***
— Как бы я хотела, чтобы, когда вы с Кабуто вернётесь, мы с Итачи уже были вместе, — мечтательно произнесла Нарине. В комнате горела только настольная лампа, и царил полумрак. Мелли писала на маленькой бумажке список вещей, которые нужно с собой взять. — Почему ты хочешь, чтобы это произошло за три дня? — осведомилась она у подруги. — Не знаю. Но было бы здорово. А ты бы чего хотела за эти три дня? — Я? — американка задумалась, а потом залилась румянцем. Но Валесян ничего не увидела. — Не важно. — О-о, и о чём же ты подумала? — тут же оживилась Нарине. — Не важно, — Мелли снова углубилась в список. — Ну, понятно, понятно. Дверь скрипнула, и в комнату просунулась голова Роберта. От неожиданности девушки даже вздрогнули. — И какого хрена тебя принесло на ночь глядя? — буркнула армянка, нахмурив брови. — Хотел ещё раз поблагодарить за деньги. Ты просто спасла нас с Витьком. — И всё? Мне было достаточно твоего «спасибо» днём. — Не, вообще мне нужны свечи. У нас лампочка в люстре перегорела, а к хозяйке идти уже как-то поздновато. — У вас что, одна только люстра была? — Нет, просто мы настольную лампу Какаши отдали. Ему так читать удобнее. Ну, так есть у вас свечи? Пару штучек хотя бы. Нарине протянула руку к тумбочке, и, пошарив там, вытащила упаковку со свечами. — Только попробуй не вернуть! — пригрозила она Бутко. Роберт взял свечи, и в следующее мгновение его уже не было. Только дверь тихонько хлопнула, а на улице послышалось шлёпанье сланцев. — Вроде всё, — Мелисса пробежалась глазами по пунктам на листке, а потом аккуратно сложила его, засунув под подушку. Свет в комнате погас, и девушки погрузились в сон, поболтав немного перед тем, как Нарине засопела. Валесян видела прекрасный сон, один из немногих за последнее время. Она крайне редко видела сны, а тем более такие приятные. Она шла через поле, продираясь сквозь золотые колосья. Небо было такое чистое, лазурное, без единого облачка. Девушка бежала вперёд, пока не натолкнулась на маленький, заброшенный домик, сделанный из старого вагона поезда «Москва — Владивосток». Казалось, в здании уже лет сто не было человека, поэтому Нарине решила зайти туда. Дверь открылась легко. Внутри было светло, солнце светило прямо через дырку в крыше. Стены оплетены каким-то растением, обои выцвели от времени, а стол посередине комнаты почти прогнил. Но больше всего внимание девушки привлекли четыре маленьких дощечки, стоящие на небольшой полочке, прибитой к стене у входа. Под каждой надпись: «Судьба», «Правда», «Цель», «Жизнь». Недолго думая, Валесян взяла в руки дощечку с «Судьбой», перевернула её и… На обратной стороне была фотография Итачи. На ней он улыбался, чуть склонив голову. Армянка поставила дощечку обратно на полку, и вдруг изображение исчезло. Тогда она схватилась за другие дощечки, переворачивая одну за другой. На «Правде» была фотография другого парня, по сравнению с Итачи не такого красивого, но тоже симпатичного. Нарине не знала, кто это был. «Целью» являлась какая-то надпись, в которую девушка не стала вчитываться. А вот, что было изображено на дощечке «Жизнь», Валесян так и не поняла. Какие-то пятна: красные, похожие на капельки крови, жёлтые, будто лучики солнца, голубые, почти прозрачные, как слёзы, рыжие, напоминающие искры от огня. А дальше всё было размыто. Наутро Нарине уже не помнила, чем в итоге закончился сон. А Мелли видела, как они с Кабуто лежат на каком-то лугу. Вокруг летают почему-то голубые бабочки. Якуши ловит одну из них на ладонь, а потом сажает на плечо Уотерс, говоря, что нужно загадать желание, и