***
Пир продолжался до глубокой ночи и завершился танцами. К барабанам (не тем, что использовались в ритуалах, а другим – более мелким, с более звонким звуком) прибавились трещотки, сделанные из высушенных полых костей животных, бубен и две свистульки*. Под ритмичную какофонию этого ансамбля вернувшиеся из Путешествия мужчины начали исполнять танец охотников. Исполнялся он с боевым оружием – ножом и копьем, а учитывая большую скорость движений представлял собой довольно небезопасное занятие, сочетающее развлечение с состязанием в ловкости и силе. Кныш, никогда не питавший любви к подобному времяпрепровождению (а по правде говоря, прекрасно понимавший, что пережить этот танец без травм у него практически не было шансов), отошел назад и смешался с толпой зрителей. Его никто не остановил, и он, благополучно выскользнув из кольца Рослых, опоясывающего костер, присел под раскидистым деревом, устало опершись спиной о ствол. Большое путешествие отняло у него гораздо больше физических и душевных сил, чем он мог бы предполагать. – Духи не забрали тебя. Кныш открыл уже слипающиеся глаза, услышав раздавшийся над головой голос родителя. Медленно встал, не отвечая: ни опровергать, ни подтверждать очевидный факт смысла не было. Взывающий тоже не продолжил беседу, лишь окинул сына непроницаемым взглядом и отошел прочь. Кныш грустно опустил голову. Он ощущал себя ненужным – ни родителю, ни Роду... Смутную надежду рождали лишь последние слова Духа. «Ты только начинаешь...». Что, интересно? Скорей бы он вернулся и сделал это ясным! А до следующего полного лика Светлоликого еще так долго ждать!.. Из задумчивости его вывел усилившийся бой барабанов. Из танцоров остались только двое – Тур и Шох, и то, что происходило между ними, в равной степени напоминало и танец, и поединок. Залюбовавшись отточенными движениями сильных тел, Кныш незаметно для себя подошел поближе. Они уже оставили оружие и теперь изображали сражение врукопашную – вот только грань между игрой и реальностью казалась необычайно зыбкой. Захваты, удары, подсечки, попытки повалить соперника на землю исполнялись с такой виртуозной ритмичностью и грацией, что зрителям оставалось лишь восторженно ахать. Кныш, как и все, не мог отвести глаз от мускулистых рук, широких плеч, лоснящейся от пота кожи противников. Сейчас, в неверном свете костра, эти двое казались духами войны и охоты. Тем временем Туру удалось-таки повалить Шоха на землю – лишь на мгновение, – а в следующий момент он уже склонился к нему, чтобы помочь подняться. Как раз тогда музыка резко оборвалась, в наступившей тишине стало слышно шумное дыхание молодых воинов, и перед разразившимся шквалом приветственных воплей Кныш успел заметить, что Тур снова, как и в Путешествии, специально не позволяет одышке взять над ним верх. В этот момент в круг вернулись все участники Путешествия. Свистульки заиграли что-то тягучее. Кныш, знавший, что последует за этим, отвернулся и равнодушно поплелся в свою хижину: на площадке ему больше было нечего делать.***
Туру полегчало. Если обратный путь до селища он проделал словно во сне (а по правде говоря, провел в этом состоянии и почти все Путешествие, начиная с первой ночи), то плотная еда, танцы и шутливый поединок с Шохом вернули его к реальности. Привычно выравнивая дыхание, ощущая, как огненной птицей бьется сердце, как стекают по коже щекочущие ручейки пота, он снова почувствовал себя прежним, с какой-то радостной уверенностью ощущая: "вот кто я есть, вот где мое место"... Впрочем, оставалось и еще кое-что, чего он не собирался пропускать. Под медленные напевы из-за кольца зрителей появились юные представительницы Рода, достигшие созревания, но не вступившие в брачный возраст, в котором предки наказали заключать союз с одним мужчиной. Тур видел их и раньше, да какое там видел – он вырос вместе с ними – и все же сегодня смотрел на них другими глазами. Были ли причиной того искусные, сделанные специально к этому событию, украшения, над каждым из которых девушки трудились так же тщательно, как он над своим оружием – или сам его взгляд стал другим – не мальчишеским, а мужским – но он определенно заметил в старых знакомых новые черты. Заметил и оценил. Девушки начали танец – медленный, чувственный, с плавным покачиванием крутых бедер, едва заметным колыханием обнаженных упругих грудей, широкими взмахами гибких рук... Глухо притоптывали маленькие босые ступни, шуршали набедренные повязки, слышалось где-то на границе слуха частое дыхание, срывающееся с десятка полуоткрытых губ – словно сама Жизнь заявляла этим танцем свои права... Они все будут принадлежать ему и его товарищам, вернувшимся из Путешествия, целых два круговорота. Лишь по прошествии двух зим каждый из них, вступив в брачный возраст, должен будет выбрать себе одну спутницу и заключить с ней союз, чтобы никогда больше не смотреть на других. Только одну... Мрачно. Но это еще так нескоро!.. А пока... Танец окончился, и молодые подошли к ожидавшим их воинам. Тур не стал сомневаться: Анхэ – с ее большой грудью, округлыми бедрами и длинными ногами, нравилась ему еще давно. Теперь он, не мешкая, протянул ей руку, и лишь сжав маленькую ладонь, увидел, что тем самым помешал сделать то же самое Шоху. Их взгляды встретились – но ничего, кроме благодушных усмешек, за этим не последовало. Оба знали: то, что сегодня Туру повезло быть первым, не отменяет того, что с друзьями положено делиться. У них на это целых два круговорота, а там... Там видно будет. Ведя избранницу к хижине, Тур заметил тощую тень, мелькнувшую где-то в стороне, и ощутил, что восстановленное было с таким трудом душевное равновесие снова пошло прахом. Как бы он ни притворялся, что все осталось как раньше – на самом деле мир изменился для него в ту ночь – и вернуть его на круги своя Тур уже не сможет, как не сможет и вычеркнуть из памяти наполненную странными тенями равнину и фигуру, своим светом разгонявшую древний мрак. ... Он взял ее жестко и зло, скупясь на ласки, стремясь не столько утолить похоть, сколько выбить из головы все воспоминания о Пустоши. Все знания о ней. Выбить. Выбить. Выбить. Анхэ жалко скулила, пытаясь отстраниться, вывернуться из каменного захвата жестких пальцев, до синяков впивающихся в ее бедра – но он не слышал ее. Не слышал ничего, кроме засевших в памяти и уже совершенно истерзавших его бессмысленных безголосых слов: «Создай себя. Ты только начал».