Побратим змея

      Если вождь Марух принимал какое-то решение – то старался исполнить его как можно скорее. Особенно это касалось решений неприятных, тяжелых и сложных. На то, однако же, чтобы решиться на разговор с сыном, ему пришлось потратить восходов-восходов...       Тур обнаружился у Общего костра, при свете которого охотник ловко правил рукоять своего любимого ножа. Дерево ее начинало крошиться, что угрожало сделать оружие полностью непригодным к использованию – но сын вождя, видимо, не собирался расставаться с ним так просто.       Подходя, Марух с горечью заметил, что, хотя на площадке, несмотря на вечер, было еще довольно много поселян, вокруг Тура образовалась словно пустая прогалина: если раньше вокруг него постоянно толпилась смеющаяся, гомонящая молодежь, то теперь даже Шох предпочел обниматься с Анхэ на противоположной стороне площадки. Случайность? Может и так... Но вождь чувствовал, что с какого-то неуловимого момента его жизнь и жизнь сына накрепко раскололась на «тогда» и «теперь».       Молодого охотника это, казалось, не смущало. Во всяком случае, работал он увлеченно и сосредоточенно, и судя по спокойной, расслабленной, насколько позволяло его занятие, позе, никаких душевных терзаний не испытывал. Подошедшего родителя он встретил, как и всегда, склонив голову в знак приветствия – но если раньше Маруха такая почтительность сына радовала, то теперь почему-то задела.       – Идем, поговорить надо, – склонившись к нему, негромко произнес он.       Тур послушно, и, как показалось Маруху, даже с готовностью поднялся, направляясь к их хижине, и вождь с еще одним приступом горечи отметил, что он удивлен такой покладистостью. То, что раньше он воспринимал как должное, теперь с легкостью могло быть нарушено: тот, в кого превращался его сын, воистину не терпел ничьих указаний.       – Значит, ты так и не убил того детеныша? – заговорил он, опуская полог в хижине.       – Нет. Моя вина, что ослушался тебя, но...       – Оставь, это был не первый и не единственный раз.       Тур опустил голову. Неужели родитель позвал его лишь затем, чтобы снова начать увещевать? Неужели ему и вправду неясно, что если бы это было возможно, он, Тур, с радостью стал бы снова таким сыном, как был раньше?! Или?.. Охотник задумался, удивленный этой новой для него мыслью. Или не стал бы? Вопрос был слишком сложным, чтобы задаваться им сейчас, в ходе разговора, – но обдумать это, безусловно, стоило. Пока же охотник ограничился лишь беглым мысленным взглядом на свою прошлую жизнь, и пришел к поразившему его впечатлению, что тот покорный воле родителя, исполнительный, обязательный, надежный – но совершенно несамостоятельный и глубоко в душе зависящий от одобрения и похвалы Тур ему не нравится. Определенно не нравится.       – Сын, тебе не видится, что скоро мы возненавидим один другого?       Неожиданный вопрос вернул его реальности, убедив, что разговор на сей раз точно не пойдет по привычному руслу, и заставив, прежде, чем дать ответ, задуматься – действительно серьезно задуматься.       – Я бы не смог ненавидеть тебя, родитель, – наконец ответил он. – Но мне думается, что я вижу, о чем ты говоришь. Я постоянно раню тебя теперь. Я не хочу этого – видят духи и души предков – не хочу. Но почему-то по-другому не получается.       Марух медленно покачал головой, осмысливая сказаное.       – Я говорил о тебе с Внемлющим, – наконец сказал он. – Он говорит, что и ты страдаешь от того разлада, что между нами вышел. Что скажешь об этом?       – Скажу, что это правда, – просто ответил Тур. – Боль, которую ты терпишь из-за меня, ранит и меня. Я вижу, что тебе плохо, и иногда знаю, что должен разы-разы в восход перед тобой виниться – но в то же время что толку, если...       – Если не выходит по-другому?       – Да.       Снова воцарилась тишина.       – Что бы ты сделал на моем месте, сын? – наконец спросил Марух. – Что бы сделал, если бы сейчас перед тобой сидело твое чадо – и ты бы знал это, – но видел лишь незнакомца?       Тур снова надолго замолчал, а когда заговорил, голос его звучал напряженно, словно он с трудом сдерживал кипевшие в нем чувства.       – Моя вина, если мои слова снова ранят тебя, родитель... Но... Когда Рослый, например, ломает ногу, так, что ясно, что кости уже не срастутся, и он начнет заживо гнить – ногу отрубают. Мне видится, что ты об этом говорил, когда спрашивал, не возненавидим ли мы друг друга. Что-то сломалось. В этом точно нет твоей вины. Не знаю, есть ли моя. Но то, что мертво, должно быть отсечено. Не держи меня так близко к себе. Ты останешься моим вождем и моим родителем. Ты будешь мне хорош, и я буду почитать тебя, пока живу. Но мне невыносимо видеть это ожидание в твоих глазах. Ожидание того, что однажды все станет как раньше. Я знаю, что не станет. И я чувствую себя лжецом, который дает повод для несбыточных надежд.       – Так значит – отпустить?.. Вот и он о том же...       Уточнять, о ком речь, не приходилось.       Марух молчал, невидящими глазами глядя в стену хижины. Хотелось, до боли хотелось глупо, по-детски уточнить, переспросить сына о том, сохранит ли он свою любовь и почтение к родителю, если тот и правда его «отпустит». Хотелось хоть каких-то гарантий, что впереди не только пустота одиночества и покинутости. Но это слишком напоминало какой-то унизительный обмен – свободу на слова обещаний... Обещаний, исполнение или неисполнение которых от Тура не зависит...       И все же как больно и страшно резать без этих, пусть и пустых слов!..       – Да будет так, сын. Моя воля: властью вождя я дозволяю тебе построить свой дом, не дожидаясь поры союзов. Ты ведь все равно не будешь его заключать, верно?       – Верно.       – Тогда тебе нечего ждать. У нас не одна жизнь на двоих, чтобы делить дом. Принимайся за работу следующим же восходом. Можешь жить тут, пока не закончишь – но не тяни с этим.       – Ты хорошо сделал, родитель, – Тур приложил ладонь к груди.       – Это не все. Я решил передать власть главы Рода достойнейшему, – Тур поднял голову, пристально взглянул на него: ему было ясно, какими усилиями далась родителю эта ритуальная фраза. – Поединки будут в начале следующего Теплого Безвремения. Если, конечно, я доживу. Завтра я сообщу о своем решении старейшинам и Роду. Но я хотел, чтобы ты узнал первым. Ты...       Он осекся и снова окинул хижину бегающим взглядом. Будет ли сын участовать в этих поединках? Спросить и хотелось, поскольку неизвестность выматывала, и было слишком страшно: как отзывались в его сердце ответы сына, Марух знал слишком хорошо.       Он поколебался еще мгновение – и промолчал.

***

      Разговор с родителем произвел на Тура странное впечатление. С одной стороны – вроде бы и хорошо: тот, видится, наконец начал осознавать всю глубину и необратимость происходивших с чадом изменений, и делал шаг им навстречу. Вот и хижину можно будет свою построить, а значит – настанет конец неловкому тяжелому молчанию по вечерам. Они оба от этого только выиграют, это несомненно. И все же...       Все же сердце охотника было неспокойно. Марух эти решения принимал вынужденно – не потому, что считал их верными, а потому, что жить дальше так, как жили они, стало невыносимо. Еще и поединки эти...       Тур беспокойно повертелся на лежанке, устраиваясь поудобнее, напряженно всматриваясь в темноту, будто надеялся углядеть там ответы на беспокоящие его вопросы.       Как родитель будет чувствовать себя, когда главой Рода станет кто-то другой? Сможет ли найти свое новое место в племени? Да и станет ли искать? Или просто угаснет, потеряв всякий смысл и интерес к жизни? Это уж не говоря о том, что с ним будет, когда станет ясным, что место его займет не сын. Он ведь до сих пор на это надеется – хоть исподволь – а все же... И как его не ранить еще больше? Как совместить свои собственные устремления и чаяния – и то, чего хотят от тебя другие?..       Тьма понемногу таяла, сменяясь серой дымкой рассвета – а ответы Тур так и не нашел.       Измученный поисками, он бесшумно поднялся и сел на своем ложе: спать не хотелось, да и пытаться заснуть смысла не было – начинался новый восход. Что же, встретить его раньше всех остальных – в этом есть своя прелесть.       Охотник выскользнул из хижины, с наслаждением вдохнул чистый, влажный, наполненный неясными ароматами утренний воздух, бегло оглядел еще спящее, тихое селище, затем взглянул на опушку Ближнего леса. Этим восходом он с Враном, Вайгом и Кимом должен был свалить там несколько деревьев: запас дров подходил к концу. Работа была тяжелая и довольно опасная: падающее дерево представляло собой весьма серьезную угрозу для зазевавшегося лесоруба, – а потому начинать ее в одиночестве не стоило. С другой стороны, ничто не мешает ему пойти осмотреться, выбрать наиболее подходящие для рубки деревья, прикинуть, как именно стоит их подрубать – так, чтобы падая, они никого не травмировали.       Приняв это решение, Тур зашагал к выходу из селища.       Выйдя на опушку, он, однако, в нерешительности остановился. Подувший легкий ветерок донес до него запах Ближней реки – свежий, приятный... Зовущий.       «Еще чего не хватало! – одернул себя охотник, когда ноги его, словно бы управляемые какой-то внешней силой, сделали несколько шагов в глубину леса. – Работать еще не начал – а уже развлекаться надумал?!»       