тогда оно обязательно сбудется. Девушка что-то шепчет и аккуратно берёт бабочку, которая тут же улетает. Мелли смотрит ей вслед, улыбаясь. Кабуто держит Уотерс за руку и нежно целует в щёку. После этого американка видит, что бабочка пролетает мимо её друзей. Вот Акеми стоит вместе с Саске на веранде их дома, они тоже загадывают желание и посылают бабочку дальше. Она летит на какой-то балкон, где её ловит Миша и кричит Саре, чтобы та вышла посмотреть, что он нашёл. Шпеер что-то недовольно говорит, а потом резко ударяет Мишу по ладони, отчего бабочка выпархивает из его рук. И тут же Нарине идёт вслед за ней, случайно сталкиваясь с каким-то симпатичным парнем, помогающем ей встать. Голубая бабочка продолжает лететь, но вскоре садится на чей-то подоконник. Окно открывается, и оттуда показывается Итачи, он внимательно смотрит на насекомое, которое, совершив виток над его головой, продолжает свой путь. Далее она садится на рукоятку косы, идущего по дороге парня, Уотерс помнит, что он тоже один из персонажей аниме. Он стаскивает её за крылышки и бросает на землю, а сам садится рядом. Но бабочке всё нипочём, поэтому она снова взлетает и возвращается на луг, где сидят Мелли и Кабуто. А вдалеке виднеются силуэты друзей. Акеми и Саске, Сара и Миша, Итачи и тот парень с косой. Последними вбегают в картину Роберт и Витя, за которыми следуют Орочимару и Какаши. Мелисса проснулась с улыбкой на лице.***
— Витёк, ты только кресло не спали, — предупредил его Роберт, видя, как его друг чуть не уронил свечу. — Сам бы попробовал поставить её. Она падает! — Смотри и учись. Бутко лениво поднялся со своего места. Подойдя к креслу, он аккуратно взял свечу и чуть наклонил её, чтобы воск капнул в блюдце. — Ну что? — ехидно спросил парень у друга, который завистливо смотрел на ровно стоящую свечку. Витя ничего не ответил, а только вытащил из упаковки ещё один источник света, чтобы поставить на подоконник. С ним он справился гораздо быстрее. — А всё-таки красиво, — произнёс Роберт, оглядывая комнату. Свечи давали какой-то особый тёплый свет, греющий душу. Огонь жёлто-рыжего цвета слабо трепыхался в них. Сразу становилось уютнее, и в голову лезли воспоминания о счастливой жизни, которая когда-то была у парня. — Помню, у нас как-то свет отключили, — начал Бутко, присаживаясь на диван. — Мы с сестрой тоже свечи в комнате расставили. Только их было раза в два больше. А потом она ещё стала играть на скрипке… Так тихо-тихо… Я тебе когда-нибудь рассказывал, что Лена играла на скрипке? Витя отрицательно мотнул головой. Он любил, когда его друг начинал вспоминать хорошее из своего нелёгкого детства. В такие моменты Роберт выглядел самым счастливым человеком на свете, потому что он улыбался, пусть практически незаметно, зато как искренне, как обаятельно. А ещё он всегда прикрывал глаза. И тогда парень казался совершенно другим человеком. — Она хорошо играла. Но только когда в доме никого не было, даже брата. Он всегда хмыкал и уходил в другую комнату, «лишь бы не слышать её пиликанья». Отец тоже не любил это. Он всё время грозился сломать скрипку, поэтому Лене пришлось наврать ему, будто она её продала. А на самом деле спрятала её на чердаке за старыми коробками, туда всё равно никто не ходил, кроме неё и мамы. — А вот у меня никогда не было ни братьев, ни сестёр, — вздохнул Витя. — У меня и отца-то не было. — Что с ним стало? — Он бросил маму, решив, что не сможет обеспечить семью. — Лучше бы мой тоже свалил в своё время куда-нибудь, — буркнул Роберт. — Так кому эта пьянь нужна была? Даже дружки его