«Голова болит, будто внутри проводят колокольный звон воскресной службы. Ноги и руки онемели так, что пошевелить трудно. Тело затекло. Запах гари рвет легкие как охотничьи псы кролика. От звона в ушах не слышно собственных мыслей. Надо встать… чёрт, глаза от гноя слиплись…»
Танк безжизненно стоял в овраге, уткнувшись дулом пушки в землю. Башенный люк был открыт, но экипаж остался на месте. Соколов попытался открыть свой люк, но бесполезно. Потормошив Андрея он, убедился, что тот жив, правда, находился без сознания. Таченко второпях обрабатывал и перевязывал руку Дмитрию. Тот зажимал в зубах угол шлемофона, чтобы не закричать от боли, которую причинял медицинский спирт. Командир, не жалея спирта, лил его на рану сослуживцу, чтобы обеззаразить.
— Ага…живой чертяга! Слава богу, проверь Андрея — сказал Николай.
Но Соколов ничего не услышал кроме звона и едва различимого глухого воя. Простонав что-то невнятное, он скорчился и выругался от боли. Его нога оказалась зажата согнувшейся броней днища и рычагом управления.
— Чего ты кричишь? Скажи внятней! — рассержено велел командир.
— НОГА! Зажата и скорее всего сломана я её не чувствую — сдавлено ответил Соколов, пытаясь принять удобное положение для облегчения боли.
— Эх…! Не понос так золотуха! Да что за день то такой, — возмущённо сказал командир.
Андрей очнулся от крика товарища и начал осматривать себя. Не найдя травм, он лишь потёр место удара на голове, где скопилась спекшаяся кровь. Увидев плачевное состояние двух друзей, он достал запасной медкомплект и приготовился оказать помощь Соколову.
— Андрей, помоги Соколову! Я сейчас вытащу Зайцева и помогу открыть люк.
— У него нога зажата!
— Так придумай что-нибудь, мне за всех соображать?
Андрей стал осматривать вмятину днища изнутри с помощью фонаря. Надо было придумать безопасный способ извлечения ноги из-под брони. Прикинув, что если взять длинную тряпицу, то можно просунуть её через стопу — это поможет вытянуть ногу без риска разрыва мягких тканей. Осталось только подумать, как отогнуть нижний лист. На этот случай идею подал сам пострадавший.
— Слушай Андрюх, давай домкратом его!
— Вот ты голова Жора! Потерпи, сейчас мы тебя вытащим и подлатаем, бегать будешь быстрее нас!
Андрей исчез из виду, лишь шум ящика с инструментами и едва различимый мат оповещали о его присутствии. Лобовая броня отзывалась противными скрипами от попыток Николая открыть люк водителя. Но он не поддавался — раздался удар о люк и неприятное сквернословие в адрес этого танка с упоминанием его матери. Георгий лишь усмехнулся и попытался выяснить причину заклинившего люка. Присмотревшись к запирающему замку, он заметил смятый механизм замка.
— Ага, вот и проблема, сейчас подковырнём его и выжмем.
Сказал он сам про себя и ножом стал снимать подвижную пластину. Отковыряв её из замка, он приложил усилие и вытолкнул люк. Люк со скрипом открылся и взору Соколова предстал Таченко с круглыми от удивления глазами.
— Да как ты его…?
— Замок на этот люк я сам приладил товарищ командир! Чтоб немцы не залезли и не угнали.
— За инициативу хвалю! Когда ты только его поставил — впрочем, не важно, как собрались ногу вытаскивать?
— Домкратом попробуем выпрямить выгнутую часть бронелиста и на портянке выволочь ногу. Как там Заяц?
— Жить будет, как только тебя вытащим, то сразу пойдём в расположение нашей части.
Георгий немного расслабился, прикрыл глаза и попытался вспомнить события их последнего боя. В этот момент Соколова будто осенило. Последнее что он вспомнил — это удар по танку из той чудовищной пушки. Попадание должно было их в лужу превратить, так почему они живы остались? Оглядевшись по сторонам, он обнаружил выжженную проводку и сгоревший электропривод поворота башни. Значит, выстрел сжег всю электронику, но не причинил вреда им. Но разве такое возможно?
