес ведень. — Сам, — тихо согласился Странник, переводя дыхание, не чувствуя ничего, кроме резкого, пьянящего запаха мокрой травы. Антон поднял голову, глядя на полупрозрачную, хрупкую еще, туманность появившейся в блеклой синеве, луны. Лунный камень, лунный холод, лунный свет. Луной пропитан насквозь одурманенный, беззащитный, Странник, светится нежно гладкая кожа, сияют рассыпавшиеся по темной траве, белоснежные волосы, прикрыты, околдованы яркие, цвета волшебной весенней зелени, глаза. Серебрятся, туманясь легкими искорками, полуоткрытые губы. Красивые вы, Странники… сотканы из силы и истины. Упорные, смелые, прямолинейные. Но я сказал правду — я раньше не видел такого, как ты. Ведень отвел взгляд от ровного, застывшего над их головами, наливающегося призрачным светом, диска, наклонил голову, коснулся губами податливых губ, уже не сдерживая себя, как в прошлый раз. И от этого легкого, еле ощутимого прикосновения, сразу же закровила, заросилась под его губами алыми капельками нежная искристая кожа. Дрогнуло под веднем сильное тело, но было поздно, плотным, звездным туманом лег на поляну древний морок, опутал мягкими пологами слившиеся, черные силуэты на фоне резных, узких ветвей плакучей ивы. Антон не задержался на губах, скользнул языком ниже, по открытой шее, к мягкой впадинке у основания, оставляя за собой, плавящуюся, расширяющуюся дорожку рваной раны, впитывая кожей ладоней выступившую, теплую кровь. Тонкие струйки стремительно покатились на темную, мокрую траву, рассыпаясь мельчайшими брызгами на ночной зелени. Марк дернулся, попытался приподнять руки, но ведень плавным движением остановил его, перехватил ослабевшие запястья, провел щекой по прохладной коже его рук. Повернул голову, царапнул медленно языком, и полились из распоротых вен густые, тяжелые потоки, причудливыми, страшными узорами расписывая светлое, красивое тело Странника, и впитываясь моментально на ласкающих губах и чутких пальцах ведня. — Тайны мира… — тихо, очень тихо, сглатывая льющуюся из ран теплую, алую кровь, проговорил Антон, глядя в расширенные, дрогнувшие зрачки Странника. Марк в ответ только и смог, что облизнуть изорванные губы, застонал еле слышно. Тайны мира. То, что я сейчас вижу — одна из тайн мира. Под мягким серебром крестика на твоей груди страшная язва с мягкими, неровными краями, под тонкой сосудчатой пленкой, в шевелящемся месиве, тяжело вспухает и опадает черный ком сердца, изнемогая под священным серебром. Это тайна мира. Как ты это терпишь, кто и за что наказал тебя этой мукой, заставил носить немудрящее, страшное для тебя, незатейливое украшение? Я только сейчас это увидел, как же ты это терпишь… Тайна мира. — Тайна боли… Тайна боли. Твои прикосновения разъедают мою кожу, мягкий влажный язык оставляет глубокие порезы, кончики пальцев ведут за собой кровавые борозды, проедают плоть до самых мышц, больно… больно… жгуче, невыносимо больно, распластаны ткани, а ты впитываешь всем телом мою кровь, режешь снова и снова, целуя, лаская, расчерчивая причудливой, узорчатой сетью глубоких ран, наслаждаясь… Больно… Больно. — Тайна счастья… Тайна счастья. Тайна счастья в том, что мне больно… Исступленно, выматывающе, страшно больно… Тьмой тебе дана такая сила, все, до чего ты касаешься, выпуская ее, лопается, расползается, рвется в клочья, как моя кожа сейчас. Больно. Больно. Больно до умопомрачения, до рези в глазах, до потери сознания… Но ты держишь меня на самой грани, на самой вершине, не давая упасть, сплетя в невероятную истину эту боль и горячее, опустошающее, тревожно-великолепное возбуждение. Больно до любви. Больно до счастья. Тайна счастья. Тайны… Тайны… Еще день назад это лицо было мне незнакомо, а сейчас я вижу льющиеся от него