Такая острая неслыханная боль,
Такое странное желание упасть.
Такое нечто обо мне и алкоголь,
И это нечто надо мной имеет власть.
Им ничего не говорят. Напряжение висит над всей академией и становится липким, противным, точно кисель. А студенты — как мухи, что угодили в этот самый кисель, намочили крылья и барахтаются беспомощно в жиже.
Свободного времени их лишают напрочь. После отбоя по коридорам дежурят преподаватели, каждый час проверяя студентов. Никто не знает, что случилось, но мрачные слухи бродят от курса к курсу.
— Говорят, кто-то умер, — на пятый день тотального контроля заявляет Намчжун. Они готовятся к тесту по руноведению в общей комнате. — Кое-кто из ветренников проболтался. Он после дня независимости ночевал у родителей, а утром тело нашли в паре кварталов от его дома. Преподы запретили ему рассказывать.
Ветренниками называют студентов воздушного факультета. Сокджин знает их довольно неплохо, но не слишком близко. Он оглядывается на их пустующий стол в общем зале — вероятно, на какой-то паре — и возвращается к своим конспектам.
— Кто-то из наших? — заинтересовано переспрашивает Тэхён.
— Нет. Вроде бы какая-то девчонка. Не знаю подробностей, — к Намчжуну подходит куратор Ким и отвешивает ему подзатыльник. Мол, уткнись в книгу и заткнись, бестолочь. Ким Хичоля студенты понимают без слов.
— Девчонка? Тогда какое им до нас дело? — возмущается Чонгук. — Ну и хрен с ней, с девчонкой. Задолбался сидеть в четырёх стенах.
— И что за девчонка? — спрашивает Чимин.
Намчжун пожимает плечами и смотрит на куратора. Тот наблюдает за землекопами-первокурсниками и их жалкими попытками обратить песок в воду. Но, судя по взгляду, парень ещё помнит тяжесть руки профессора превращений и вступать в дискуссии потому не спешит. На этом мрачная тема отходит на задний план. Тест по рунам важнее мёртвых девочек.
После теста по руноведению профессор Шим подзывает к себе Сокджина и напоминает об олимпиаде. Лучше б Сокджин забыл, не приходилось бы столько учить каждую ночь. Сокджин мрачно кивает, а преподаватель протягивает ему записку и направляет к директору за особенно редким фолиантом. Сокджин про себя чертыхается, но ничего не говорит.
— Чего он хотел? — у двери в аудиторию его поджидают остальные. Хосок оглядывает его, не находит новых учебников и удивлённо уточняет:
— Никаких новых заданий?
Сокджин машет запиской для директора и мрачно жалуется:
— Теперь он мне редкости директорские впихивает.
— Хён, ты же не хочешь это делать, — с укором смотрит на него Чонгук. — Откажись. В чём проблема?
Сокджин пожимает плечами. Он не откажется, и все это понимают. Сокджин всегда ведомый, всегда делает то, что велят. Даже если самому не по нраву.
В его семье решения приводят к необратимым последствиям.
Чонгук качает головой, тащит за собой Тэхёна и скрывается в одном из коридоров. Чимин с Хосоком тоже отправляются по своим делам, а Намчжун с Юнги идут с ним к директору. Лишние пять минут не на виду у Ким Хичоля — уже радость.
Но им не везёт. В кабинет директора приоткрыта дверь: сквозь маленькую щёлку льётся свет и слышится голос обожаемого куратора. И обожаемый как всегда не в духе.
— Ты должен мне помочь! Почему ты так себя ведёшь? — возмущается женский голос.
— Ким Тэён, это мои дети! Я не позволю их допрашивать как каких-то преступников! — повышает голос Ким Хичоль.
Он… защищает их?
Намчжун шепчет: «Это училка из ведьминской школы. Сестра куратора».
Юнги кивает. Сокджин тянется, чтобы прикрыть дверь, но Намчжун бьёт его по руке. «Ты чего? Самое важное пропустим!» — шепчет Юнги и прислоняется ближе к двери. Сокджину подслушивать совсем не хочется. Ну какой в этом прок?
— Погибла девочка, Хичоль, — подаёт голос директор Чон. — Надо с этим что-то делать.
— Моих детей я трогать не позволю! Юнхо, делай, что хочешь, но мой курс — это мой курс! — отрезает куратор.
