Побратим змея

      Трепещущие огоньки жировых светильников, во множестве принесенных в Ритуальную хижину, где лежало тело Взывающего Анха, наполняли пространство колеблющимися голубовато-желтыми бледными всполохами. Дым ел глаза, а от резкого запаха горелого рыбьего жира (животный не использовали еще с начала голодных времен, теперь все шло в пищу) першило горло и сбивалось дыхание.       Погребальные носилки установили на двух высоких толстых деревянных колодах. Обычно они не использовались, и покойников укладывали прямо на полу, – но поступить так со старым Взывающим ни у кого не хватило духу. Однако, несмотря на оказанную честь, восковое лицо Анха, казалось, и в посмертии было суровым и недовольным.       «Неудивительно!..» – подумалось вождю Маруху, который не отходил от носилок с самого момента прибытия в Ритуальную хижину. Ему, Румару и еще нескольким старейшим и самым уважаемым членам Рода предстояло провести у изголовья покойного целую ночь, отдавая последнюю дань уважения.       От предписанной обрядом позы – на коленях, склонив голову, все тело начинало ломить буквально в считанные минуты – но поделать с этим было ничего нельзя. Приходилось собрать волю в кулак и гнать из головы непрошеные картинки того, как здорово было бы сейчас распрямить спину и смачно, до хруста, потянуться...       Марух поморгал, отгоняя коварное видение.       Лучше сосредоточиться на том, что им еще не так плохо. Скоро в хижину войдут Хойт и другие старейшины, они их сменят, и можно будет, не нарушая приличий, выбраться из этой удушающей, но при этом все равно холодной атмосферы и пойти ненадолго домой. Может, даже вздремнуть немного, до пробуждения Лучезарной...       Вождь снова поморгал. Думать о сне, как оказалось, тоже было весьма чревато. А еще о голоде... И о саднящих после прежних носилок ладонях... И о... Хватит!       Ему и правда еще не так плохо. Кнышу, например, хуже. Он, как сын и как Взывающий, никуда уйти не сможет до самого утра.       Марух припомнил, как когда-то, очень давно, еще совсем зеленым мальчишкой он провожал в последний путь своего родителя. И как адски болело все тело после нескольких часов такого бдения, тоже помнилось отлично. А ведь он не был Взывающим, а значит, на последовавшем утром погребальном обряде был просто пассивным зрителем. Выдержит ли мальчишка? И какими карами со стороны разгневанных духов и душ предков обернется ситуация, если не выдержит?..       Марух скосил глаза на стоящего рядом Взывающего, с тревогой отмечая, что цветом лица он уже практически сравнялся с покойным родителем. Глаза Кныша были открыты, но, судя по остановившемуся слепому взгляду, это никак не было благоприятным признаком.       Румар, видимо, разделял опасения старого товарища. Едва заметно шелохнувшись, он коснулся его локтем, затем перевел глаза на молодого Взывающего и чуть покачал головой, словно говоря «Так не пойдет».       Вождь еще раз скользнул по Кнышу взглядом, заметил пальцы с побелевшими костяшками, судорожно вцепившиеся в ритуальное одеяние и вопросительно кивнул на оставленный открытым выход из хижины: «Предложить уйти?».       Румар легким кивком выразил согласие.       Как раз в этот момент в хижину вошел Тур, закончивший подготовку ритуального оружия. Осторожно сгрузил его в угол, затем, как и все, преклонил колени. Марух едва слышно завистливо привздохнул: сыну, как молодому члену Рода, достаточно было провести здесь всего несколько минут.       Заметив чуть позже, как охотник одним слитным движением поднялся на ноги, вождь наконец решился: кивком приказав сыну подождать, он обратился к Кнышу.       – Взывающий?..       Строго говоря, это было нарушением правил: никто не имел права прикасаться к Взывающему или говорить с ним, когда тот участвовал в обряде. Марух, однако же, чувствовал, что иного выхода нет.       Кныш обернулся к нему, остановив на его лице все такой же невидящий взгляд. Выглядело это странно и жутко, так, что бывалый воин растерялся и на автомате обратился к нему не церемониально, а как привык – по имени.       – Кныш?       Тот сморгнул, и глаза его прояснились, а взгляд стал осмысленным.       – Что? Уже пора?       – Нет еще. Но... Иди отдохни.       – Я не могу.       – Ты еле живой, – Румар, поддержавший вождя, категорически не умел ходить вокруг да около. – Как только Лучезарная проснется, начнется погребальный обряд. Ты не можешь в нем ошибаться...       Он хотел сказать «как тогда, перед Запретным лесом», но промолчал.       – Если ты не выдержишь, будет очень плохо, – подхватил его мысль Марух. – Гораздо хуже, чем если не пробудешь здесь всю ночь. Иди, скоро придут другие старейшины. Твоему родителю окажут все надлежащие почести. Тур проводит тебя. Да, Тур?       – Твоя воля, родитель.       Кныш, при упоминании о сопровождении раздраженно поморщился и, видимо, хотел возражать и дальше – но два выжидающих взгляда со стороны вождя и его поплечника сделали свое дело. Коротко кивнув в знак согласия, он неловко поднялся, едва сдержав болезненную гримасу, и на негнущихся ногах вышел из хижины. Тур последовал за ним.

