Посмертная маска

Прежде, чем Идон приземлился на землю, Кино запустил в стену мешочек со странным порошком. Мой дом обвила слабая бесцветная дымка и перестала быть видима. И шум на втором этаже в комнате брата прекратился. — Темпераментная леди, — прокомментировал Идон, поднимаясь с земли. — Что… что это? — Ловушка для таких злодеек, как она, душа моя, — ответил Идон и взял меня под ручку. Мы последовали за Кино. — Она теперь заперта в моем доме. — Да, — довольно подтвердил. — Вместе с мамой. Жнец замедлил шаг и убрал улыбку с лица, будто только сообразил, чем была чревата их выходка. — Слушай, она все равно почти живёт в госпитале... Он уже собирался продолжить спешную прогулку победным шагом, но я одернула его руку и встала на месте с возмущенным лицом. — А если она захочет вернуться? — Успокойся, — потребовал Кино, обернувшись в паре метров от нас. — Её жнец придумает, что делать. Идон активно закивал головой, соглашаясь с коллегой, когда я перевела на него взгляд. И предложил вновь возобновить шаг. Я в последний раз оглядела родное место, и мы стали отдаляться от него. *** — Где ты была? — шквалом накопившихся эмоций окатил меня Джэхён, едва я вошла в палату. Мой взгляд первым делом упал на его руку, что нежно сжимала мою. Но теперь он подскочил и, надо сказать, очень угрожающе направился ко мне. — Меня колотил злобный призрак девушки моего брата, а что? — язвительно выдала я, не готовая принять на себя ещё одну нервотрепку, особенно от него. — Пока ты там развлекалась, твое тело билось здесь в конвульсиях! Я совершенно не могла понять на каком основании он так раздражался и где выискал право меня отчитывать. И почему в такой жуткой манере отделял меня от моего тела, будто мы были вообще двумя разными несвязанными существами. Повышал на мой дух голос, когда как мгновение назад, сидя на месте матери, держал за руку, как родную сестру. И тут я попыталась скрыть в глазах стыд и сочувствие, которым прониклось все мое существо. Он ассоциировал меня со своей сестрой. И он, конечно, был зол, что мы обе так безалаберно относимся к своим телам. Он злился на Чеён, которая не соизволила до сих пор появиться тут, занимаясь без его опеки где-то там невесть чем. И, наверное, ему было жалко маму, которой приходилось наблюдать мои коллапсы. Спать возле меня, плакать, молиться. Лицо Джэхёна вдруг смягчила сдержанная улыбка. Но не мне она была адресована, а вошедшей маме. Я отскочила в сторону, будто мы могли столкнуться и с горечью наблюдала, как уставшая женщина медленно усаживается на стул и ставит горячий кофе рядом на тумбочку. — Спасибо, Джэхён, что присмотрел, — она улыбнулась парню и вновь обратила свой взор на мое тело. Я так давно не слышала её голоса, ничего, кроме плача. — Мне было несложно. Она у вас не любитель побегать. Шутка Джэхёна скорее всего расстроила бы маму, но благо что она уже ни на что не обращала внимание. А сам он звучал неубедительно и нелепо, как будто хотел сделать вид, что мыслит позитивно и не унывает, даром что варится во всем этом давно. И после неудачной попытки маму подбодрить, он поспешил покинуть палату, беззвучно закрыв дверь. — Впредь недовольства свои выражай напрямую сестре, — встретила я его снаружи — сама понимала — жестокой репликой. — Если бы ты выполнила свое обещание, я бы смог, — устало ответил и поплелся на этаж выше. *** Она сидела на полу, уперевшись спиной о кровать и плакала. Смотрела в отражение в стекле, а я чувствовала всю ненависть... которую она испытывала к себе. Всю боль от раны, что собственноручно выела в своей душе. Я буквально могла слышать несколько разных голосов, что беспощадно унижали её. Были ли голоса в её голове или просто воспоминания чужих слов оставалось только гадать. Но они разрывали наш общий разум, словно мигрень. Я цеплялась за нее со всей силой, на которую была способна после очередного изматывающего путешествия в недра чужой души. Я плакала, я умоляла. Но не имела никакого веса в этом мире. Когда она уже встала на табуретку, я собрала остатки энергии и с наскока попыталась столкнуть её. Едва ли даже оборка её платья шелохнулась. Я в отчаянии уронила взгляд в пол. И когда услышала характерный тихий хруст петли, которая стремилась стать узлом, я открыла глаза. Её бледная рука дрожала под моей. Она вся почти была прозрачной — такая худая и миниатюрная, с детскими чертами лица и редкими волосами. Глаза стеклянные, смотрит