потоки нежности, сияют матовые, цвета плавленого свинца, глаза, открываюсь ему навстречу, впуская его язык, захлебываюсь солеными теплыми глотками собственной крови, кровоточит все, заласканное тьмой, нестерпимо горящее тело. Больно же… Ведень поднимает голову, дыша тяжело, облизывая потемневшие губы, смотрит вверх, на порозовевшую луну, затканную узором ивовых листьев. По коже его, от уголков губ и ниже, ложась широкими блестящими лентами на грудь, пачкая серебро, струясь плавно, текут мягкие ручейки. Он переводит дыхание, наклоняется снова, шепчет: — Тайны света… И все заново — жар его страсти, неудержимая дрожь, рвущийся крик, алое безумие, накрывшее с головой. Тайны света. При дневном свете ты другой, при дневном свете даже мне легко спутать тебя с обычным человеком, парнем восемнадцати-девятнадцати, может, двадцати, лет, невероятно красивого, с искренней, завораживающей улыбкой… При свете луны ты вырос, легли на лицо резкие тени, обнажив твою сущность ведня, нечисти. Залитый моей кровью, с незаживающей, страшной раной под тусклым сиянием крестика, ты уже не тот, что днем. Обманка, сама суть лжи, неправда, отрицание… как тяжело думать, почему я могу думать? Страха нет, страху будто бы прикрыли глаза настойчивой, ласковой рукой. Но не может это быть морок… Я же защищен. Значит, я сам этого хочу и хотел. Хочу и хотел понять, и почувствовать… Просто он сказал — любить. А мне еще так мало лет, я не успел, да и не думал раньше о любви, я был занят его поисками, я искал, искал долго, выкладываясь полностью, мне некогда было думать о любви. Но, стоя на отвесных норвежских скалах, облитый пенистым ледяным прибоем, я понимал, что одинок. Бродя по пепельным степям, пряча глаза под белоснежными прядями волос, я понимал, что одинок. Смотря задумчиво на бесконечные людские потоки в больших городах, я понимал — я одинок! Я всего лишь Странник, я обречен скитаться, выполняя свое предназначение, но я еще так молод и поэтому мне хотелось… Хотелось услышать что-то большее, чем короткие обрывочные фразы от встреченных мною, других Странников. Почти все они старше, привыкли к столетиям одиночества, а я… Мне иногда просто хотелось коснуться кого-то, чтобы просто почувствовать чужое, не свое, тепло. А он сказал — любовь. И сейчас я опустошен, обескровлен, растерзан, но… счастлив? Счастлив оттого, что стал игрушкой в руках жестокой, не умеющей сопереживать и понимать, тьмы? Искать любви у ведня? Что я наделал? Прекратить… прекратить это! Антон почувствовал, как дрогнуло в его руках обнаженное, истерзанное тело, склонил голову, улыбнулся. Сильный, выпутываешься. Понемножку, потихоньку, но выпутываешься. Подожди немного, еще лишь одну тайну… Я и так удерживал тебя достаточно долго, и уменьшил твою боль вдвое, помог твоему телу по-другому понять мою ласку — ласку ведня, которая обходится дорого. Сам не знаю, почему…, но это действительно была ласка, Странник. Он поднял голову, увидев прояснившиеся, страдающие, цвета весенней зелени, сияющие глаза на залитом кровью лице. Сияющими остались только глаза, под густыми алыми разводами скрылась белизна кожи, истерзаны губы, обескровлены, изрезаны вдоль; намокли в крови волосы, да и все его тело… Все его тело источено, укрыто сплошным алым блестящим атласом. — Тайна невероятного, — услышал Марк и сжался, оглушенный эхом от этих, сказанных шепотом, слов. Тайна… Раскололся, треснув с протяжным, мелодичным звоном, диск луны в густой синеве. Марк повернул голову, увидев, как вспухли, разрастаясь до невероятных размеров, ядовитые, пронзительно-желтые лепестки лютиков, как взвились, словно живые, длинные плети гибких ветвей ивы, как … Страшный крик прорвал ночную тишину, разметав теплую дрему речного берега, вздрогнули