Из-за тебя

Как хорошо живется тому, кто, казалось бы, только вчера прочувствовал на своей шкуре всю тонкость любви. И нет таких двойственных чувств: а будет ли так же хорошо завтра? Или, мой ли это вообще человек? В настоящем есть Чонгук, у него имеется Тэхен, который, к слову, не устает радовать своей улыбкой, и, кажется, что именно у этой пары целая вечность впереди. Большего не надо, из имеющегося не стоит отнимать. Чонгук так и не понял, в тот вечер откровенностей с Юнги, почему старший заплакал, не понимал и его оскал на собственную персону, какие-то глупые выходки и громко захлопнутую дверь в комнате в конце. И даже если бы и было интересно: как и почему — у Чонгука не было настроения вдаваться в подробности, да и хотелось как можно быстрее скоротать время до завтрашней встречи. Ведь тот поход в кино, по сути, их первое свидание с Тэхеном. Волнительно. Очнувшись на больничной койке в тот злополучный день, Чонгук многого не помнил. И было бы вовсе страшно, если бы эта пустота в голове давила и причиняла какой-то дискомфорт. Но вместо этого всего — никакой пустоты не ощущалось, да и паники элементарной не было. Казалось, что все прошлое, что хранила память, покрылось тонкой пленочкой, которая вот-вот может порваться, которой быть вечной не суждено. Но этот факт не особо пугал брюнета, может Чон и не интересовался своим детством у Юнги, но это не говорит, что ему не интересно. Мысли ночью не давали заснуть, голова гудела от предстоящей встречи, а под ранее утро, когда скрылась луна, но солнце еще не достигло зенита, зачем-то встал Юнги. И слово «встал» здесь неуместно, потому что он не просто «встал», он поднял на уши весь дом своими детскими выходками, и повода Чонгук не мог припомнить для битья посуды и трёх выпитых бутылок коньяка. Поняв, что заснуть уже не удастся, Чонгук накинул на обнаженное тело халат и, перевязав его поясом вокруг талии, спустился к очагу возгорания, в данном случае — горящему пердаку старшего. — Ты что устроил? — испугано взвизгнул Чонгук, стоило ему увидеть собственными глазами, как кухня превращается в обычную свалку с море битой посудой и лужицами дорогой выпивки. Домработница в сонном состоянии и ночнушке стояла неподалеку от Мина и не осмелилась подойти к нему второй раз, потому что с первого получила ранение в руку, откуда теперь хлестала кровь. Девушка лишь закрыла открытый рот ладошкой и безмолвно наблюдала за спятившим хозяином, который, к слову, громил и рушил без сопровождения своих же возмущений. — Юнги, перестань! Младший не понимал, что именно произошло и почему сейчас его дом навестили черти, что вселились в Мина, но сейчас узнавать, в чем причина, неразумно, — нужно дядю спасать из той рутины, что тот сам наворотил. Оттолкнув девушку в сторону и велев ей звонить Хосоку, Чонгук пытался аккуратно пробраться к дяде и вывести из места, сплошь которое погрязло в острых осколках стекла и керамики. Самому же Чонгуку было весьма больно, хоть он и пытался идти по островкам, где вроде как не было стекла, все равно натыкался на остриё и пронзал босые ступни. — Юнги, что такое? Младший находился от старшего на расстоянии вытянутой руки и оставалось сделать еще один шаг… но Мин ни с того ни с сего бросил яростный взгляд на племянника, так ничего и не ответив, отвесил тому пощечину, а после и вовсе толкнул брюнета от себя подальше. Благо алкоголь из головы мало-помалу стал выветриваться и Юн вовремя понял, что совершил ошибку и младший сейчас распластается спиной по полу, засыпанному осколками. Потому ухватил младшего за руку и прижал к себе, облегченно выдыхая. — Юнги-я, что происходит? Ты злишься на меня? Чонгук впервые после выхода из больницы почувствовал, как сердце достигло станции «пятки». И не сказать, что это ощущения из приятных, напротив, сердце трепетало так, что, казалось, вот его остановочка. Юнги никогда бы не допустил, чтобы с его любимым и — для него — единственным племянником что-то случилось. Он бы не простил себя в этом, потому и бьет посуду, губит здоровье алкоголем и понимает, что в их встрече с Тэхеном полностью виноват только он. Но сказать напрямую «не встречайся с ним» Мин не может, потому что знает ответ и что произойдет, если заставить насильно. Оттого