перед собой. Мне хотелось накрыть её чем-нибудь, каждый раз, как центральные двери распахивались и хорошенько несло вечерней прохладой. Но вовремя одергивала себя — она ничего уже не чувствует. Наконец-то, не чувствует. А через мгновение, выпив горячего чаю, сумеет согреться и забыть все ужасы, которые ей пришлось перенести. Все злостные слова, отпечатавшиеся на веках, голоса в её голове, соленый привкус слёз исчезнут, как по волшебству, будто и не её это вовсе было. И я пыталась от души радоваться за неё. И игнорировать высокого упитанного мужчину (вероятно, её парня) и нескольких красивых и молодых, но уже убитых горем девушек, что вели беседу с администратором. И я пыталась не прокручивать в голове то, что увидела недавно, коснувшись её руки. За спиной возник Кино. Из-за его вечно недовольного взгляда, адресованного только мне, можно было подумать, что явился он по мою душу. Но жнец пришел за моей новой знакомой. И вставая со скамьи, она напоследок кинула взгляд на своих родных — взгляд утомлённый, но сожалеющий, будто на секунду засомневалась насчёт правильности её решения. Словно хваталась за последнее, что было способно удержать её в этой жизни, но не смогло. Их было недостаточно, чтобы она одумалась; её самоубийство было неизбежно. Когда она вновь это осознала, то обречённо отвела взгляд и протянула руку Кино. И в такой печальный момент я не смогла удержать свое любопытство, так что попыталась попасть на чайную церемонию, как в тот раз с Доён, но мой жнец бесцеремонно оттолкнул меня, и я приложилась спиной об стену. Больно не было, было странно; мы уже несколько раз соприкасались и с ним, и с Идоном, а тех болезненных видений все не было. Неужели я так ослабела из-за своих далёких прогулок? Наблюдая за родственниками (или друзьями) девушки, которые пытались принять произошедшее, поддерживая друг друга телесно и словесно, я размышляла. Насколько сильными могут быть наши якоря, как долго они способны удерживать нас от смерти. Ведь были случаи, когда люди выбирались из пут комы, идя на голос близких. А тут… совсем живая и здоровая, лишила себя жизни самостоятельно и ничуть не раздумывая. Лишила себя всех радостей жизни, которые определенно были в перерывах между страданиями. Лишила себя возможно вновь увидеть улыбки на родных лицах и услышать их голоса. И ведь я в самые тяжёлые периоды, наревевшись в подушку, всегда утешала себя тем, что утром солнце будет ярче, утром мамины руки коснуться меня заботливо и голос её нежный станет приговаривать «Вставай, вставай», а бесцеремонный и громкий Тэиля будет восклицать «Проснись и пой». Если, конечно, завтра будет летнее утро, в которое он был дома. Вот бы проснуться сейчас и чтобы это было то самое утро. — Так значит, якоря у всех не просто разные, но могут даже отсутствовать вовсе? — поинтересовалась я, когда Кино воссел рядом со мной, вернувшись. Он не ответил сразу, для начала посмотрел на меня, будто мы незнакомы, и он тут давно сидит, а я вдруг подсела. Я взглядом утвердила, что вопрос адресован ему. — Значит. — Такая бы не выиграла бой внутри её тела. — Такая бы в этот бой не вступила. — Немного погодя, Кино продолжил: — Она бы сразу согласилась уйти со мной. Я тебе рекомендую так же поступить. А я уж начала думать, что стала ему безразлична. Не знаю, радоваться мне или грустить. По крайней мере отсаживаться от него, мне не захотелось. Его рекомендации звучали не так угрожающе, как прежде, а точнее максимально любезно. — Ты ведь тоже через такой бой проходил. — О чем ты? — как робот выдал он, даже не вкладывая интереса или интонации вопроса в слова. — В детстве. Даже не знаю, что такое сильное держало маленького мальчика, что он уделал жнецов. Я хитро взглянула на моего жнеца, надеясь, увидеть ответ в его глазах. Но он сидел неподвижно с непроницаемым лицом, как будто силился вспомнить тот эпизод, что я недавно видела, коснувшись его. Наверное, так и не вспомнил. Потому что когда его фигура отмерла, Кино начал скользить взглядом по помещению, словно выискивал клиентов. Занимался прежним делом. — Наверное, мы в детстве так сильно умеем любить, что одного лица милой матушки достаточно, чтоб противостоять самой смерти, — наскоро составленное предположение, над которым я следом серьезно призадумалась. Ведь это правда, что с возрастом мы черствеем. Чтобы вызвать любовь в нашем сердце нужно постараться. Чтобы привязаться так смертельно, как