к себе не взяли бы. У них и дружба-то была, пока он наливал им за свой счёт. — А почему твоя мама не развелась с ним? И в полицию, почему не сообщила, он же её до смерти избивал? — Откуда я знаю? Мне никто не рассказывал. Роберт смотрел на капельку воска, медленно стекающую по свече. В его глазах отражался огонёк. Витя всегда восхищался этими глазами, их чернотой и бездонностью. А другие всегда называли их страшными, холодными. — Суханов, заканчивай, — произнёс Бутко, даже не оборачиваясь. Витя молча сел рядом. — Ну хватит уже! Мне не нравится, когда на меня так смотрят, сколько раз повторять? — Роберт резко развернулся, сверля друга взглядом. Хотя он сказал это громко и недовольно, но в его глазах не было ни капли злости. — И почему я не такой как ты? — прошептал Суханов. — Чего? — не услышав, переспросил Бутко. — Говорю, почему я не такой как ты? Почему я родился именно таким? — Каким? — Да никаким, — Витя махнул рукой. — И рожей не вышел, и характером. И имя у меня дурацкое. Вот у тебя оно красивое, звучное, а я… — А ты жил счастливо, семья у тебя была нормальная, друзья у тебя есть, поддержка. — Можно подумать, у тебя друзей нет! — Представь себе. Ладно, вы с Акеми не считаетесь. Вы уже гораздо больше, чем просто друзья. А остальные? Разве я для них что-то значу? Им всем плевать на меня, как и мне на них. Мы пока ещё вместе только потому, что нас что-то объединяет, а вот в Питер вернёмся, готов поспорить, сразу же разбежимся кто куда, будто и не было. — А я так не думаю. Мы за эти два года так с ними сблизились, что было бы предательством просто взять и перестать общаться. — Любишь же ты всё идеализировать. — Да нет. Хочешь, можем даже поспорить? — На что? — Ну, давай как в детстве, что ли? На желание. — Давай, — Роберт протянул руку. Витя улыбнулся. Он был уверен в своей победе.***
Рынок. Какие ассоциации вызывает у вас это слово? Если вы когда-нибудь были на рынке в Краснодарском крае или в каком-нибудь другом южном регионе, где есть рынок, то вы поймёте, о чём я. В Анапе было несколько рынков. Северный, Южный, Центральный, Восточный и Казачий — самые известные. Недалеко от участка Аллы Георгиевны располагались Северный и Центральный. Второй был в разы больше, поэтому именно туда и отправились Акеми, Мелли, а заодно и Кабуто с Орочимару. Последнему было просто интересно, чем Анапский рынок отличается от Конохского. На рынок лучше идти с самого утра, потому что в это время все продукты ещё свежие, нет толпы желающих приобрести по дешёвке какую-нибудь фигню, и торговцы не такие озлобленные. Однако встать пораньше не получилось, вернее, получилось, но не у всех. Орочимару не собирался выходить из дома раньше девяти, а по задумке Акеми в это время они должны были уже ходить выбирать помидоры. Наконец, саннин соизволил отковыряться из комнаты, чем безумно обрадовал девушек, вставших ни свет, ни заря. — А почему Саске не пошёл? — поинтересовалась Мелисса, когда они шли по Пролетарской. — Он сказал, что не любит рынки, лучше сходит на море. — Понятно. — А можно вопрос? — сказал Кабуто. — А зачем мы вообще туда идём? Разве нельзя купить продукты в магазине? Это ближе, и не надо рано вставать. — Там дороже, а на рынке… — начала Акеми, но её перебил крик позади. — Да стойте вы! — Нарине неслась сломя голову, благо на улице особо никого не было, и она могла легко обходить туристов. — Нарине? — удивилась её подруга. — Ты же хотела поспать. — Хотела, а потом вспомнила, куда вы идёте, — пытаясь отдышаться, говорила девушка. — Рынок — это вам не просто продукты по дешёвке. Там