испуганно звезды, покатились сплошным каскадом на выгнувшееся, окровавленное тело, сжатое накрепко руками ведня, осыпали его серебристой пыльцой. Тайна… Невероятного… Невероятного… Тай…на… Ведень обнял губами вздрагивающую, тугую плоть головки, чувствуя, как лопается под его прикосновением, бархатистая плоть, как льется, вперемежку с горячими, пряными потоками спермы, теплая кровь из открывшихся алыми стрелами, глубоких порезов. Тайна невероятного, Странник. Языком, вспарывая незащищенную, покрытую густой, обволакивающей смесью, тонкую кожу от самого основания его члена и до самого верха, впитывая то самое, невероятное… Невероятное сочетание невыносимой боли и невыносимого наслаждения, сочетание, тающее сладко-горьким вересковым медом, сочетание, заставившее тебя, Странник, потерять сейчас сознание, а меня…а меня поцеловать тебя, оставив на твоих губах этот вкус, вкус вереска. Вереска и невероятного. * * * Опять странное, ни на что не похожее, пылкое, солнце. Австралия. Здесь я встретил своего первого ведня, зеленокожего, приземистого. Он не захотел разговаривать со мной, лишь глядя в упор презрительными, цвета лепестков бугенвеллеи, глазами. И я тяну руки, сжимая его сердце, разрывая его в клочья. Первый раз. А потом я похоронил его под одиноким, мертвым стражником выгонов — вилгой. Я похоронил его, хоть он и так рассыпался у меня в руках на рыхлые, кроваво-красные куски земли. Глупо, конечно, но мне казалось, что только так я избавлюсь от его укоризненного взгляда. А потом долго стоял под этой вилгой, видя в ее, выбеленном солнцем и ветром, стволе, самого себя. И единственная живая, свежая, нетронутая ветвь этого дерева — мои глаза. А под ними спрятан … Тот, кого я убил, я не знаю, кто это! Я рожден странствовать, находить, убивать, спасать! И я одинок. Одинок сейчас, склонив белоснежную голову перед мертвым деревом — австралийской вилгой. Почему так — чем я это заслужил? Поднимаю голову к розовому, ядовито-марганцовому небу. Мне просто мало лет, мне просто очень мало лет, а иначе я бы не заботился об этом. Был бы целеустремленным, сильным бойцом, не допускающим мыслей о слабости. Да почему же мне так мало лет… Тахо. За моей спиной горят тягучие огни Лиссабона. Мой второй ведень — сошедший с ума, по неизвестным причинам, спрятавшийся в городе. Хитроумное сплетение улочек, грязный подвал и тяжело-чугунное, ледяное сердце обезумевшего ведня. Он визжит и захлебывается слюной, а по углам сырого подвала жрет полужидкое, гнилое мясо рожденная им, нечисть. После него во мне проснулось чувство отвращения к ведням, мерзкие, сотканные из тьмы, вскормленные на мертвечине… Я иду по улицам, еле сдерживая рыдания — я-то кто? Кто я после этого? Странник, да? А кем бы я был, не родись я таким? Ведню меня не убить, а я убью любого ведня. Любого. Это мое предназначение. Мое одиночество. Может, я мог бы быть человеком, если бы не прорезалась в моих глазах весенняя зелень, если бы не увидел я однажды терзающиеся, прикованные к земле, погубленные ими, души. И вновь только я, в вечном поиске, в вечном круговороте дорог, поездов, рек. Один. Один у теплых, изумрудных волн, один под бирюзовой тканью южного неба, один перед слепящими глаза, шалями норвежских снегов. Один, боец и борец с неизвестным. Странники пришли на эту землю гораздо позже, чем ведни, поэтому я не знаю, не понимаю вас до конца, вы — зло, вы, то, что губит беззащитных людей, вы — мороки, вы… Тайна… Да, вы тайны! Я не отрицаю! И тайны ваши… твои. Они … Они… Выбеленная солнцем кость австралийской вилги, черное зеркало Тахо, «хочешь меня любить?» Боже, ну почему мне так мало лет? Спаси меня… помоги мне, я не предавал себя, я тот же… Я искал тепла, прости, за то, что увидел