— Что с нами произошло? Как мы живы до сих пор?
— Этого не знаю — знаю лишь то, что мы отдалились от фронта на 150 километров и сейчас находимся недалеко от линий снабжения.
— Значит, пойдём туда, доложим все как есть и будь, что будет.
Андрей притащил домкрат и передал его Соколову в открытый люк, а сам полез в башенный. Таченко помогал приладить домкрат через люк механика, при этом прогнувшись так, что такой гибкости и йоги позавидовали бы. Как только работа была закончена, Андрей стал раскручивать его: нижний лист со скрипом стал ослаблять хватку ноги Соколова. Но домкрат неожиданно соскользнул и ударил по руке Андрея. Стуча зубами от боли, он выкинул домкрат через башенный люк, провожая его отборным матом. Перед этим инцидентом домкрат все же справился со своей работой — теперь нора могла свободно пройти из-под вмятины. Андрей осторожно просунул, связанные вместе, портянки под стопу. Зажав в зубах рукав, Соколов приготовился к худшему.
Дикая боль пронеслась по всей ноге, будто сотни иголок вонзились разом. Стиснув челюсть до боли в зубах, он продолжал терпеть. Эти действия продлились всего минуту, которые показались вечностью для Соколова. В голове все шло кругом, перед глазами темно, а из голосов до него доносится только спутанное эхо. Прийти в чувство заставил резкий и малоприятный запах нашатырного спирта. Резко помотав головой от этого запаха, он дал понять, что пришёл в себя.
— Ты потерял сознание, поэтому мы, пользуясь моментом, наложили шину, — сказал Таченко.
— А ещё ты нас без портянок оставил дружище! А на улице тебе не лето, — дополнил Андрей.
— Да будет тебе жадина! Иди лучше поищи пару рогатин, сделаем ему костыли.
Андрей огляделся и направился в сторону нескольких деревьев, что росли в паре десятков метров от крушения танка.
Соколов осмотрел танк со своего ракурса и сделал вывод, что танк либо совершил полет, либо исчез там, а появился здесь. Но потом он вспомнил, как он находился не здесь, а в другом месте. Там было тепло и солнечно. Небо голубое и чистое, кругом царила легкость и безмятежность. Но все это дополнялось новым внешним видом: он превратился в карликовую лошадь, точнее в пони. Белого жеребца со светло-оранжевой гривой. Подумав, что не стоит говорить об этом другим, он потряс головой и попытался забыть этот кошмар: «Надо же, превратился в непарнокопытное, разумное существо — такое даже в пьяном угаре не приснится!» — подумал Соколов.
— Товарищ командир, а вам не кажется это странным? — сказал Дмитрий.
— Что именно? — заинтересованно спросил Николай.
Дмитрий сделал пору шагов в сторону и сорвал пару цветов мать-и-мачехи. И показал их командиру.
— Я конечно тронут таким вниманием, но не стоило — отшутился командир, не понимая его действий.
— Эти цветы называются мать-и-мачеха — они распускаются в начале апреля, после подснежников.
— То есть, ты хочешь сказать…
— Что сейчас весна — весна сорок пятого!
Соколов сидел с лицом, будто его приговорили к расстрелу. С подобным выражением сидели и остальные, не понимая как такое возможно. Когда Андрей пришел и ему рассказали об этом, то он сначала подумал, что над ним шутят, а потом будто провалился в транс. И сидел он с таким видом около десяти минут. Но сидеть просто так не было толку и растормошив потрясенного танкиста они стали собираться в дорогу.
