***
Ничего, кроме того, что есть в тебе самом, дитя... Ничего, кроме этого... Тур резко подскочил на лежанке, чувствуя, как бешено колотится сердце. Во сне он злился на кого-то – злился страшно, неконтролируемо, так, как в жизни, наверное, просто бы не смог. Фоном сновидения проносились картины его неудачного поединка с Шохом, а также сцена с метанием копья – видится, именно за них он в ярости спрашивал со своего невидимого противника, все повторяя и повторяя один и тот же вопрос: «Что ты со мной сделал?!» Противник, однако же оставался спокоен – как-то запредельно спокоен – и вся ярость Тура разбивалась о него, как волна с ревом разбивается о каменный утес, чтобы, вдоволь наярившись, утихнуть, покорно прильнув к его основанию... Так было и с ним, и в наступившей во сне тишине охотник и услышал беззвучные слова... Судя по серому свету, льющемуся из-под опущенного полога, Лучезарная должна была вот-вот проснуться и явить себя смертным. Оставаться в хижине потому не было никакого смысла да и желания, и Тур, натянув рубаху из тонкой замши, доходившую до середины бедер и мельком взглянув на спящего Маруха, бесшумно выскользнул наружу. Еще вчера он надумал соорудить себе новый наконечник для копья и теперь тихо радовался своевременно нашедшемуся занятию: физическая работа, особенно тонкая и кропотливая, требующая полной концентрации внимания, всегда помогала ему привести в порядок мысли и чувства. Устроившись у Общего костра, он принялся было возиться с заготовкой, когда за спиной раздались тихие шаги. – Хорошего утра, Внемлющий, – поздоровался охотник, не оборачиваясь. – Ты правда можешь узнать меня по шагам? – в голосе подошедшего Кныша сквозило удивление. – Как сказать... В той стороне, откуда ты идешь, есть только твоя хижина, лекарская и хижина Фетхи. Значит и идти оттуда в этот час можешь либо ты, либо знахарка. А чтобы не различить ваши походки, надо быть глухим. Кныш усмехнулся, затем указал на место возле Тура. – Хорошо сделаю? Охотник рассеянно кивнул, вновь принимаясь точить кусок кости, стараясь придать тому нужную форму. Говорить о чем-либо настроения не было, но шорох инструмента по заготовке заполнял собой тишину, так что молчание не казалось тягостным. Или это ему только с Внемлющим так уютно молчалось?.. «Ничего, кроме того, что есть в тебе самом»... Будущий наконечник копья вздрогнул в ладони, выворачиваясь, и Тур по инерции едва не проехался точилом себе по пальцам. – Вот мрак!.. – Все хорошо? – чуть обеспокоенно поинтересовался до тех пор молча сидевший рядом Кныш. – Да... – охотник еще раз осмотрел свою ладонь. – Да. Спал неважно, и, наверное, руки еще не проснулись... – Снилось что-то? Вопрос прозвучал, казалось, совершенно естественно, но слух Тура, видимо, натренированный тягостными разговорами с родителем, тут же распознал знакомые напряженные интонации. «Ну хоть ты-то в душу не лезь, пока не просят!..» – Нет. Ничего, пустое. А ты... Ты что-то хотел или так просто? Кныш помолчал, отведя глаза. – Вообще-то хотел... – наконец нерешительно заговорил он. – Твой родитель говорил со мной насчет Летних Проводов... Про то, что нужен обряд и... – Я знаю, как все проходит на Летних Проводах, – кивнул Тур. – И что? – Ну... Ты говорил, что пойдешь со мной По-Ту-Сторону... – тихо ответил Кныш. – Я бы тебе не напоминал, но... Видится, я и правда не смогу пойти туда один. Тур, оторвавшись от заготовки, окинул его понимающим взглядом. – Допекло, да? Тот кивнул. – Ну пошли тогда, – Тур отложил наконечник, поднялся на ноги. – Сейчас? – А когда ты хотел? Кныш замялся. – На самом деле, я не думал, что ты так просто встанешь и пойдешь. – А чего ждать-то? Ветер переменится уже в ближайшие восходы. Если уж прибить твоего кабана, так сейчас. Словом, догоняй давай. Он повернулся и быстро зашагал к тропинке, выводящей к Белой границе. – Ты хорошо сделал, что решился, не тянул долго, – снова заговорил он, когда Внемлющий, догнав его, подстроился под его скорость. – На настоящей охоте нельзя долго думать, сомневаться там... Видишь момент – бей. И в глаза зверю смотреть нельзя. Он от этого бесится, а твое сердце только больше дрожит, и ты... Ого!.. Он резко остановился, не дойдя