Побратим змея

      Тур ощущал себя зверем, загнанным в угол.       Едва кураж схватки начал остывать, его едва вернувшаяся способность рассуждать здраво снова была подвергнута серьезному испытанию. Мысли метались, словно угодив в западню, выхода из которой, несмотря на все усилия, не находилось.       Фактически, он уже – глава Рода. Поединок с родителем был скорее частью ритуала, чем настоящей схваткой, а значит, проиграть в нем невозможно...       А все же если попробовать? Но как? Просто стоять без движения? Это превратит поединок в фарс, оскорбив родителя. А любому его приему Марух просто не воспротивится, отдаст победу...       А если отказаться с ним сражаться? Сказать, что... А что, собственно, говорить? Он победил честно – даже перед самим собой. Тот прием, которым он оттолкнул Шоха, был единственным проявлением зверя, запертого в нем. Но он не решил хода поединка, а после они сражались на равных, как было когда-то давно, в прошлой жизни...       Выход, должен быть выход!..       Он не хочет быть главой Рода. Да какое «не хочет» – не может! Права не имеет допустить, чтобы чудовище, которым он периодически становился, было названо «достойнейшим».       Надо было уходить. Не медлить, уйти гораздо раньше, не дожидаться этих клятых поединков. Родитель бы пережил – во всяком случае, ему не было бы хуже, чем сейчас. Если бы он ушел еще тогда, прошлым Холодным безвременьем... Кто знает, может, теперь уже и вернулся бы, принеся с собой ответы. А может, и не вернулся, ибо что-то подсказывало Туру, что полученные в Потусторонних горах знания навсегда закроют ему путь в мир смертных. Но тогда в любом случае называние нового главы было бы не его заботой, а Род в конце концов научился бы жить и без него... Потерянный, зачем, зачем ты тянул?!.       – Тур? Тур!       Подняв голову, он с трудом узнал стоящих перед ним старейшин.       – Тебе пора, мальчик, – произнес один из них. – Вставай, родитель ждет.       Он молча, медленно поднялся на ноги.       Ловушка захлопнулась.

***

      Последний поединок состязаний происходил уже вечером. Ночное ложе Лучезарной этим восходом было пурпурно-багровым, красноватый отблеск ложился на селище, и Туру, подошедшему к арене, показалось, что земля внутри очерченного бревнами четырехугольника залита кровью. Он даже инстинктивно потянул носом, пытаясь уловить будоражащий солоноватый запах. Ничего не почувствовал, разумеется, – и неожиданно испытал сильнейший укол раздражения: подделка! Вокруг нет ничего настоящего! Все сплошная ложь!..       Он попытался было справиться с собой – но гнев нарастал подобно неудержимой волне.       Марух что-то говорил – громко, размеренно, торжественно – но слова ускользали от слуха и разума, а перед внутренним взором охотника замелькали совсем другие картины: Величайший. Таким, как он видел его в первый и последний раз на Пустоши Великого волка. Змей, сокрушавший мир, который посмел обмануть его, вселив ложные надежды, заставив купиться на иллюзии.       Тур закрыл глаза, чувствуя, как тяжело колотится в груди сердце. Когда он бежал по Запретному лесу, сотрясаемому яростью Величайшего – ему было жутко. Теперь же он видел в его деянии красоту и мощь. Смелость не предавать себя. Решимость избавиться от лжи, выкорчевать ее из собственного сердца. Уничтожить. Свернуть с ложного пути и вернуться, наконец, к себе. Никто не посмеет больше заставлять его лгать. Никто больше не помешает ему быть собой!       А тот, кто пытался это делать – поплатится. Жестоко поплатится.       Похожее чувство он испытывал, когда танцевал на Летних Проводах. Только теперь в его намерения не входило никого соблазнять. Тогдашний танец вожделения сменился теперь танцем смерти. И на сей раз действо было расчитано на двоих.       Он почти не ощущает собственных движений и осознает, что что-то происходит, лишь по доносящемуся словно издалека отклику смертных. Чем-то он похож на тот, что был тогда, в конце лета. Только теперь пот у них выступает не от желания – а от ужаса. Их страх словно покалывает кожу, раззадоривая и все больше вгоняя в исступление, так, что теперь он уже не знает, для скольких предназначен его танец. Сколько мошек попадутся под его карающую ладонь.       «Не надо было удерживать меня, смертные, не надо... Зверь, загнанный в угол, вырвется на волю. Так вырвется, что вы не скоро это забудете.... Если останется, кому помнить».       