Ветерок, однако же, не унимался.       «Может, и правда, было бы неплохо окунуться? Восход жарким будет, да и работы-работы сделать нужно. Вдруг потом уже не смогу?..»       Хотя с Проводов лета и прошел уже почти полный лик, Безвремение, последовавшее за ними, и правда никак нельзя было назвать холодным. Напротив, лето словно бы и ведать не ведало, что его уже проводили – духи его исправно выполняли свою работу, словно стремясь компенсировать Рослым затянувшуюся перед тем зиму. Вот и теперь: утро выдалось мягким, и восход, последовавший за ним, действительно обещал быть гораздо более теплым, чем можно было ожидать.       «Эх, ладно! Только быстро!»       Утешая себя тем, что в это время он, вообще-то, вполне бы мог еще спать, – а значит, ничего полезного все равно бы не делал, охотник быстрым шагом направился к Ближней.       На подходе к реке он, однако же, убедился, что был не единственным, кто поднялся до рассвета: с реки явственно долетал плеск воды и какие-то неясные восклицания.       Тур пошел медленнее, зачем-то стараясь ступать бесшумно, и осторожно выглянул в просвет обступавших Ближнюю зарослей.       На реке обнаружился Внемлющий в компании Айрат. Были они здесь, очевидно, довольно давно («Затемно, что ли, по лесу шатался?» – со смутной тревогой подумал охотник), – так, что уже успели искупаться и теперь, выбравшись на отмель, обсыхали под первыми посланцами Лучезарной.       Впрочем, как быстро сообразил Тур, продолжавший наблюдать за этой сценой, купание считал оконченным только Кныш, неспешно распускавший свои до того собранные в узел роскошные темные волосы. Айрат же явно была убеждена, что развлечение можно и продолжить, причем обязательно вместе – плавать в одиночестве компанейской родичи было, очевидно, неинтересно.       Внемлющий, однако, ни на умильные взгляды, ни на другие более чем очевидные намеки не поддавался, и тогда Айрат прибегла к последнему средству: молниеносным движением выхватила из-под его уже протянутой руки большой костяной гребень, – и, не теряя времени, подняв тучу брызг, кинулась в воду.       – Ах ты наглая морда!!       Тур издал едва слышный смешок: этот гребень Внемлющий делал сам, – даром, что большим умельцем в вырезании из кости не был, – и совершенно определенно бросился бы за ним в огонь, и, – как и вышло теперь, – в воду.       – Утопишь – назад в лес выгоню!       Родичь проворно плыла вперед, к середине реки, и Тур успокоенно качнул головой – не утопит. Чтобы выдрать из ее зубов что-то, с чем ей не хотелось расставаться, нужно еще очень постараться.       Затем, однако, он снова замер, чувствуя, как на смену веселости приходят совершенно другие чувства и мысли.       «А он ведь красивый... Стройный, изящный... Точеный, как тот гребень. И плывет хорошо, мощно. Даже не ожидал... Я бы и быстрее мог – но не так. Так, как он, пожалуй, никто не может: тихо как-то, и быстро... Будто разрезает воду, как нож мягкую кожу... Красиво...»       Айрат, видимо, посчитав свою миссию исполненной, гребень вернула, пловцы вновь повернули к берегу, – а охотник в очередной раз помотал головой: «Духи, о чем я думаю?!.»       И однако же, хоть и ругал себя на чем свет стоит – не мог отвести взгляда от бликов Лучезарной, играющих в струях воды, стекающих по телу выбирающегося на берег Кныша. Во рту почему-то враз пересохло.       Молодая родичь выбралась на берег и энергично затряслась, обдавая Внемлющего тучей брызг. Тот что-то проворчал, затем, чуть наклонившись, начал отжимать воду с волос.       «Да что за морок такой?! – окончательно рассердился на себя охотник, осознав, что вот уже невесть сколько времени скользит взглядом по его ногам и бедрам. – Чего я в мужском теле не видел?!»       И однако, едва произнеся это в мыслях, подумал, что тело Кныша отличается от всех мужских тел, виденных им раньше.       «Может, из-за прически? – размышлял он, уже потеряв надежду воспрепятствовать подобным рассуждениям. – Вон какие длиннющие волосы отрастил... Не у всякой молодой такие... Но не молодой же я его считаю!»       Охотник постарался как можно подробнее представить виденных им обнаженными Рослых – что мужчин, что молодых. Получилось – однако никакого интереса возникшие картинки не вызвали – только ощущение, лучше всего описываемое все тем же «чего я там не видел». Почувствовал очередной укол раздражения, осознав, что, по всему выходит, чего-то «не видел» он исключительно в Кныше, и исключительно он вызывает в нем интерес и вполне определенное волнение.       «Вот мрак!..»       Кныш оглянулся, привлеченный хрустом сухой ветки – но в зарослях у Ближней уже никого не было.