нескольких шагов до белых камней. Кныш, чувствуя, как сердце начинает колотиться где-то в районе горла, поднял глаза на Запретный лес. В целом, ничего особенного не увидел. Лес, как впрочем и многократно до этого, не стал скрывать свою истинную природу – правда, именно таким Кныш, пожалуй, его еще не видел. Гораздо более странно было другое... – Ты что... Видишь что-то? – запинаясь, уточнил он у Тура. – Не то что бы именно вижу... – в голосе охотника звучало удивление и какая-то задумчивость, словно ему было сложно подобрать слова, чтобы описать собственные ощущения. – Но... Теперь мне, наверное, ясно, почему этот лес называют Запретным... Кныш решительно тронул его за плечо. – Если твое сердце дрожит – не ходи, – негромко, но твердо произнес он. – Я плохо сделал, что позвал тебя. Ты теперь и сам видишь: там не место смертным. Я забыл об этом... Точнее, сделал вид, что забыл, думал спрятаться за тебя. Но это не твоя ноша. Взгляд охотника ясно говорил о том, что он думает насчет таких предложений – но озвучить он решил все же нечто более важное. – Я не сказал бы, что оно дрожит... – задумчиво, словно прислушиваясь к самому себе, ответил он. – Я не чувствую никакой угрозы. Лес, он... Он странный... Живой как будто. Будто дышит... И настроение у него такое... Будто напряжен он... Ну... Ну как мы когда-то, перед Большим путешествием – каждый хочет лицом в грязь не ударить... Внемлющий еще раз окинул взглядом опушку Запретного леса – и не мог не признать, что в целом описание Тура под то, что увидел он сам, подходило. Неужели... – Ты что, всегда так видишь? – прервал его мысль голос Тура. – Впервые – когда мы ходили за телом моего родителя. С тех пор – да, почти всегда. Ну, то есть иногда и по-другому, совсем по-другому... – он вздрогнул, вспоминая черные расплывчатые пятна из своих снов. – Да и лес тоже... В разном настроении бывает. Но как просто обычный лес – нет, почти никогда не вижу. – Чудно... – протянул охотник, делая несколько шагов вперед и оказываясь почти вплотную к белым камням. – Ладно, пошли, на месте разберемся, какое там у кого настроение. – Ты точно не... – начал было Кныш – но Тур был уже По-Ту-Сторону.Глава 24
13 августа 2017 г. в 14:51
«Тебе ведь ясно, Взывающий, что мы не можем проводить лето и встретить Холодное безвременье без разговора с духами? Слишком важным и странным был этот круговорот. Ты должен говорить с ним от имени Рода на Летних проводах. Так, как делал твой родитель или по-новому – но ты должен это сделать. Ты ведь это видишь, верно?»
Слова, сказанные вождем Марухом на площадке у Общего костра Кныш вот уже два восхода снова и снова прокручивал в голове, словно пытаясь найти в них какой-то новый, неразгаданный до этой поры смысл. И чем дальше, тем больше убеждался: ничего он в них не найдет, кроме того, что с ослепительной ясностью открылось ему в тот самый момент, как они были произнесены: с самого своего возвращения из Запретного леса в Ночь излома он лгал. Лгал самому себе – и Роду, видимо, тоже. «Не ходить больше за Белую границу». Это даже и не решение было – просто импульс, продиктованный болью и страхом. Он был в какой-то момент хорош – позволил немного успокоиться, прийти в себя, пережить случившееся. Но дальше... Дальше это «не пойду» стало напоминать трясину, в которую Кныш с каждым шагом, действием, сказанным словом или совершенным выбором проваливался все глубже и глубже.
Поначалу это было не слишком заметно, и жизнь, виделось, пошла на лад. Неожиданно появились соплеменники, жаждущие поделиться с ним своими проблемами и переживаниями, ищущие совета и поддержки. Беседы эти Внемлющего порядком утомляли, а иногда и весьма раздражали – однако он не мог не признать, что были в них и положительные моменты: прежде всего в том, что благодаря им он, по меткому выражению Тура, возвращался из Холмов предков, оставив гибель Величайшего, хоть и близко, но позади. Кныша это удивляло, иногда пугало, а иногда он чувствовал себя виноватым, за то, что приходит в себя, кажется, даже слишком быстро. Однако факт оставался фактом: на смену непереносимой боли пришла глухая тоска, которая, хоть и покидать его не собиралась, но и жить в целом не мешала.
