***
Вечерело. Небо медленно наполнялось чернильным цветом, сменяя тот, что предвещал непогоду. Она сидела на полу, спиной облокотившись на диван. Очередной томный вздох вырвался из ее груди, да еще так, что стало больно всему телу. Впрочем, даже это не смогло отвлечь от тяжких мыслей: ее позорно отвергли. Девушка уже глубоко сожалела о том, что ей хватило духу признаться в чувствах одному молодому человеку, который уже давно желал получить взаимности. Конечно, это был долгий гнет, уговоры, пока она не сдалась и не приняла его извращенный внутренний мир, не подозревая о грядущих последствиях. Казалось бы, теперь их ждала взаимная любовь, счастливая жизнь, смерть в один день, но чувства юноши через некоторое время внезапно угасли. Он стал всячески избегать свою теперь уже бывшую возлюбленную. Правда, это плохо получалось: они жили под одной крышей, у них была общая мать. Девушка с болью в душе каждый день слышала о себе многое: не самое лестное, вроде бы, и не самое ужасное. Ей стало стыдно за то, что она вообще испытывала к юноше какие-то чувства. Страшно и больно, открылись старые раны, нанесенные другими людьми. Гиены ведь не раз глумились над ней когда-то. И если бы эта девушка была мне незнакома, то я, наверняка, посмеялась над ее переживаниями. А что, она ожидала того, что брат будет вечно любить свою сестру совсем неродственной любовью? Глупенькая. Как жаль, что я и есть та несчастная девушка. — Зачем мне нужно было сбегать вместе с ним? В больнице никто бы не травил мое сердце, понимаешь? — тихо произнесла я, закрыв лицо руками. Внутри все переворачивалось от боли, которую невозможно вылечить какими-то лекарствами. Обессилив, легла на пол и стала смотреть пустым взглядом в потолок, через некоторое время подняла свои тоненькие ручки вверх и обняла нечто невидимое, которое, как очевидно, могла чувствовать только душа. — Я надеюсь, что не покажусь в твоих глазах мечтательницей, раз захочу свою жизнь связать с твоей навсегда, — и снова слышен очередной томный вздох. — Черт, прослыла не только мечтательницей, но еще странной и убогой девицей, которую опозорили благо уж не так массово. Самое смешное то, что человеком я уже точно не считаюсь. Нет, почему это уже? Давно, с самых малых лет, когда наша родная мама захотела меня спрятать далеко в темнице, боясь папиных генов. И почему я заслужила такое отношение? За что? За то, что «особенная» такая? Я тихо заплакала и стала со злостью тереть маленькими кулачками лицо. Кисти рук заныли. На них ведь красовались множество старых, новых шрамов, которые пришлось очередной раз сделать в порыве отчаяния. Снова из-за Эрика. — Человек создан для счастья, но не мы, верно? — кричала в пустоту, но меня никто не слышал. Или же мне только казалось, что я кричу? В голове не укладывалось то, как брат начал так пренебрежительно относиться к чувствам людей. Он же всегда доброжелательно относился к Оливии — нашей общей новой маме, к своим друзьям. А тут неожиданно стал грубым, когда в его жизни появилась другая женщина. — Ненавижу тебя, слышишь? Почему ты так обошелся со всеми нами? Я снова приняла сидячее положение, устремив свой взор в другую комнату, двери которой были открыты. Там находился парень: длинный, худой, почти синюшного цвета. На его лице не читались какие-либо эмоции, стеклянный и холодный взгляд тому доказательство. Под ногами валялась табуретка, откинутая когда-то в жадной поре злости, в последнем чувстве, что он проявил в этот вечер. — Что, сказать больше нечего? — захлебываясь в слезах, спросила я. Парень ничего не ответил. Он тихо покачивался из стороны в сторону на своем галстуке, который был привязан к балке возле дверей. — Сам виноват, что я так сделала. Ты же так относишься ко мне, а злость… Злость просто так не получилось усмирить. Помоги же мне! Залечи мои раны, не наноси мне новых. Не оставляй меня! Я же… тебя… — громкий всхлип, и снова на моем лице застывает гримаса ужаса. Воздуха не хватает, а боль в груди не утихает. Отражение в зеркале стало до жути уродливым, он ведь был неотделимой его частью, а теперь ничего уже нет. Эрик умер, как собака, которую повесили за ошейник на дереве, дабы избавиться от нее и ее бесполезности. — Я не хотела этого, пойми же! Если бы ты не связался с той девушкой, то все бы были счастливы. Оливия помогла бы нам с документами, мы бы поженились и стали нормальной семьей. Но этому не дано было случиться. Теперь висни бездушным чучелом на балке, мой самый родной человек…***
Я устала. Устала от непонимания себя и этого мира. Теперь у меня осталась лишь одна дорога — самоубийство. Только не сейчас. Во мне ведь еще осталось семя чернейшего цветка, который подарил мне он незадолго до своей смерти. И назову я это семя Азалия.