цены могут выше магазинных зарядить, а вы и торговаться не умеете. — Вообще-то умеем. По крайней мере, я, — гордо произнёс саннин. — А вас я попросила бы лишний раз не вмешиваться. Знаю я, чего вы там наговорите, весь рынок потом трепать будет. — Так ты пошла, потому что хочешь помочь нам? Это так мило с твоей стороны, — улыбнулась Мелли. «Теперь-то дешёвая еда нам обеспечена», — усмехнулась Акеми, которая считала, что и сама могла бы справиться с торговцами. Первым делом они пошли на овощную половину площади, на которой располагался Центральный рынок. Там ленивые армянки раскладывали огурцы и помидоры, стараясь повернуть продукт лучшей его стороной. Одна дама средних лет даже додумалась протереть его влажной салфеткой, чтобы блестел. Акеми выбрала взглядом самую приветливую и миролюбивую на вид женщину, читающую какой-то журнал. Увидев, что к её товару подошёл первый покупатель, она тут же бросила своё занятие и стала следить за каждым движением Курихары, пытаясь определить, что необходимо советовать. — А это розовые или красные помидоры? — с видом знатока, спросила девушка. — Красные. — Хм, ничего такие, — взяв один помидор, произнесла Акеми. — А ну дай сюда! — из ниоткуда материализовалась Нарине, выхватывая продукт. — Почём? — Кило по восемьдесят. — Фига се… — Валесян тут же положила помидор на место. — Золотые они у вас что ли? — А ты дешевле теперь не найдёшь. Кризис, инфляция, санкции. А это тебе не какой-нибудь польский химический гибрид! Нарине отвернулась, оглядывая прилавки других женщин. Видя, что у этой товар выглядел лучше и свежее, она поняла — надо торговаться. — Так что вы там сказали? Сколько? — Кило по восемьдесят, — чуть рассержено произнесла женщина, скрестив руки на груди. — Кило по восемьдесят, — повторила Нарине, снова взяв помидор. Она повертела его в разные стороны, а потом приложила к носу. — А чё это он у вас ничем не пахнет? Я наши помидоры знаю, они все солнцем пахнут. — Так вынюхали. — Правда что ли? Ну-ка, этот тоже? — Валесян начала по очереди брать помидоры в руки, принюхиваясь к каждому. — Неужели все вынюхали? — усмехнулась она. — Ладно, за запах десятку скину. По семьдесят брать будешь? — Да вы в своём уме-то? За столько продавать такое! Они же ещё и мятые. — Где это они мятые?! — сварливо воскликнула женщина, вырывая помидор. — Нормальный он. — Да? А вот здесь? — Нарине повернула помидор другой стороной, где заранее посильнее надавила пальцем, чтобы осталась небольшая вмятинка. — И на этом тоже есть, и на этом. — Что ж, уговорила. По шестьдесят пять. — Эх, всё равно дороговато. Мы-то люди бедные, студенты, — Валесян начала давить на жалость. — Пятьдесят. Больше не скину. В этот момент Нарине нагнулась к самому уху женщины и начала шептать ей что-то на армянском. Та кивнула и озвучила окончательную цену в сорок рублей. Упаковав килограмм помидор, она учтиво подала пакет, забрала деньги и напоследок еле заметно улыбнулась Валесян. — Легче лёгкого! — шепнула девушка Акеми. В это же время Мелли рассматривала плетёные корзинки, которыми торговал какой-то дедушка. Он сидел на раскладном рыбацком стульчике, на самом солнцепёке, потому что у него не было ни павильона, ни своего лотка, где он мог бы выставить свой товар. Периодически он обмахивался свёрнутым газетным листком, а на голове у него была шапочка, сделанная из остатков этой же газеты. — А сколько стоит вот эта? — спросила Мелли. Уотерс вообще обожала всякие такие штуки, вроде плетёных корзинок, всяких безделушек из камешков, фигурок из дерева, а особенно из можжевельника. — Сто