Кроме того, разговоры и советы так или иначе открывали ему мир Рослых, сближая молодого Внемлющего с Родом, который круговоротами воспринимался им лишь как досадное препятствие на пути в его мир – мир духов и бестелесных полетов, где властвовал Величайший. Теперь же Кныш с некоторым удивлением замечал, что так или иначе находит себе место среди соплеменников, и жизнь с ними была вовсе не такой ужасной, как виделось ему когда-то...
Казалось бы, чего еще желать?
Однако тревожные знаки, говорящие о том, что трясина, хоть и незаметная поначалу, никуда не делась, так или иначе показывались – и со временем игнорировать их было все сложнее. Главным из этих знаков была фраза, которую его собеседники часто произносили в разговорах с ним: «Ты ведь духам внемлешь... » Продолжение было, как правило, тоже почти одинаковым: «спроси у них, узнай, попроси...»
Кныш отмалчивался или отвечал, как тогда Шоху, что все гораздо сложнее, чем видится. Однако никакие отговорки не могли победить наивной веры поселян в то, что теперь ответ на любой вопрос и решение любой проблемы они могут получить напрямую из По-Ту-Сторону и больше не сомневаться в том, что поступают правильно – так, как духам того бы хотелось.
А он – он чувствовал себя самозванцем и иногда задумывался о том, что мешало ему попросту объявить Роду, что связи с По-Ту-Сторону для него больше не существует, с духами он говорить больше не будет и за Белую границу не пойдет. Кныш старательно убеждал себя, что от подобного заявления Род только вздохнет с облегчением: мол, перебесился Взывающий, теперь все снова пойдет своим чередом, – а если кто и будет разочарован, – так со временем все, что он делал, забудется, и старое снова вступит в свои права...
Выглядели такие рассуждения весьма гладко и даже убедительно – однако от них становилось почему-то до того тошно, что оставалось лишь отбросить их подальше и занять себя чем-нибудь – все равно чем – лишь бы об этом не думать. Мысли послушно отбрасывались – и медленно, но верно умножали трясину...
Еще одним шагом в топь было то, что он так и не решился поговорить с Ёлем. Собирался было. И даже пару удачных моментов видел, когда рыжий подросток был один и не слишком занят. Но моменты были упущены, а все благие намерения разбиты о простой вопрос: «А что, собственно, я ему скажу?»
И верно: если больше никаких духов, никакой Белой границы, никакого По-Ту-Сторону – так и учить подростка нечему и незачем. Обряды, которые отправлял Анх, тот знает назубок – так, что, похоже, это ему, Кнышу, пора снова напрашиваться к нему в ученики...
Раз представив себе это, Внемлющий заскрипел зубами и поспешил убраться от Ёля подальше – неровен час, тот сам захочет о чем-нибудь поговорить. Однако же проблема теперь была очерчена более ясно: чтобы «не ходить за Белую границу» стало не импульсом, а осознанным решением, ему нужно было подобрать альтернативу. Именно об этом и говорил Марух, подчеркивая: «Ты должен поговорить с духами – так как твой родитель – или по-новому...»
По-новому – или как родитель... Этот невозможный выбор совершенно извел Кныша за два восхода, прошедшие с того разговора. «По-новому» означало вернуться в Запретный лес. «Как родитель...» Что ж, это означало попросту признать, что вся предыдущая жизнь была ошибкой, и все, что ему остается – считать капли воды да воскурять ароматные сборы... «С сон-травой», – с мрачной иронией подумал он, и на какой-то миг это решение и вправду показалось ему самым простым из возможных.
Мгновение, однако, прошло – а выбор без выбора так и остался. И стал тем более острым и неизбежным, когда речь зашла об обряде на Летние Проводы. Тут уж не отговоришься, не уйдешь от ответа, не буркнешь, что все не так просто, надеясь, что вопросов больше не зададут. Тут уж – отправишь либо так – либо этак. А там и... – Кныш зябко поежился, хотя в нагретой Лучезарной хижине было тепло, – там и жизнь повернет или так или этак. И потом уж ничего не исправишь...
«Ты пойдешь за Белую границу, потому что не сможешь иначе», – вспомнились ему слова Тура, и теперь он увидел их в новом свете. «Не сможешь иначе» вовсе не означает захочешь так, что не сможешь противиться собственному желанию. Это означает именно что не сможешь. Сердце будет дрожать, будешь упираться, – но знать, что, не сделав шаг за белые камни, погубишь себя еще вернее, чем если решишься...
А раз так...