— А как же мои дети, а? Как же мой ребёнок? Её лишили магии, чёрт тебя подери! Ты должен знать, как это происходит! — кричит ведьма в отчаянии.
Все знают, как это происходит. Магическая сила заключена в душе человека, у слабых и малодушных людей она меньше, чем у сильных. Наверняка, у Сокджина её совсем чуть, потому что он явно не человек года. У Юнги её больше будет. Глаза — зеркало души. И когда у человека отнимают магию, отбирают душу, его глазные яблоки вытекают наружу подобно жидкости, оставляя лишь пустоту вместо глазниц. Конечно, никто из них точно не знает, какие заклятия для этого нужны, но наверняка что-то страшное. С самой первой, вводной лекции каждый маг в глубине души опасается, что с ним это однажды произойдёт. Слишком уж в учебнике красочные рисунки. Сокджин не хотел бы видеть это вживую. И ему жаль ту девушку.
— Их там не было. Никого из них. Они ничего не знают, — чеканит куратор ледяным голосом. Он и впрямь верит в своих студентов, как никто иной?
— Знаешь что? Скажи это родителям Кан Сыльги, которую убили!
Сокджин пятится от двери и как-то неуверенно смотрит то на Намчжуна, то на Юнги. Вдруг открывается дверь, куратор Ким осматривает их и говорит всё тем же ледяным тоном:
— А ну вон пошли! Кто позволил подслушивать? — потом добавляет громче:
— Быстро!
Сокджин не помнит, что происходит дальше. Не знает, как оказывается во дворе, но его желудок выворачивает наизнанку. Он не может, не хочет думать о том, что услышал. Этого не было. Ничего не произошло.
Юнги протягивает ему бутылку воды и смотрит как-то иначе. С жалостью, что ли? С чего бы Юнги жалеть Сокджина?
И вдруг реальность накатывает на него со всей тяжестью. В ночь Независимости погиб не кто-нибудь, не просто какая-то девчонка, а Сыльги.
Его Сыльги.
Ещё одна несправедливая смерть этого дня, ещё одна жертва города.
Через несколько часов Юнги тащит его за собой куда-то по улицам города. Сокджин не помнит, как они сбежали из академии. Да ему и не важно. Ничего не важно. Юнги вливает в него несколько стаканов чего-то крепкого, Сокджин даже не спрашивает. Но туман из мыслей неожиданно исчезает. Мелькает мысль: «А разве не наоборот должно быть?» Но Сокджин не позволяет ей задерживаться. Он пьёт неведомый напиток, радуется, сам не зная чему, и много курит. К ним напрашиваются в компанию какие-то девушки, Сокджин тут же забывает их имена. Выпивает ещё один стакан и вдруг нестерпимо желает ощутить свежий воздух. Юнги слишком занят, чтобы заметить, как Сокджин уходит. Он берёт с собой только недопитую бутылку
Какую по счёту? Третью? Четвёртую? и вываливается на улицу. Ветер бьёт ему в лицо, бросает тысячу обвинений, и маг соглашается с каждым. Будь он всего чуточку смелее, Сыльги в тот вечер могла быть с ним. Но Сокджин слишком Сокджин, нерешительный трус, которому совершенно нечего предложить этому миру.
И, наверное, вина на нём, а не на городе.
Он идёт к родной крыше, поднимается по лестнице, спотыкаясь и опираясь на старые перила. И как не разваливаются под его весом?
Дом тоже мёртвый.
В ту ночь он заснул. В ту ночь он просто спал. Как он мог? Почему небеса не разверзлись? Почему?
Кажется, по щекам текут слёзы. Ветер терзает щёки, кусает своим морозом, но Сокджину всё равно. Он смотрит на этот город, который продолжает жить без неё, и не понимает. Не понимает, как такое возможно. Алкоголь в бутылке заканчивается слишком быстро, его слишком мало, чтобы унять то, что щемит в груди. Сокджин не знает, как это зовётся. Он выбрасывает бутылку и смотрит вслед за ней. На город, которому нет дела. На город, который продолжает жить.
На город, который тоже жертва.
Он поднимается на парапет, немного пошатываясь. Выпрямляется и продолжает смотреть на город. Город, в котором её нет. Он не хочет видеть этот город, не хочет. Закрывает глаза и подаётся вперёд.