его в ведне… Прости, прости! Прости… Он так не похож на ведня, он был близким и … И, даже разрываясь в клочья под его прикосновениями, я понимал что-то… Он не хотел сделать мне больно, он не мог иначе. Простите меня… Все, кто создал в моем облике смерть ведню, простите меня… Это мимолетная слабость. Я не отступлюсь. Опять та самая вилга, и опущенные плечи, многогранные, зеркальные отражения. « Ищи на Дальнем Востоке, Странник, в последнее время там неспокойно» « Налево-направо-направо-налево, разве не учуешь ведня?» « Ты где светлень раздобыл? Я думал, амулет этот — легенда» Кто-нибудь… Ну почему никто из вас не назвал меня по имени хоть раз? Мы же одной крови, мы же Странники, почему одни сухие фразы, почему короткие, ничего не значащие встречи, обмен сведениями и отчужденность? Меня никто никогда не называл по имени… Ну, почему? Почему мы так сторонимся друг друга, пряча глаза, уставшие, неразговорчивые… Кто-нибудь из вас, назвал бы меня по имени… Я не слышал его с самого моего рождения, я не привык к нему, повторяя про себя сотни раз и иногда мне мерещилось, что не я сам его повторяю, а чей-то другой, дружественный голос. И тогда мне на секунды казалось, что у меня есть друг, но потом я понимал, что это иллюзия, просто… просто меня никто никогда не называл по имени. — Марк. Я. Марк. Странник поднял тяжелые веки, вынырнув из мучительной дремоты, ощутив резкую боль во всем теле. Понял, что лежит на загорелом, сильном плече, придерживаемый ласковыми, крепкими, руками. Глаза ведня, плавающие в теплом, молочном тумане, ласковы и строги. Легко Антон приподнял обессиленного Странника, придерживая ладонью затылок с каскадом белоснежных волос, поднялся медленно, шагнул вперед, с бережка, в теплую, дымящуюся предутренней, непрозрачной дымкой, теплую воду, пошел вглубь, держа бережно изломанное тело. Летние волны подхватили мягкие волосы, влились в глубокие раны, вымывая загустевшую кровь из зияющих разрезов, оставленных лаской ведня. Закружились по серым потокам красные, яркие спирали. Марк захлебнулся набежавшей прохладой, схватился рефлекторно за плечи Антона, поднимаясь выше, защищаясь от нахлестнувшей воды трепещущей реки. Антон крепче перехватил его руки, стирая ладонями огненные разводы на сияющей коже, приподнял, прижал к себе, улыбаясь, опустил ресницы: — Утро, Странник. Утро. Ночь ушла, туманы льются… Кровь уйдет. А мои тайны останутся. Марк поднял глаза, охваченный теплой лаской волн, удерживаемый надежно руками ведня. Поднял глаза и увидел задумчивый, тающий в тумане, устремленный вдаль, печальный взгляд. Не хватает сил пытаться разгадать его сейчас, когда не понимаешь, что произошло с тобой самим, трудно думать о других. Вода смоет с наших тел кровь этой ночи, туманы высушат кожу, утихнет жгучая боль во всем моем теле, рассыпется на бусины плотный ком невыплаканных слез, засевший глубоко внутри. Тогда я попытаюсь все это понять. Но не сейчас. Пусть ведень думает о чем-то своем, неведомом, окруженный голубоватыми, словно выписанными пастелью, похожими на больших бабочек, туманницами. Главное — он держит меня, пока вода вытягивает из моих ран остатки ночного безумия, оставляя чистыми резаные, розоватые, с вывернутым мясом, глубокие стрелки на моей коже. Я потом о нем подумаю, не могу сейчас… Антон почувствовал, как ослабли, лежащие на его плечах, руки, перевел взгляд на Странника. Тот откинул голову, положив ее на сгиб локтя ведня, закрыл глаза. Шелковым белоснежным облаком потекли под водой каскады его волос, светлые струйки проели дорожки на стянутом засохшей кровью, красивом лице. Антон на секунду прикрыл глаза, потом, не глядя больше на Марка, затих, застыл неподвижно, думая о своем, в пеленах покрывал утренних туманниц.