Ноздрей наконец касается вожделенный запах – и он такой сильный и дурманящий, что легко можно заключить: крови течет много, очень много. Хорошо. Хоть это теперь настоящее...       Он не знает, как долго длится его месть. Осознавание происходящего приходит лишь тогда, когда волна его ярости наталкивается на уже знакомую ему скалу и с ревом начинает замедлять свой бег.       Мошка, ну почему ты всегда лезешь, куда не звали?!.       Впрочем, разве Горы могут быть мошкой?..       «Ты обещал. Вспомни. Ты обещал, что узнаешь меня...»       Безголосые слова звучат, кажется, прямо в голове, отдаваясь приступами жуткой боли. Запах крови, наполнивший ноздри, из восхитительного становится тошнотворным.       «Что я натворил?..»       Он все еще будто на гребне волны – но морок понемногу отступает, возвращая его в реальность.       – Ты обещал, что поверишь мне. Даже если забудешь себя самого. Тур, ты помнишь?       Теперь голос уже звучит вполне обычно и даже кажется знакомым. Правда, чем ближе он раздается, тем меньше хочется возвращаться в тот мир, из которого он доносится. Там слишком страшно.       Пропитавшая, кажется, абсолютно все вонь вызывает рвотные позывы, и он едва успевает отвернуться, зажимая рот ладонью. Чуть позже кто-то вкладывает ему в ладони большую миску, полную воды.       – Пей.       Влага льется в глотку, и становится и правда немного легче. Настолько, что ему удается даже разлепить глаза.       Мир перед ним расплывается, словно он наполовину ослеп. Голоса тоже доносятся словно издалека, и, хотя все слова вроде бы ему знакомы, смысл фраз ускользает. Остается только ощущение гнева, отвращения и страха, которыми они наполнены. Впрочем, это уже обычные, не потусторонние и не запредельные голоса смертных – а значит, он возвращается. На добро ли, или на зло.       Затем снова наступает провал, в конце которого в ладони ему снова что-то вкладывают – он смутно различает какую-то небольшую посудину. От фигуры, которая появляется в тот же момент рядом с ним, приятно пахнет травами.       – Пей. Мозги заработают.       Он не слишком хорошо понял смысл этой фразы, – но тело машинально исполнило приказ. У снадобья был терпкий, чуть горьковатый вкус, и странным образом от него действительно стало легче: мир обрел четкие контуры, а мысли прояснились.       – Фе... Фетха?..       Язык слушался пока плохо, но его не покидало ощущение, что это ненадолго.       – Во! Говорю же – заработают! Ты что натворил, мальчик?..       Она склонилась к самому его лицу, пристально всматриваясь в глаза, словно надеясь найти в них ответ.       Он непроизвольно отвел взгляд, ощущая чудовищный груз вины и стыда: о чем-то хорошем так не спрашивают.       – Ты помнишь что-нибудь?       Голос Кныша по другую его руку заставил повернуться к нему, молча отрицательно качнув головой.       – Что?..       – Ты едва не убил своего родителя. Тебе... Тебе успели помешать.       Внемлющий запнулся, и Тур понял, какую роль он в этом сыграл.       – Ты помешал?.. – на всякий случай уточнил он.       – Скорее, ты сам остановился, когда вспомнил о своем обещании. Но дело не в этом.       – А в том, что ты набросился на него. На ритуальном поединке, где никто не ждал настоящего боя. Без предупреждения. И едва не вышиб из него дух, – мрачно закончила Фетха.       Из задней части хижины (Тур успел уже сообразить, что находится в своем новопостроенном доме: видимо, его перенесли туда, пока он был без сознания) донеслись тихие всхлипывания. Он оглянулся и при свете нескольких светильников увидел Анхэ, устроившуюся на краешке его лежанки. Основную ее площадь заняла Айрат, которую молодая судорожно теребила за роскошный меховой воротник на загривке. Увидев, что она привлекла его внимание, помощница знахарки быстро поднялась, и, неуклюже опустившись рядом с Туром на колени, обняла его за шею.       – А я все равно знаю, что ты хороший... – Шептала она. – Это все он... Тот, кто в тебе поселился... Но его же изгнать можно, вот увидишь... И все будет как раньше...       Тот, кто в нем поселился?!.       Тур бросил недоумевающий, тревожный взгляд на Кныша, молча прося разъяснений.       – Теперь в этом никто не сомневается, – мрачно кивнул тот, и охотник подумал, что впервые видит Внемлющего настолько подавленным. – И никто больше не считает тебя Рослым. В том числе и мы.       Фетха и Анхэ скорбно кивнули, и молодая снова горячо зашептала:       – Мне Шох запретил сюда приходить, только я не послушалась. Ты... Ты же все равно хороший, а они все пусть что хотят говорят!..       – Кто-то еще?.. Кроме родителя?.. – слова дались с трудом, и Тур допил оставшиеся несколько глотков отвара, надеясь максимально усилить его эффект.       Все трое отрицательно покачали головой.       – Но и его хватило, – констатировала знахарка.       – Он... Выживет?       – Должен. Хотя это иначе как чудом Отца не назовешь. Но придет в себя не скоро. А поправится ли полностью... – она неопределенно покачала головой.       – Можно... Можно мне его увидеть?       – Позже придешь. После... Всего. Тебе разрешат проститься. Наверное.       Тур пристально взглянул на нее, во взгляде читалось понимание.       – После того, как все произошло, – продолжил рассказ Кныш, – старейшины, а за ними и другие поселяне сказали, что не станут называть главой Рода родителеубийцу.       – И решили назвать Шоха, – дополнила Анхэ.       – Это доброе известие, – кивнул Тур.       – На этом они и заканчиваются, мальчик, – заговорила Фетха. – Едва Лучезарная проснется, Род назовет Шоха своим главой. А как только произойдет это – он должен будет изгнать тебя.       – Он этого не хочет! – горячо зашептала Анхэ. – И переживает страшно. Но у него выбора нет. После такого... Не сможет он... Ты... Ты не злись на него...       Тур только молча пожал плечами. О какой злости могла бы идти речь? Другого решения у молодого вождя и правда не оставалось. А даже если бы оно и было – изгнание того, кто перестал быть Рослым и представлял угрозу всему Роду (а это именно так, и довольно уже убегать от этого) было самым правильным, что можно было бы сделать. Надежнее – только лишить отступника жизни. Но это если речь идет о смертном. А так – неизвестно еще, чем обернется такая попытка.... Да, все верно, иного решения тут просто не может быть.       – Ладно, молодая, идем, – прервала Фетха затянувшуюся тягостную паузу. – Я еще к Маруху загляну, посмотрю, как там помощницы мои справляются. А ты к жениху иди. Ему сейчас ничуть не лучше, чем всем нам. Иди, утешь.       Анхэ снова всхлипнула.       Тур обернулся, обнимая ее за талию.       – Ты не плачь, молодая, – прошептал он. – У каждого своя дорога. Я не должен был уйти так – но и оставаться мне было нельзя. Значит, так нужно было. И... Если следующим восходом уже не поговорим... Будьте счастливыми, и пусть ваш союз длится круговороты круговоротов...       – Нет! – Анхэ вывернулась из его рук, размазывая слезы по щекам. – Не говори так! Этого... Этого же просто быть не может, что ты уйдешь, уже этим восходом уйдешь! Ты не можешь, Шох тебе не позволит, он что-то придумает!..       – Если бы он попробовал избежать моего изгнания, я сказал бы, что он плохой глава Рода, Анхэ. И я в любом случае уйду. Так нужно, поверь. Так что прощай, молодая.       Фетха решительно подхватила свою плачущую помощницу под локоть, выходя с ней из хижины. Айрат, подняв голову, проводила их взглядом, заскулила, – но с места не сдвинулась. Тур, сидевший до того прямо на земляном полу, пересел на лежанку, спихнув родичь к стенке хижины. Погнать бы ее по-хорошему, чтоб на подстилки к Рослым не лезла – но это уже не его забота...       – К родителю бы только успеть зайти, – заговорил он, обращаясь не то к самому себе, не то к устроившемуся напротив него Кнышу. – Повиниться, – даже если он не услышит...       Внемлющий не ответил, язычки пламени светильников отражались в его глазах. Молчание длилось долго, пока Тур вновь не нарушил его.       – Ты правда больше не видишь во мне Рослого?       Кныш чуть пожал плечами.       – Я давно уже не видел.       – Правда? А почему мне не сказал?       – Что именно?       И правда, что нужно было говорить? Разве все не было очевидно, не лежало перед ним, как на раскрытой ладони? Разве он не знал, что с ним происходит? Не чувствовал своей силы? Не видел странных снов? Не знал истинного облика Запретного леса и не прекратил жестокие игры духов в Ночь Излома?       Все было предельно ясно – просто он не хотел этого замечать. И именно из-за его малодушия родитель лежит теперь в лекарской.       – Я плохо сделал... – прошептал он наконец. – Даже представить не могу, насколько плохо... Если долго ходить по краю – однажды так или иначе споткнешься. И почему я, потерянный, об этом забыл?.. Чего ради прикрывался бреднями про «не обижать родителя»?.. Вот, не обидел...       – Не бери вины больше, чем есть. Ты не только убегал и прятался от ответов. Ты и правда хотел сделать как лучше.       – Кто знает... Да теперь это уже и не важно. Хотел – не хотел... Теперь уж как есть. А ты... Ты очень хорошо сделал, что остановил меня. Думаю, далеко не только мой родитель обязан тебе жизнью: судя по тому, что со мной творилось, я бы на нем не остановился...       – Я ведь обещал тебе – мое сердце никогда не будет перед тобой дрожать. Я вспомнил это обещание. А ты вспомнил свое.       – Ты тогда уже догадывался, чем все закончится? И специально заставил меня пообещать?       Кныш неопределенно качнул головй.       – Не то, чтобы догадывался... Во всяком случае, что все будет так, как случилось – конечно не знал. Иначе сам бы выставил тебя По-Ту-Сторону искать ответы. Просто... Тогда на Летних Проводах... Этот твой танец... – он запнулся, едва заметно покраснел. – Он был очень сильным, одним словом. Как в плен брал. И я потом подумал – а если бы так же – но не про желание лечь, а про желание убивать?.. Ну, как-то так, не помню точно. Словом, потом вдруг подумалось о том, чтобы пообещать тебе то, что я обещал. И с тебя взять обещание...       Тур задумчиво кивнул. Айрат, на которую он уже давно, не стесняясь, опирался, вывернулась из щели между его спиной и кожаной стеной хижины и с недовольным видом устроилась на полу у входа.       – Так или иначе, а все обернулось на пользу, – сказал охотник. – Странно выходит, да?.. Мы будто местами поменялись. Теперь ты защищаешь наших, заботишься о них, помогаешь... Словом лечишь... А я теперь потерянный. Да такой, что не удивлюсь, что когда-нибудь мной детей непослушных пугать будут.       По усталому лицу Внемлющего скользнула тень улыбки.       – Поскольку ты теперь не Рослый – так, может, и умирать тебе не придется. Тогда ты их услышишь, эти страшные байки.       Тур несколько досадливо, как показалось Кнышу, махнул рукой.       – Скажешь тоже, умирать не придется. Я ж не дух. Я... Живой и настоящий. Разумеется, я однажды умру. Правда, не уверен, что отправлюсь в Холмы предков. В этом, наверное, разница и есть. А может, и не в этом. Вот потому и нужно идти в Потусторонние горы: вопросов у меня по-прежнему больше, чем ответов.       – И теперь ты не сможешь вернуться, чтобы рассказать, что узнаешь.       – Ну, об этом можно не волноваться. Ты-то за Белую границу всегда прийти сможешь, – он помолчал, затем добавил тише и серьезнее: – Я обязательно тебе расскажу. И... О том нашем разговоре тоже. Обещаю.       Кныш коротко кивнул.       – Ты главное помни, что пока что ты еще живой и настоящий. И что в Горах ты можешь умереть ничуть не хуже, чем где-то еще. Так что ответы ответами – а береги себя. Ладно?       – Постараюсь, – Тур сменил позу, улегшись на шкуры. – Ладно. Лучезарная скоро проснется, и это будет очень долгий и трудный восход. Хорошо бы отдохнуть – хотя я бы лучше в лекарской с родителем посидел, по правде говоря...       – Ты же знаешь Фетху: если она говорит нельзя, значит, нельзя.       – Угу... Она все знает... На то и Знающая... Ладно, подремать попробую.       – Спи. Меня старейшины просили остаться с тобой до рассвета – на случай, если вдруг еще что случится. Но я могу посидеть снаружи, если хочешь.       – Да не надо, – охотник несколько смутился. – Я вообще-то тебя и не прогонял. Ясно, конечно, что все уже случилось, и никого я больше убивать не пойду. Но... По правде говоря, мне очень плохо – так, как еще, наверно, никогда не было. И я бы не хотел оставаться один, хотя бы в последний раз. Потом, видимо, к одиночеству так или иначе придется привыкать. Так что ложись давай.       Он гостеприимно подвинулся и повернулся на бок, освобождая часть лежанки – однако собирался ли Внемлющий воспользоваться приглашением – так и осталось невыясненным: бдительная Айрат, углядев теплое местечко, серой молнией метнулась к нему и, удовлетворенно засопев, устроилась рядом с Туром.       – Вот ведь наглая тварь! Пошла вон!       – Да не прогоняй ты ее, – Кныш устроился по другой бок родичи, обняв ее за шею. – Она ведь тоже хочет с тобой проститься. И переживать будет, и скучать...       – Угу. Переживать, что никто за хвост не потаскает.       Впрочем, охотник не сомневался, что Внемлющий был прав: родичь действительно привязалась к ним обоим, так что скучать, несомненно, станет.       «И я по тебе, нахальная морда... – мысленно обратился к ней Тур. – И я тоже...»       Он устроился поудобнее, также прижимаясь к зверю, чувствуя, как густой мех щекочет кожу. Перекинул руку через спину Айрат, и уже в дреме почувствоал, что его ладонь легла на обнаженное плечо Кныша. Руку так и не убрал и заснул на удивление быстро.