***

      Отойдя немного от Ритуальной хижины, Взывающий остановился, с наслаждением вдыхая холодный ночной воздух. Постояв немного, он обернулся к Туру, остановившемуся рядом.       – Ты можешь не провожать меня, – сказал он. – Я знаю, где моя хижина. Не нужно обращаться со мной, как с ребенком.       Голос его звучал гораздо мягче, чем в Запретном лесу – но Тур без труда уловил в нем те же властные нотки, заставившие его, обычно послушного воле родителя, склонить голову в знак согласия.       – Твоя воля, Взывающий, – ответил он. – До Общего костра нам по одной дороге, а потом, если захочешь, иди один.       Кныш кивнул и направился к центру селища. Прошло некоторое время прежде, чем он заговорил снова.       – Ты очень, очень хорошо сделал, когда помог мне на обряде, – Кныш приложил ладонь к груди.       Тур небрежно махнул рукой.       – Ничего большого. Мы же не могли стоять там весь восход, – его собеседник едва заметно усмехнулся, а охотник продолжил уже серьезно. – Как по мне, ты очень хорошо все сделал этим восходом. Он был долгим, и ты справился. Если твой родитель видел тебя – его сердце должно было бы стать больше.       – Скорей он, наверное, пожалел, что у него нет подходящей палки, чтобы прибить меня, когда я забыл вдохнуть силу в узоры, – усмешка Взывающего стала горькой.       Тур смущенно кашлянул, в очередной раз заметив про себя, что не силен он во всех этих задушевных разговорах.       – Я знаю, что твой родитель часто не был хорош с тобой, – заговорил он. – Но знаю и то, что когда теряешь кого-то, с кем прожил очень долго – от этого плохо. Очень плохо. Может, ты сейчас так не чувствуешь. Но потом все равно будет плохо. И когда плохо – хуже всего быть одному. Тебя, конечно, одного не оставят – ты ведь Взывающий. Всем нужен... Но и ты – старайся быть с кем-нибудь, говорить. Тогда отпускает, – охотник немного помолчал, а затем добавил: – Особенно с женщинами говорить хорошо. Они как-то знают, что сказать. У мужчин так не выходит. Фетха, например. Она снаружи колючая, но на самом деле хорошая.       Имя Анхэ готово было сорваться с языка – но Тур вовремя сдержался: начинать такой странный, непонятно к чему приведший бы разговор на дико уставшую голову показалось ему неправильным.       – Да, знаю, – голос Кныша звучал тепло. – Ты очень хорошо сказал. Ты все замечаешь и видишь лучше, чем другие... Может, лучше, чем ты и сам думаешь.       Они вышли на площадку посреди селища.       – Точно не хочешь, чтобы я довел тебя до хижины?        На усталом лице Взывающего мелькнула тень улыбки:       – Я не молодая, чтобы ты меня провожал, сын вождя.       Тур оценил иронию, негромко хмыкнул.       – Твоя воля. Отдыхай.       Взывающий взмахнул рукой в прощальном жесте и растворился в темноте.