и сердцу так больно становится, невыносимо. — Ты злишься на меня? — вторил младший уже более громче с поблескивающими глазами от слез. Чонгуку страшно: почему Мин молчит, почему устроил целую катастрофу и зачем выпил так много? Да и ко всему прочему молчит. Даже и не пытается начать разговаривать. — Юнги-а, не молчи, — протянул младший, пытаясь вырваться из крепкого плена объятий, но тут же чувствует, как руки старшего сжимаются на шее сильнее, как прислоняется щека к плечу и горячие слезы промакивают домашний халат. Мин плачет. Наверное, за всю историю жизни, что Чонгук прожил с дядей, сегодня первый раз, когда младший увидел его слезы. И не скажешь ведь, что слезы счастья, чему тут радоваться, когда по ситуации видно — горе сущее. Почему-то говорить больше не хотелось, и не потому, что нечего, а потому, что Юнги все равно бы продолжал молчать. Чонгук лишь осторожно шагнул назад, не разжимая объятий, наткнулся на осколок и безмолвно оскалился на него. Еще один шаг и ничего не увенчалось успехом, — лишь новая рана, свежая кровь и буря эмоций, что пришлось закрыть под многотонным замком. Юнги повезло, он был в тапочках и та сантиметровая подошва спасла его от тех увечий, что получил себе младший. Но Чонгук был горд собой, потому что без слов смог огородить старшего от опасности и обеспечить мягкий диван у потухшего камина. В это время, пока Чон пытался уложить Юнги на диван, явился Хосок. Немного запыхавшийся и уставший на вид, зато с обеспокоенным взглядом и ходящими желваками. Он уже успел оценить картину на кухне, кровавые следы на паркете и домработницу с перевязанным предплечьем. Казалось, что данная ситуация была вовсе плачевной, но увидев успокоившегося Юнги на диване и на коленях стоящего Чонгука, который ласково поглаживал старшего по соломенным волосам, можно было выдохнуть с облегчением. Обошлось. Хосок двинулся к двум парням: узнавать случившееся желание было, но голова еще пока находится на плечах, и такое понятие как «не вовремя» было знакомо секретарю. Он лишь прошел в гостиную, сел на рядом стоявшее кресло и от безвыходности закрыл глаза. Кажется, спать сегодня он будет в этом жалком кресле, отсыпаться за бессонную ночь. — Чонгук, если я попрошу тебя кое о чем, ты сделаешь это ради меня? — сквозь тишь послышался голос Юнги. Чонгук никогда особо не любил такие разговоры, потому как в них отчасти таилась неизвестность и соглашаться сам не знаю на что, с одной стороны, глупо, с другой — опасно. И ответить даже ради родного и любимого человека положительно как бы затруднительно. — Ты ведь знаешь, что я сделаю многое. Зачем спрашиваешь? — спокойно прошептал Чонгук, не переставая поглаживать старшего по волосам, распутывая влажные от пота пряди. — Затем, что я старый алкаш, который боится потерять тебя. Взгляд точно в глаза, слова бьют по самому сердцу. Юнги нечего скрывать, говорит одну правду. Но Чонгук все равно недоумевает: что значит «потерять» и каким вообще образом это может произойти? И так и не догадавшись, что мысль у старшего весьма откровенная, брюнет все списывает на алкоголь и шепчет, чтобы тот поспал. «Конечно, — в мыслях усмехнулся Мин, — не понимаешь меня». Юнги лишь на ухмылку племянника закрыл глаза и занял сидячее положение. Все эти щенячьи ласки не для него, хоть и признаться было приятно. Ему бы сейчас отоспаться да решить все в одиночку, самому, потому как Чонгук явно не поможет и будет только мешать. Но только Юнги хотел уйти к себе в комнату, как его взору открылась кровавая картина: сначала следы, ведущие с кухни, потом и пятно на сером ковре возле ступни младшего. Пазл сложен, хоть и с трудом на пьяную-то голову, и вот Юнги уже с закатанными глазами идет в комнату, велит Чонгуку не двигаться и возвращается с коробкой медикаментов. — Носи тапочки, — возмутился Юнги, преклоняясь перед Чоном на колени и протягивая ногу младшего себе на колени. Вид был не из прекрасных, ну если только для ценителей глубоких порезов и запекшейся крови. Юнги к этому числу извращенцев не относился, потому поморщился, стоило полить открытые раны перекисью. Чонгук же держался молодцом и, закрыв глаза, крепко сжал край дивана. — Ну, если бы не твои психи, я бы не пострадал, — пытался как в шутку сказать