Но падает почему-то не вперёд, а назад. На какое-то время он просто выпадает из реальности, а потом осознаёт, что лежит, и всё тело ломит от ушибов. Он боится пошевелиться. Постепенно понимает, что кто-то держит его за талию, но проверять Сокджин не спешит. Всё кажется каким-то незначительным, хочется закрыть глаза и потерять сознание. Но наверху так пронзительно светят звёзды, что дыхание перехватывает. Или это от падения? Звёзд так много, они будто самоцветы. Безмолвно горят в ночи и крадут его мысли у этого мира.
Крадут Сокджина из этого мира.
Тот, чьи руки всё ещё держат его, шевелится. Пытается сесть, и Сокджин следует его примеру. Парень его отпускает. Сокджин не торопится посмотреть на него.
— Ты совсем глупый?
Сокджину стыдно, ему нечего сказать в своё оправдание. Кажется, от падения он протрезвел. Кен, а это был именно он, смотрит на него строгим взглядом, и Сокджин снова опускает глаза. Кен неожиданно тычет его в плечо, как будто это должно вправить мозги. Не поможет, они у Сокджина изначально неправильные. Бракованные. Он отодвигается подальше и потирает плечо. Ответить ему совсем нечего.
— А если б меня здесь не было? — снова задаёт вопрос парень, и Сокджин поднимает на него взгляд. Разбился бы, и дело с концом. Кто станет жалеть? Этот военный, что ли? Наверное, Сокджин произносит это вслух, потому что Кен отвечает:
— Да, мне было бы жаль.
— Нашёл, кого жалеть, — хмыкает Сокджин и поднимается на ноги. Всё тело ломит, но он хочет уйти отсюда. Кен поднимается и идёт за ним.
— И что мне с тобой делать? Опять какую-нибудь глупость придумаешь?
— Иду в академию, — отозвался маг. — И нет, ничего не буду с собой делать.
— Как я могу тебе поверить? — и в самом деле, в голосе Кена недоверие. Очень много недоверия и беспокойства.
Это был сиюминутный порыв, продиктованный алкоголем в его организме. Сокджин не станет повторять попыток. Хотя, наверное, было бы лучше, если б Кен его не останавливал. Но Сокджин не говорит ничего вслух, ничего ему не отвечает. Идёт по направлению к лестнице, спускается по ней, и почему-то Кен неотступно следует за ним. Сокджин оборачивается и смотрит на него.
— Провожу тебя до твоей академии, — отвечает парень на так и не заданный вопрос.
«С чего бы это? Мы ведь не друзья», — думает Сокджин, но ничего не говорит.
Кен следует за ним тенью, не заговаривает и не останавливает. Сокджин на него не оглядывается. Ветер бьёт в лицо, но он упрямо продолжает идти. В голове бьётся только один вопрос: «Зачем?» — но маг не задумывается, что именно он подразумевает. Думать ему нельзя.
У ворот академии Сокджин останавливается и впервые смотрит на своего знакомца. Наверное, надо бы его поблагодарить, но за что?
— Иди уже, — подгоняет его Кен, и когда Сокджин лезет уже на забор, вдруг добавляет:
— Я приду завтра на крышу.
Когда Сокджин с забора оглядывается назад, его уже нет. Но от этой фразы почему-то становится капельку теплее. Всего на капельку, но…
//
Следующий день проходит как в тумане. Остальная неделя — тоже. Сокджин живёт лишь ночными побегами из академии. Там, на крыше он перестаёт притворяться. Это кажется глотком воздуха. Свободой. Кен приходит каждый вечер и каждый раз провожает Сокджина до академии. Когда Сокджин интересуется, зачем, тот отмахивается и говорит, что это традиция.
Он зовёт его Джином, так просто, легко, и имя кажется более настоящим, чем родное.
Сокджин продолжает думать о Сыльги слишком часто, чаще, чем это нужно. Комок болезненных эмоций где-то не то в горле, не то в груди мешает дышать, и он выпадает из реальности. В такие моменты Кен по обыкновению тычет его в плечо и возвращает к жизни.
Кен говорит много, кажется, теперь его совсем не заткнуть. Рассказывает небылицы и басни, говорит о дальних странах, в которых якобы жил в последние три года. Джину нравится слушать. Кен говорит, что родители его не пускали, он сбежал из дому, заручившись поддержкой только лишь старшего брата. Родители часто ему пишут и желают, чтоб он вернулся, требуют. И Кену очень жаль, что здесь ему слишком хорошо.
