IV
3 июля 2017 г. в 22:45
Ох и снегу намело!
Всю ночь, чай, за окошком выло — что твои волки. Даже страшно. Бабкины сказки вмиг на ум пришли. Овчину натянула — по самые уши. А Даган знай себе сопит. Как не слышит.
Вдохнула — морозно, остро.
И щеки уже щиплет.
А ведь и впрямь, чего пужаться-то. Подумаешь, вьюга. Чай, не впервой. Вон и горы белые совсем, что сахарная голова на ярмарке.
Вдохнула.
Поутру-то оно всяко веселей. И снег блестит на солнышке, и хрустит под башмаком бойко, весело.
Хрум-хрум.
Как спелое яблоко в Лугнасад.
Хрум-хрум.
Пальцы потянули гибкую ветку. Выдернули. Красные ягоды, шипастые листья. И как ее приладить-то?
Башмаки неуклюже стукнули — на цыпочки встала, потянулась…
Хрум-хрум.
За спиной прямо.
Бойко, весело.
Как яблоко в Лугнасад.
— Что, сестрица, уже и омелу приготовила?
Повернулась.
Веснушчатый нос, как водится, кверху задран. Глаза зеленые так и блестят. Бойко, весело.
— Бабка велела.
— Бабка, значится? Ну-ну!
Ветка в пальцах замерла.
— А я вон, глянь, торфу цельный короб нарезал. До самой двенадцатой ночи* хватит!
Нос кверху.
— С Коннехом, стало быть, вместе резали.
Ветка в пальцах упруго выгнулась. Зеленая, яркая. А кругом бело. Аж глаза щиплет.
И щеки.
Экий мороз!
— Кланяться тебе велел.
— Чего?
— Чего, чего! Нешто сама не знаешь!
— Даган!
Дверь скрипнула.
— Даган, погоди!
— Некогда мне тут с тобой лясы точить.
— Я…
— Очаг топить пора. От папаши-то, чай, не дождешься.
Вдохнула.
— А ты давай… Делай, что бабка велела.
Ветка выгнулась — кольнула пальцы. Посыпались на снег ягоды — кап-кап. Яркие, алые.
Закапало на снег — кап-кап.
Яркое, алое.
* * *
Хрум-хрум.
Как спелое яблоко в Лугнасад.
И кому бы…
Бабка в кухне хлопочет, а папаша с утра еще глаз не продирал.
Хрум-хрум.
— Бог в помощь!
Ветка в руке выгнулась — удержала. Не хватало еще опять…
— Чего ж ты молчишь-то, Гранья? Здравствуй!
— И тебе здравствуй, коли не шутишь.
— Да когда я с тобой шутил!
Хрум-хрум.
Ближе.
Как спелое яблоко.
И щеки — как спелое яблоко.
— Чай, не я, а братец твой в деревне шутником слывет.
Хрум-хрум — ближе.
— А я мужик серьезный.
Покосилась.
Щеки — как спелое яблоко.
В глаза глянешь — будто речка горная.
А на голове — что сноп сена. Так во все стороны и торчит, да только не жестко, а мягко — вон и ветерок колышет, словно одуванчик в поле.
— Чего молчишь-то?
Пальцы разгладили шипастые листья.
— Поклон-то мой Даган, поди, и не передал тебе. Я посылал.
— Передал. Благодарствую.
— Не больно-то ты рада, гляжу.
— Работы много. Бабка велела дом к празднику украсить.
— Ну! Дело.
Хрум-хрум.
— Старуха-то у вас хозяйка знатная. Все у нее как надо да в свой черед. А ты, я чай, в бабку пошла.
Хрум-хрум.
— Вот и папаша мой говорит: у старухи Эньи дом хоть и не богат, да все по-божески.
Хрум-хрум.
— Чего ж ты молчишь?
— Не знаю, что тебе на это сказать, Коннех.
Щеки — как яблоко. Так на морозе и горят.
И глаза горят.
И улыбка.
— А не знаешь, так и впрямь, что ли, молчи. Бабу оно не спортит. Глянь лучше, какие мне папаша башмаки новые справил.
Хрум-хрум.
Ближе.
И впрямь — новые. Аж блестят.
И пряжка на них медная, с узором.
— Что, хороши? Вот, к празднику, значится. Да что… У папаши мне ни в чем отказу нет. И работать не неволит. Торфу поутру нарезал — да гуляй себе, сколько влезет до самой темноты.
Пальцы ощупью нашарили корзинку.
— Куда ж ты, Гранья?
— Мне в дом пора.
— Погоди, погоди, не пожар у вас, чай. Успеется!
Хрум-хрум.
— Эк у тебя!
На запястье вдруг пальцы чужие, горячие.
И ладонь — мягкая.
Непривычно.
У бабки да у Дагана-то все в мозолях.
Да и у самой, поди…
— Об ветку ободралась, что ли?
— Пора мне. — Руку потянула. — Бабка заругает.
— Да не заругает!
Горячо, мягко.
— А и заругает, эка невидаль! Ты скажи, что со мной была, — она и перестанет.
Хрум-хрум.
— Работать мне надо, Коннех.
— Да, чай, не волк, не убежит в лес работа твоя.
Совсем близко вдруг.
Щека, что спелое яблоко.
— И я не волк.
Воздух вдруг — близко — горячий.
— Ты лучше глянь, стоим-то мы под омелой с тобой.
Пальцы чужие, горячие.
Руку стиснули сильно, до боли.
Потянули — ближе.
Воздух горячий…
— Нет!
Хрустнула корзина.
Воздух оборвался.
— Гранья!
Снег под башмаками захрустел.
Как спелое яблоко.
— Постой! Да куда ж ты?!
Хрум-хрум.
Быстрее.
— Гранья!
Дверь за спиной хлопнула.
— Гранья!
Пальцы нашли щеколду.
— Гранья! Корзину-то забери!
Примечания:
* По традиции, Йоль (который в Ирландии называли Ман Геври) длился тринадцать ночей, от первого заката солнца до последнего восхода. Их называли "ночи духов", считалось, что это время – брешь между двумя годами, сакральный период, в течение которого нет ни привычного времени, ни привычных границ, когда вершится жребий богов и вращается веретено богини Судьбы, Урд. Праздник заканчивался на двенадцатую ночь (вернее, строго говоря, тринадцатую). Следующий день считался "днем судьбы": все, что сказано и сделано до захода солнца, определяло все события наступившего года. Считалось, что нет более верных знамений, чем те, что были явлены во время "двенадцатой ночи", и самые сильные слова – те, что сказаны в эту ночь.