младший, а сказал вроде как правду и тем самым задел самого Мина. — Прости. — Да что с тобой? — не верил своим ушам Чонгук и, попытавшись вырвать ногу от заботившегося Юнги, потерпел неудачу и через секунду оказался прижат к полу. Юнги как ни в чем не бывало повис сверху, упершись ладонями в пол по обе стороны головы Чона, и сделав тяжелый выдох, склонил голову ближе к лицу младшего, устремляя взгляд в губы. — Т-ты чего? — заикаясь спросил младший, не смея оттолкнуть Мина, потому что совсем не понимал, что тот пытается сделать, чего хочет своими действиями добиться. А тот продолжал творить неурядицу. Скорей всего, на такие глупые и откровенные действия его подталкивает еще не выветрившийся алкоголь, но если глянуть с другой стороны, то видно, как желает это, но последние шаги не делает. Замер в паре сантиметров от губ младшего и, вместо такого желанного для него поцелуя, выпалил: — Сиди смирно. Чонгуку сразу стало легче. Младший думал о том, что сейчас могло произойти и не мог сопоставить два пазла воедино. В голове кружился смерч из непонятных ему откровений, но он тут же сошел на нет, когда на ступню вновь начали лить перекись водорода. Как ни странно, но у Мина умелые руки. В пару минут он справился с окровавленной ступней младшего, перевязал напоследок и оставил Чона одного. Столько всего произошло в жизни Юнги, но почему-то именно этот момент с недопоцелуем вызывал бурю эмоций. Для Чонгука считалось, что ничего и не было, но не для Мина. Для него же свершилось то, о чем, в принципе, он и мечтать не смел. Во-первых, он уже взрослый мужчина, ему бы жену завести, да детишек воспитывать. Во-вторых, Чонгук парень и Мин тоже, не суждено казалось бы, но нет, тянет ведь и хочется вкусить плод запретного, но третья причина отбивает окончательно: родственники. Для Юнги было все простимо: парень? бог с тобой. Ребенок? воспитаю. Но вот почему факт их родства так и отталкивал, не давал Мину возможности переступить себя и признаться уже в своих идиотских чувствах, сказать, что несказанно полюбил его и что, кажется, отпустить не сможет никогда. Юнги слабак и признает это, он готов оправдываться всю свою похабную жизнь и умереть несчастным, зато будет знать, что Чонгук остался не тронут и под своим крылом. Юнги не может заснуть. То ли солнце яркое, то ли мысли дурманящие. Итог один и теперь хоть плачь — не уснешь. У Чонгука вроде как первое свидание с Тэхеном, он должен веселиться и чувствовать неловкость, провожая после старшего до дома, потому что не знаешь: поцеловать ли сегодня или лучше оставить на потом. Брюнета не могло это волновать на полную мощь, потому что в голове дядя, его странное поведение и ноющая нога. Встревоженное настроение Гука передалось и Тэхену в придачу, отчего фильм казался единственным спасением от лишних разговоров. Вернулся Чонгук домой рано и не докажешь ведь Мину, что свидание прошло успешно, а не сорвалось из-за старшего, что Тэхену просто срочно понадобилось домой, вот и все. У Юнги с детства имелась возможность чуять ложь из далека, а тем более, когда врут родные. И понять в данной ситуации, что брюнет вот так сладостно вешает ему лапшу на уши, было проще простого. — Я налью какао, — при вечерней встрече сказал Юнги. Не стал допытывать младшего и расспрашивать, отчего тот завалился домой в столь детское время. Он бы и не смог, всему виной собственник внутри себя. Чонгук поистине благодарен Юнги за это, младший бы не смог переступить через себя и честно признаться в том, что не мог спокойно веселиться где-то с другим, когда дома лежит и мучается кровинка, человек, который всегда был рядом и в горе, и в радость, Юнги всегда поддерживал и заботился, а Чонгук… а что Чонгук? Вот именно, ему просто стыдно. Заняв свое место за столом, Чонгук освободился от зимнего пальто, расстегнул пару верхних пуговок легкой рубашки и с улыбкой следил, как человек, пивший всю ночь, сейчас стоял у плиты в одних пижамных штанах и следил, чтобы молоко не убежало. Пить какао вовсе не хотелось. Оно часто вливается в глотку, когда тревожно и боязно, а сейчас ситуация не та. Чонгуку стало легче, переступив порог дома, а когда парень увидел стабильного Юнги в ночной пижамке, то стало и вовсе тепло на душе. — Фильм