На принесенные Андреем рогатины Таченко намотал тряпицу для мягкости. Разобрав, кто сколько может унести провизии, они отправились в путь. И вот четыре друга уже идут в сторону расположения Советских войск. Идти без малого — пару дней, если не встретят какой-нибудь транспорт. Они часто останавливались на привал из-за отека ноги у Соколова. Нормальных бинтов было мало, поэтому ногу зафиксировали остатками бинта, ремнями и веревками. От этого нога была стянута и отекала. Удача не покинула хороших друзей и сейчас — на горизонте виднелась машина с красным крестом на капоте. Это машина с ранеными ехала в ближайший госпиталь, и подобрала счастливчиков. По случаю, рядом с госпиталем был и временный штаб командования.
Уже в машине экипаж узнал, что пропал на целых 6 месяцев! Это никак не укладывалось в голове ни у одного танкиста. Мало того, что их забросило, Бог знает как за 150 километров, при этом оставив в живых, так ещё и швыряло их туда в течение 6 месяцев. По рассказам раненых, сейчас дела на фронте обстоят лучше: Советские войска вместе с союзниками уже наступают на Берлин, война почти выиграна — и это все за полгода! Таченко уже планировал навести справки по своему сыну и узнать, жив он или нет. По слухам, услышанным от одного раненного бойца разведгруппы, Николай узнал, что концлагерь, в котором должен был быть его сын, подвергался бомбардировке со стороны союзной авиации. Надо ли говорить, каким матом крыл он союзников за то, что они вместо нормальной попытки спасения пленников — разбомбили их! Машина с ранеными остановилась около временного штаба, который построили в полуразрушенной Польской школе. В штабе Николай рассказал всё, что знал по случившемуся безумию. Остальные танкисты пересказали всё позже, но уже поодиночке, дабы командование удостоверилось в том, что они не шпионы и не обманывают. Соколов же в своём рассказе решил опустить воспоминания о том бреде, что ему привиделось, и сказал, что пережил ощущение второго рождения. Ему более, менее поверили и направили в больницу на полное обследование.
Штабной суд окончательно убедился в том, что перед ними те самые пропавшие танкисты. На это указывали и сведения самих танкистов и свидетельства сослуживцев из 25 танковой бригады. По документам экипаж числился пропавшим без вести, поэтому восстановить их документы не составило особого труда. На этом дружба экипажа заканчивается, Таченко отправили на заслуженный отдых домой, где его ждала семья. Его сын выжил, правда, остался инвалидом. Во время бомбежки лагеря его ногу поразил осколок, пошла гангрена и, что бы остановить распространение заражения, ногу ампутировали. Но он остался жив — и это было главным. Андрей остался при штабе и продолжил службу в качестве мастера по радиотехнике. Дмитрия отправили домой, где он наблюдался у врачей. После этого случая, он во сне видел много странностей. Он рассказывал про другой мир и других существ. Правда Георгий не знал: видел ли Дмитрий тех же существ, что и он — в любом случае он знал, что он не единственный, кто видел странности. Сам же Георгий вернулся к своим сыновьям, которых приютила к себе их бабушка, мать его погибшей жены. Несмотря на тяжелые времена, они выжили и стали хорошими помощниками в хозяйстве.
***
2 года спустя…
Соколов сидел на скамейке во дворе дома и потягивал сигарету, смакуя дым, будто Энофил редкий сорт вина. Во дворе копошились его сыновья, ухаживая за своеобразной фермой. Еще никогда он не чувствовал себя так хорошо, так удовлетворенно жизнью, будто попал в свой маленький рай.
После войны он переехал в деревню, где родилась и выросла его жена и где она трагически погибла. Двое сыновей-близнецов остались с ним. Он занялся разведением пчел и овец, о чем так давно и мечтал. А маленький амбар и поле в пару квадратных километров обеспечивал их хлебом. Жизнь разбросала его экипаж по всей их необъятной стране, но он знал, что они все равно остались лучшими друзьями, не смотря, ни на что. Это подтверждал тот факт, что они поддерживали дружбу еженедельными письмами. А Соколов помимо писем, отсылал мёд товарищам, а командиру вдобавок медовуху.
