Побратим змея

      Крутой каменистый склон Жертвенного холма начинался чуть в стороне от входа в селище. Высоких деревьев на холме было немного, росли они больше по его склонам, оставляя плоскую вершину открытой. С нее можно было отлично рассмотреть все окрестности – но что было сейчас гораздо более важно – Рослые, оказавшиеся на ней, были полностью открыты для взора Лучезарной. Оставалось лишь сделать все так, чтобы она не разочаровалась в увиденном.       Взывающий Анх и Кныш взошли на холм, когда багровый диск уже почти касался линии горизонта. Зрелище, безусловно, радовало глаз – однако тяжело дышащим родителю и сыну, с трудом преодолевшим подъем, было не до любования видами.       Кныш тяжело бухнул на землю увесистый мех из кожи, содержащий все необходимое для обряда. Взывающий, видя такую безалаберность, зашипел было, но затем резко оборвал готовую сорваться с языка гневную нотацию и лишь коротко приказал:       – Поленья и хворост.       Кныш торопливо кивнул, развязывая вязанку из нескольких толстых суков, которую он притащил на плече. Поддерживать огонь им предстояло не так долго, так что этого должно было хватить. Вот для жертвоприношения духам лета потребуется большое, долго горящее пламя. Кныш знал, что все три восхода, оставшиеся до этого события, его соплеменники будут, помимо исполнения обычных своих обязанностей, собирать хворост и сухие поленья и доставлять их наверх. Знал – и потаенно радовался, что, как участник обрядов, он на сей раз избавлен от этой повинности. Впрочем, пока было непонятно, что из этого лучше.       Утром Анх отвел сына в Ритуальную хижину, где они занялись примеркой подходящего к случаю облачения. Кныш был одного роста с родителем, но уже него в плечах, а потому все одеяния Анха висели на нем, как на жерди. Старый Взывающий поворчал было – но выбора не оставалось. Подобрав для сына длинную, до земли, широкую ризу из тонкой кожи с длинными рукавами, он критически ее осмотрел, и, видимо, найдя подходящей, передал ему:       – Надевай.       Кныш последовал приказу и лишь сдавленно охнул, когда одеяние опустилось на его плечи: риза была от горла до подола украшена сотнями приделанных к ткани мелких речных камешков и весила соответственно.       Анх отреагировал на замешательство сына таким недобрым взглядом, что тот поспешил сделать вид, что ничего не случилось.       – Хорошо.       Анх обошел Кныша со всех сторон, оценивающе осматривая.       – Иди к Фетхе, пусть она перешьет его в плечах.       Кныш кивнул, поспешно направляясь к выходу – но грозный рык родителя тут же пригвоздил его к месту.       – Стой!       Он недоуменно оглянулся.       – Одежду для ритуалов носят только на ритуалах!       – Плохо сделал, – Кныш мазнул себя кулаком по груди и попытался снять с себя облачение. Попытка оказалась тщетной: с тем же успехом он мог бы пытаться вывернуться из-под небольшого холма. Анх, увидев это, раздраженно засопел, но после того, как сын, неловко повернувшись, едва не влетел в сложенные аккуратно емкости с различными травами, оставил нравоучения на потом и бросился помогать. Совместными усилиями риза была снята, аккуратно сложена и вручена Кнышу с приказом поторопиться.       Затем последовала долгая примерка и перешив одеяния, для которых сыну Взывающего пришлось повторно облачаться, а затем стоять, поворачиваться, наклоняться, поднимать и опускать руки, что совершенно лишило его сил. В конце концов Фетха осталась довольна: удовлетворенно покивав, она помогла ему раздеться (Кныш, по собственным ощущениям, готов был взлететь от внезапной легкости), а затем вручила одежду аккуратно завернутой в чистый кусок кожи (тяжесть получившегося узелка снова придавила к земле). В этот момент в хижину знахарки заглянул донельзя раздраженный Анх, желавший узнать причины столько непомерного, по его мнению, промедления. Узнав, что все готово, он пожелал было убедиться в этом сам, коротко приказав сыну одеться, но Фетха, увидев, что лицо Кныша принимает уже совершенно затравленное выражение, решительно вмешалась, заявив, что все сделано как должно и в дополнительных проверках не нуждается.       Анх хотел было поспорить, но, взглянув на неуклонно двигавшуюся к закату Лучезарную, лишь раздраженно фыркнул и знаком приказал сыну следовать за ним.       Они вернулись в Ритуальную хижину, где Взывающий уже успел отобрать все необходимое для обряда. Кныш со все растущей оторопью осмотрел солидную горку всевозможных предметов и большой кожаный мешок, в который их надлежало сложить.       – Это сделаю я, – Взывающий задумчиво оглядывался по сторонам, видимо, прикидывая, не нужно ли взять что-то еще. – А ты собери поленья для костра. По пальцам одной руки. Держи.       Кнышу, только успевшему аккуратно отложить свое одеяние, была всучена широкая кожаная лямка.       – Обвяжи ею дрова и сделай петлю, чтобы нести на плече. Если не сможешь, спроси кого-нибудь из мужчин, – хотел того Анх или нет, но последняя фраза прозвучала скрытым оскорблением. Кныш, однако, был уже слишком вымотан, чтобы обращать внимание на такие нюансы. Сейчас он с тревогой размышлял о том, что просто не дотащит все это имущество на Жертвенный холм. То, что родитель не возьмет ничего из поклажи, было для него очевидно: Взывающий должен взывать, а не таскать тяжести.       – Приготовь мне большую биклагу с водой, – уже почти выйдя из хижины, услышал он голос Анха. – И возвращайся поскорей, нам скоро в путь.       – Ёль не поможет нам донести поклажу? – осмелился-таки поинтересоваться Кныш.       – Это без надобности.       Ничего не ответив, Кныш вздохнул и поплелся за дровами.       Костерок, сложенный в самом центре холма, задымил и наконец разгорелся. Анх, уже успевший разложить на земле все необходимое для обряда, чуть качнул головой в одобрительном жесте.       – Пора, – произнес он вслух. – Теперь слушай. Тебе нужно стоять за мной, повторять то, что буду делать я, и следить, чтобы костер не гас. По моему знаку будешь подбрасывать в огонь ароматные травы – я буду показывать, какие именно. Ты увидел?       – Увидел, родитель, – Анх повторял эти инструкции уже в третий или четвертый раз, так что не запомнить его рекомендации было сложно.       – Помни, что если духи не смилостивятся, нам придется уйти. Ошибаться нельзя.       Кныш кивнул.       – Одевайся, начинаем.       Сын Взывающего со вздохом влез в свое облачение. Тяжелая кожа опустилась на плечи, натертые лямками от мешка, и ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы не допустить болезненной гримасы. Взывающий с привычной, круговоротами выработавшейся сноровкой оделся и быстро начертил на лице сына красные магические узоры.       – Пора, – повторил он, и голос его звенел от напряжения.       Последующие два часа прошли для Кныша под знаком все более усиливающейся физической измотанности. В целом, ничего сложного не происходило: движения Взывающего были неспешными, широкими и размеренными. Раз попав в ритм, Кныш даже быстро научился их предугадывать, так что проблем с тем, чтобы успевать за родителем, у него не возникло. Сложнее было другое: в его одеянии даже просто воздеть руки над головой было тяжело. А кроме того, требовалось кланяться, касаясь рукой земли; вставать на колени; подниматься с колен; широко разводить прямые руки в стороны... Не говоря уж о том, что едва оставленный без внимания, костер тут же пытался погаснуть, а чтобы незаметно подкинуть в него дров, не помешав обряду, приходилось проявлять недюжинную ловкость и быстроту, равно как и для того, чтобы бросить в огонь щепотку ароматных трав. С последними было особенно тяжело: во-первых, нужно было не пропустить в движениях Анха того жеста, которым он указывал на определенную баночку или плошку; во-вторых, быстро добраться до нее, не опрокинув других; зачерпнуть из нее щепотку порошка и бросить в пламя костра. Ситуацию усугубляло то, что если в движениях Взывающего Кныш уловил и ритм, и некоторую логику, то чем руководствовался он, выбирая ту или иную травку, осталось для него загадкой. Густой благовонный дым же ел глаза и неприятно драл горло, заставляя с трудом сдерживать рвущийся из груди кашель.       Кныш искренне недоумевал, каким образом родитель это выдерживает. Взывающий, однако же, казалось, был в своей стихии: его движения были отточенными чуть ли не до миллиметра, а сильный, звучный, совершенно не походивший на обычный голос, которым он пел гимны восхваления Лучезарной, ни разу не сбился и не сфальшивил.       Наконец огненный диск полностью исчез за горизонтом, оставив после себя догорающие багровым и золотым облака. Анх, завершив последнюю песнь, замер с воздетыми к небу руками, постоял так какое-то время, затем медленно опустил руки и коротко кивнул, давая понять, что обряд окончен. Кныш, к тому времени с трудом державшийся на ногах, в изнеможении прислонился спиной к стволу дерева – за что немедленно был вознагражден резким окриком:       – Испачкаешь одеяние!       – Плохо сделал.       Голос звучал хрипло, а сил на то, чтобы поднести руку к груди, уже не было.       Анх окинул сына внимательным взглядом, затем молча помог ему раздеться и самолично упаковал ризу в чистую кожу.       – Наклонись.       Кныш молча повиновался. Думать, зачем родителю это понадобилось, было слишком тяжело.       Поток холодной воды, окативший голову и плечи, стал исчерпывающим ответом на этот незаданный вопрос. Кныш, не сдержавшись, вскрикнул, шарахнулся в сторону, влетел в ствол какого-то дерева, больно оцарапав бок – и, к своему удивлению, почувствовал себя гораздо бодрее.       – Пей, – лицо Взывающего уже терялось во мраке, но по голосу его сын понял, что старик скупо, одними уголками рта, улыбается. – Ты выдержал, и это хорошо. Собирайся, идем домой.