мы привязаны к родителям с рождения по умолчанию, надо и вовсе на углях станцевать. Щенки должны быть до одурения милыми, чтобы нас растрогать. А вот конфеткой, какая бы сладкая ни была, так просто уже не расположить к себе. И наверное дело не в количестве якорей, а в том, как крепко они нас держат. И за мою знакомую совсем ни один не цеплялся или не цеплялась она. Кто знает, строение её сердца такое с рождения или наспех уродливо выкованное в огне критики и унижения. Интересно, окажись она в такой ситуации, как я, ушла бы так просто? Или нам важнее триумф нашей надменности, когда мы сами решаем, что делать с жизнью, когда делаем выбор, который нам предоставляли так редко с нашего рождения. Может, девушка научилась бы цепляться за своих близких, за тёплые воспоминания или за новое летнее утро, когда её бы сбила машина, когда её бы обрекли на борьбу. Буквально лишили права распоряжаться отведенным временем. Мы наглеем, когда перестаём чувствовать ценность — пищи, чужого времени, жизни. — Ты сама ответила на свой вопрос. Многозначительно взглянув на меня, Кино всерьез побудил заподозрить, не читает ли он мои мысли. — Так это был ты? Тот мальчик? — Если тебе дано знать чуть больше остальных, не надо трепаться об этом налево и направо. Он собирался вставать. Но меня не устраивал такой способ завершения разговора, так что схватила его за руку, чтобы опустить обратно на сиденье в нужный момент. И тогда случился разряд. *** Теперь я узнала в юноше Кино, стопроцентно это был он. Нахлынула какая-то неуместная нежность, когда я поняла, что молодой парень прихорашивался на свидание. Одетый, полагаю, по моде своего времени, он поправлял воротник рубашки и бабочку, счастливо улыбаясь собственному отражению. И снизу слышался голос, что узнаешь в любой эпохе сквозь любые стены — мамин. — Кан Хёнгу, поторопись! Парень засуетился. Он закинул в портфель какое-то украшение в мешочке, контейнер с едой, два билета в кино и салфетки. Внутри уже была собрана аптечка по минимуму. Предусмотрительный и романтик. Наверное, его девушке очень повезло. Особенно в таком молодом возрасте; а то ведь парни из моего времени максимум, что берут с собой на свидание — контрацептив. И собой он был не плох. Словом, завидный парень, даром что у мамы мелочь на цветы взял. И после того, как отблагодарил её поцелуем, выбежал за дверь. Последовав за ним неспеша, я подметила, что мужской обуви было чересчур много для одного человека — значит, Кино рос с отцом. За дверью меня уже ждал парк, залитый полуденным солнцем. Вот раньше была романтика — и днём при ярком свете. Когда солнечные лучи прекратили атаку, я ещё не сразу отыскала нужную мне парочку. Кино с девушкой, вполне себе миловидной, встретились в тени раскидистого дерева. Как только она открыла рот, я поняла, что что-то тут не так. — Ты опоздал. Растерянно глянув на часы, Хёнгу согласно закивал и виновато улыбнулся. Любая бы уже растаяла от его улыбки, а эта, как недовольная товаром клиентка, все хмурилась. Хотя часы его оправдали; я и сама проверила — он пришел вовремя. Расстелив скатерть на траве, Кино выставил скромно оформленный обед в контейнере. Запах очаровал даже меня. И я девушка его вроде как смягчилась, так что я стала наблюдать без чрезмерной предвзятости. Но порой её реплики были очень обидными, словно у неё в расписании был пункт предъявлять претензию каждые пять минут. Кино с достоинством все проглатывал, правда улыбался немного по-дурацки. Наконец, утомившись от созерцания до тошноты стандартного свидания, я стала водить взглядом по округе. И заметила шевеление в густых зарослях кустарников, что стояли сплошным рядом за спинами влюбленных. Но прежде, чем я дошла до них, ещё раньше я увидела парочку парней, что спрятались за деревом. Несложно было догадаться, что в кустарниках отсиживалась остальная часть команды. И в тот же момент, один из них запустил по трубочке скомканный во рту кусочек бумаги. Попал прямо в Кино. Не без раздражения я поняла, что тут происходит. Когда я присела рядом с парнями, только не прячась за деревом, то как-то странно прониклась их бедой. Я имею в виду, что давно вышла из возраста, когда мне требовалось самоутверждаться за счёт слабых или причинять боль другим, чтобы заглушить свою. Не думаю, что у этих парней дома или внутри все было в порядке. И это странное чувство я бы могла сравнить только с материнским разочарованием. Когда