отстой, — завел беседу первый Чонгук и, подставив согнутую руку в локте под подбородок, с улыбкой на лице выдохнул. — А Тэхен? — не поворачиваясь к Чонгуку лицом, спросил старший, завершая готовку горячего и сладкого напитка. — А Тэхен прекрасный, — не думая, замечтался Чонгук, совсем позабыв, что вроде как из-за того самого Тэхена и начался весь этот ужас. — Ну точнее… я имел ввиду… — Я понял, — безразлично перебил младшего Юн и, разлив какао в две кружки, протянул одну Чонгуку и сам уселся напротив младшего. С Юнги раньше всегда было легко. С ним и разговаривать ни о чем было в радость, делиться душевными переживаниями — тоже, даже бывало молчать часами было ни с чем не сравнимым удовольствием. А сейчас тишина нагнетала, хотелось выть и драть на своей голове волосы. Чонгук не знал с чего начать, стоит ли вообще о чем-то говорить и кроме как «все в порядке?» в его голову ничего умнее не пришло. Ну что за вопрос «с тобой все в порядке?»? Юнги никогда не понимал как именно на него следует отвечать, и часто, а точнее всегда, игнорировал такую глупость. Но за последние сутки этот вопрос только и возникал в их разговоре, отчего хотелось забиться в истерическом смехе и лить сарказм через все щели на теле, что имеются. — Со мной все в порядке, правда, малость раком заболел и от него вроде не лечатся, ну ничего, денек-второй с тобой еще побуду точно, а там решим, — в ответ съязвил совсем не веселое Юнги и, не дождавшись от младшего понимающей улыбки и веселых глаз, сразу же добавил: — Бля, малой, само собой со мной все нормально, еще вроде не старый, чтобы всякой хренью страдать. — Не смешно, вообще-то, — яростно заметил Чонгук и, сделав два огромных глотка, опустил взгляд на стол, обижаясь на старшего всей душой, чего не мог не заметить Юн. На такие темы не шутят, да, но это же Юнги, ему можно все, как он считает, и порой не задумывается каково близким, когда тот мелет всякую чушь. Но из-за нее он никогда не извинялся, потому что считал низким, даже перед самим Чонгуком. — Не люблю, когда ты так шутишь, — еле слышно прошептал младший и, допив какао до конца, облачил свой обиженный взгляд в глаза Мина. — Не люблю, когда ты с Тэхеном, — в ответ так же тихо прошептал старший и закрыл лицо кружкой, поглащая горячий напиток в себя. 1:1 Но Чонгуку не ясна причина такого категорического поведения Юнги к его, вроде как, парню. Они еще толком-то не виделись с Тэхеном, лишь пару раз в цветочном, и то, одним лишь взглядом, так отчего такая ненависть к русоволосой персоне? Чонгук не понимал, и спросить хочет, но не может, боится вновь вывести старшего на семейный скандал. — Можешь пообещать мне одно, Чонгук? — начал первый Юнги и, не дождавшись ответа, продолжил: — когда я умру, порви все связи с этим парнем. Сделай это для меня, Чонгук, прошу. Шок. Юнги никогда не говорил на такие темы с таким серьезным выражением лица, никогда, в принципе, не просил о выборе всей жизни. Брюнет, конечно же, любит дядю и готов на многое, но: — Почему ты против Тэхена? И зачем приплетаешь сюда свою смерть? — не выдержал младший, срывая свои голосовые связки. — Да, я против Тэхена и не приму его никогда. И как ты понял, даже после своей смерти. А порвать с ним я прошу, потому что… после своей смерти я уже не смогу тебя спасти, как это сделал три года назад. Меня не будет рядом, чтобы… помочь тебе. Юнги настроен серьезно. Его слова не летят как былая шутка, не мягкие и скользкие, а точно-режущие и в самую душу. Сложно слушать подобное из уст того, кто сам ценнее всей жизни, того, кого так любишь и о кончине последнего думать не хочется. Да и к чему об этом думать при здоровом дяде? Все будет хорошо, Чонгук уверен, хоть и хочет убежать, спрятаться в том месте, где никто его не найдет, и не вылезать, пока костлявая смерть с косой не придет за его душой. Но вместо трусости Чонгук выбирает иной путь: не вдаваться в подробности неизвестности, отчего Юнги себя так ведет и почему тот начал вспоминать страсти трехлетней давности. Это было неважно для младшего в данный момент, он хотел просто успокоить Мина и себя заодно. — Обещаю, — тяжело дыша, выдохнул Чонгук и, сжав кружку от злости в своей ладони, добавил: — а ты обещай, что не тронешь меня и Тэхена. — Обещаю.