сорок, — проскрипел дед, даже не привстав от стены чьего-то павильона, на которую опирался. — Сто сорок? Да она же кривая! — и снова на сцену вышла Нарине со своими навыками торговли. — Кривая? Так возьми другую, — дед был явно несговорчив. — А другая-то у вас ещё дороже видимо? — армянка повертела корзинку. — А вот с этого бока она чёрная какая-то, небось, гнилая… — Не нравится, ищи другую. — И ручка у неё болтается. Сами делаете? — Естественно сам. Только я в первую очередь для себя делаю, а потом продавать иду, потому что бедствуем мы. Вон моя невестка, — он показал пальцем на лоток, в котором торговала та самая женщина с помидорами. — Последнее с огорода продаём. Там жена моя рыбой торгует. Там сын с тапками. Внук мой по пляжу бегает с раками. У нас дом сгорел месяц назад, так мы комнату одну снимаем, пока второй мой сын ремонт делает. Он городской, из Москвы, у него денег много. А мы, чтобы ему потом возместить, вынуждены тут с утра до вечера сидеть. — Вот, держите, — расчувствовавшись, Мелли подала деду две купюры по сто рублей. — Нет-нет, сдачи не надо. — Но тут же гораздо больше. — Оставьте себе, вам нужнее. Она забрала корзинку, а торговец, когда она уходила, перекрестил её со словами: «Дай тебе Бог здоровья». — Не понимаю, зачем ты столько дала? Ладно ещё вместо сорока полтинник дать, чтобы у него десятка осталась. Но на шестьдесят больше! — У них горе, а тебе лишь бы торговаться. Как можно быть такой чёрствой? — А ты думаешь, мне эти деньги легко давались?! Я, между прочим, чтобы сюда приехать, год в универе пахала, чтобы стипендию выбить побольше. В сраных конкурсах участвовала. Деньги, которые мне бабка высылала, не тратила. Голодала там. А ты просто так… А потом что? Продашь свою квартиру каким-то бомжам, а сама у меня в общаге на ковре в коридоре спать будешь?! Хотя, ты и продать-то не сможешь, задаром отдашь. — Какая тебе разница? Это мои деньги. Как хочу, так ими и распоряжаюсь. Бабушка с дедушкой учили меня быть милосердной и сострадательной к чужому горю, а если у тебя нет ничего святого, то не мои проблемы. — Да мне вообще по-барабану, что и куда ты там отдаёшь. Но учти, если совершенно случайно, даже не знаю, как такое может случиться, у тебя ничего не останется, ты меня ещё вспомнишь! Мелли ничего не ответила.***
— Тупая баба! Что я тебе сделал?! — орал саннин, спускаясь по ступеням павильона. — Орочимару-сама, вы и, правда, были неправы, — пытался усмирить его Кабуто. — Я ей комплимент сделал, а она послала. Тупая баба! — Орочимару-сама, поверьте, фраза, цитирую: «У неё грудь, конечно, не как у Цунаде, но тоже ничего», — не является комплиментом. Вы и сами знаете, что обсуждать такое неприлично, а тем более говорить прямо в лицо. — Тогда с какого хрена Джирайю не выгоняют за это? — Орочимару-сама, Джирайя-сан употребляет подобное только в определённых местах, как я слышал. К тому же все знают, что он извращенец, а вы-то не такой… — Господи, у этих опять что-то случилось! — хлопнув себя по лбу, сказала Нарине, подойдя как раз в тот момент, когда Змей гневно восклицал. — Теперь весь рынок нас запомнит. И почему именно на наши головы свалилось такое счастье? — Мы стараемся вписаться в ваш мир, но не всегда получается, — виновато развёл руками Кабуто. Валесян только покачала головой. Дождавшись Акеми, которая застряла в той половине рынка, где продавались хозяйственные вещи, они пошли домой. Всю дорогу Нарине упрекала Мелли в том, что та дала деньги старику, хотя нужно экономить. А Орочимару тихо бухтел, что никогда не поймёт людей, живущих в России.