мать глядит на своего непутёвого ребенка, но не ненавидит его, а жалеет. А ещё печалиться, что ничем уже не может помочь. С чем-то похожим я взглянула на этих ильджинов. Между тем Хёнгу уже что-то заподозрил, начал озираться по сторонам. Сколько там уже плевков достигло его лица? — Что такое, Хёнгу? — лукаво улыбнулась девушка, продолжая медленно и томно поедать рис из контейнера. С усердием облизывая ложку после каждого раза. Наверное, когда подражала главной героине из дешёвого порно, она чувствовала себя уверенно. Если не богиней вообще. — Знаешь, я думаю, может нам уже пора сменить локацию? На секунду на её лице заискрило раздражение, будто была аллергия на слово "локация"; эта микроэмоция быстро сменилась кокетливой улыбочкой. — Как пожелаешь. Но сперва… Она отодвинула контейнер, что разделял их и придвинулась ближе к Хёнгу, подобрав под собой скатерть. Её руки легли на его плечи и лица оказались опасно близко. Хёнгу не растерялся, будто заранее знал, что это ни к чему не приведет. Будто она уже его так дразнила и не раз. Не обнаружив никакой реакции с его стороны, девушка сменила позицию: села на колени и уперлась руками в землю, заглянув по-щенячьи в лицо парня, взволнованно сжимавшего губы. —Только сначала закрой глаза, хочу отблагодарить тебя за это, — она коснулась пальцами подвески на своей шее. Меж её ключиц сверкала стрекоза. Пока Кино послушно исполнял просьбу, я уже видела, как над ним с ветки дерева угрожающе свисает пакет с чем-то жёлтым. На поверку эта жижа оказалась яйцами, которые неравномерно растеклись по голове и лицу парня. Ничего особо не выразив ни словами, ни мимикой, он сдержанно смахнул с правого глаза яичную смесь и тогда раскрыл его вслед за левым. — Я понял, — лишь обречённо выдал он. — Ясно. Пока из кустов доносились смешки, девушка иронично сочувственно глядела на него, хлопая глазами с чрезмерной частотой. И когда смех приколистов стал единым заливающимся гулом, девица вдруг закашлялась. Я подумала, что так ей и надо, хоть это и было по-детски. — А что в рисе? — неожиданно для всех спросила она. Кино больше не собирался быть любезным и тотчас отвечать на этот вопрос. Между тем непутёвая вторая половинка начала кашлять сильнее. — Там же нет мидий? После этих слов лицо Хёнгу стало таким же напряжённым, как тон её голоса. Парни в кустах поутихли и частично повыкатывались из своих засад, когда девушка нежданно прилегла на землю, не прекращая кашлять. Теперь она задыхалась. И вместе с ними я изумленно, будто окаменела, наблюдала за тем, как Хёнгу бухнулся на колени рядом с ней и пытался разобрать просьбу, вложенную в её беспорядочные жесты. Но это все было бесполезно. Отек Квинке. Удушение. Смерть. Она умерла прямо на его руках. Казалось, будто солнце именно над парком заволокло тучами. Время замерло. Никто больше не смеялся. И Хёнгу больше не смеялся никогда в своей жизни. Она была не такой длинной, какой могла показаться шестнадцатилетнему парню в это летнее утро. Последующие события мне были представлены в виду обрывков кадров и реплик. В основном это были жестокие и не совсем мелодичные песенки про Хёнгу, которого теперь кликали убийцей. Среди них были и более серьезные обвинения. В основном от друзей и родных девушки. И конечно, я побывала в самой гуще роящихся хищных, как дикие осы, мыслей самого Кан Хёнгу. Ничего утешающего среди них не было. Только яростная ненависть к себе и медленно тлеющее желание жить. Буря ожидаемо погасила слабый огонёк. Но после того, как Хёнгу в один из дней зашёл в комнату и сразу запер её, я уже не сумела заставить себя наблюдать. Я знала, что все закончится тем, чем закончилось у девушки, которую сегодня я встречала в холле. Голос ничего не подозревающей мамы, что звала сына ужинать, и тишина в ответ — последнее, что я узнала об этой истории. Мой жнец смотрел на меня внимательно, как если бы на моем лице все ещё мелькали кадры его прошлой жизни. Выглядело так, будто он боялся отвести взгляд, словно после — рванет бомба. Но руку постепенно начал вытягивать из-под моей. Однако я упрямо схватила его за запястье, как успела. Не знаю, зачем это сделала. Может, хотела… утешить? Ребенка, которому требовалось это утешение много лет назад и коим Кино уже не являлся как целую жизнь. Клянусь, что видела слёзы в его глазах перед тем, как он растворился в воздухе. Свои я не скрывала. Значит, самоубийцы становятся жнецами, подумала я.