В очередной день, перед работой в поле, Соколов присел на крыльце дома и достал папиросу. Приготовив заранее лист бумаги, он принялся равномерно рассыпать содержимое кисета по бумажке. Скрутив сигарету, он довольно вдохнул запах душистого табака и прикурил. Солнце медленно поднималось над полем, озаряя окрестности деревни. Восходящее солнце поливало своими первыми лучами лицо Соколова, отчего он невольно улыбнулся, и на душе его стало, хорошо и тепло. Встав в полный рост, он притушил сигарету и посмотрел на поле. Колосья зерна отражали лучи солнца и красились в золотые оттенки, отчего Георгий сказал:
— Вот она, красота русских полей — в ней душа нашей великой страны!
Сказав эти слова, он намерен был пойти в амбар. Но сделав пару шагов, он почувствовал тяжесть в груди. Схватившись за сердце, он стал задыхаться. Вместо слов изо рта вырывается хрип и стоны. Мысли сбились в кучу и последнее, что он осознал, были мысли о смерти. Пытаясь хоть немного вдохнуть воздуха, он продолжал тяжело дышать и биться руками по земле. Сыновья увидели отца, лежащим и задыхающимся на земле. Не теряя ни минуты, оба стремительно подлетели к нему и упали на колени. Старший приподнял туловище отца и судорожно пытался унять истерику испуганного отца, схватив его руки и прижав к земле. Младший расстегнул рубашку и примкнул к груди ухом. Поняв причину приступа, он попытался что-то сделать. Но его уже было не спасти, и Соколов это понял по растерянным лицам детей. Вздохнув последний раз, он закрыл глаза. Руки его, отпустили руки сыновей. Только после этого сыновья увидели в своих руках, которыми они сжимали руки отца, золотые колоски с поля. Как они к нему попали — неизвестно.
***
Грохот грома и сильный ветер разрывали округу своим шумным дуэтом, заставляя восхищаться необычным буйством стихии. Однако восхищаться столь грозной стихией удобно дома, под одеялом и с кружкой горячего чая или чего покрепче. Но не тогда, когда ты: продрогший до нитки, сидишь и трясешься в сырой и темной пещере — это повод ненавидеть такую погоду. Пару обожженных полешек — это все оставшиеся атрибуты согревающего костра. Нещадная погода расправилась с ним в первые часы бури, лишив путника драгоценного источника тепла. Ветви и кусты, прикрывающие проход в пещеру, уже находились либо внутри, либо где-то снаружи — гонимые ветром. Единорог лежал на боку на некоем подобии лежанки. Задняя нога была обложена парой крепких ветвей и перевязана плетённой из коры молодых деревьев верёвкой. Шерсть была черной, с катушками грязи и камней.
Тишину пещеры разогнал пронзительный крик — это Единорог прокричал и вскочил, будто облитый ледяной водой. Пусть этого не было видно из-за шерсти и грязи на ней, но по всему его телу прошла волна мурашек размером с кулак, будто привидение увидев. Скорчившись от пронзительной боли, чьим источником стала потревоженная резким подъёмом нога, заставила свалиться в исходное положение. Тяжело дыша от боли, и от собственной беззащитности он ударил о каменный пол копытом. Но злость быстро прошла и он сменил животный оскал на гримасу отчаяния. Подобрав ноги вдоль тела он свернулся клубком для того, чтобы хоть немного согреться. Пусть он и был единорогом, но он так же выделялся крепким телосложением, как и Земной пони. А причиной этого было его происхождение: он всю жизнь был простым работягой в деревне и его род славился крепкими мужчинами. Но кто говорил, что мужчины не могут испугаться? Особенно, когда ты видел реалистичный сон: в котором весь происходящий кошмар — это просто галлюцинация. Смерть во сне не сильно пугала, нет, сильнее его напугала реальность, где ты выглядишь как существо из мифов и легенд. И не знаешь, когда этот кошмар кончится и что делать дальше.
— А дома все же лучше… Не смотря ни на что — раздался голос единорога, будто он ожидал услышать ответный голос в пустоте сводов пещеры.