Хорошо без них. Сокджин думает, что на самом деле Кен не станет убивать себя, что бы ни говорил в тот день. Потому что Кен гораздо твёрже и сильнее Джина.
Джину хочется быть на него похожим.
Кен говорит ему то же, что и остальные: нужно чаще высказывать свои мысли и уметь отказываться от того, что не нравится. Не то, чтобы Сокджин слушается (с олимпиады он так и не слился), но впервые по-настоящему задумывается, будто может это исправить.
Кен делает, что хочет. Удержать его от совершения безумных выходок совершенно невозможно. Порой он тащит Сокджина гулять по ночным улицам, ведёт к морю, и часами они смотрят на звёзды, до самого рассвета, когда до утра остаётся всего ничего, и приходится разбегаться. Сокджин думает, что если бы не было так холодно, то они непременно искупались бы хоть раз.
Сокджин решается рассказать Кену то, о чём никому не говорил. О своём доме. О своей семье.
— Он принадлежал моей семье, когда Нуберу была провинцией Дагу. Мой дед был наместником. Он никому больше не нужен, я проверял. По документам владелец всё ещё дед.
— Наверняка, он был прекрасен, — замечает Кен.
— Разумеется, никто не позволит мне его отреставрировать, но для убежища сойдёт, — гордо объясняет Джин. Ему в самом деле очень по душе это место. Оно его и ничьё больше.
— Значит, ты внук бывшего наместника… — тихо произносит Кен. Больше к разговору они не возвращаются, и Сокджин радуется, что на их дружбу это не влияет.
Наконец, что-то внутри Сокджина прорывается, и он начинает засыпать на парах. Бессонница уходит. В итоге приходится выделять время после занятий, чтобы поспать хоть немного до прогулки. Однажды он засыпает на крыше во время разговора в сидячем положении, а когда просыпается, понимает, что всё это время спал на плече у Кена, склонив голову на бок. Он смущается и бормочет извинения, а Кен только улыбается.
Близится время олимпиады. Сокджин больше не берёт учебники у профессора Шима, говорит, что в его голове и так достаточно знаний. Профессор удивляется, но верит и больше не беспокоит.
Вечером он впервые застаёт Кена в плохом настроении. Тот не хочет прогулок, отказывается от чая и как-то совсем неестественно улыбается. Сокджин теряется и не знает, что сказать. Кен ложится на плед и глядит в небо. Сокджин устраивается рядом и тоже смотрит в небо. Он не отрывает взгляда, даже когда Кен неожиданно придвигается ближе и утыкается носом ему в шею. Сокджин пытается что-то сказать, но Кен накрывает его губы ладонью и шепчет еле слышно: «Молчи. Ничего не говори». Его дыхание щекочет Сокджина, но он молчит. И вдруг, повинуясь странному порыву, убирает руку Кена со своих губ и тянется к нему. Наощупь отыскивает губы Кена и впечатывается в них, пока не успел передумать. Кен отвечает на поцелуй сразу, не задумываясь, касается холодными пальцами шеи Сокджина, у которого сердце готово совсем выпрыгнуть из груди. И не вернуться вовсе.
Кажется, проходит целая вечность, прежде чем они отстраняются друг от друга. Кен проводит по волосам Сокджина и смотрит ему прямо в глаза, будто видит насквозь.
— Я бы остался, если бы мог, — говорит он тихо. И внутри у Сокджина будто что-то ломается.
Кен провожает его до академии, как и всегда, но в этот раз всё иначе. Сокджин ничего не говорит и на него не смотрит. Кен тоже молчит. И лишь у самой академии Сокджин наконец поворачивается к нему.
— Когда ты вернёшься?
— Не знаю, — отвечает парень, и Сокджину что-то не нравится в этом ответе. Пожалуй, всё.
— Ты вообще вернёшься?
— Не знаю, — повторяет Кен. Сокджин кивает и идёт к забору. Но на полпути вдруг останавливается, понимает, что не может его просто так отпустить. Оборачивается, видит, как Кен уходит, в несколько шагов преодолевает разделяющее их расстояние, рывком разворачивает к себе и целует так, будто в последний раз в жизни.
