Побратим змея

      Несомненно, это было самое печальное называние главы Рода, какое поселяне могли не только припомнить (помнили, на самом деле, только называние Маруха, да и то, только старшее поколение), но даже представить. Вышедшие с рассветом на центральную площадку селища Рослые напряженно оглядывались, переминаясь с ноги на ногу, и, казалось, рады были бы оказаться где угодно – лишь бы подальше отсюда.       Всеобщая тревога только усилилась, когда по боковой тропинке на площадку вышел Тур в сопровождении Внемлющего и Айрат. Молодого вождя и старейшин, укрывшихся с ним в Хижине советов, видно пока не было, а посему взгляды поселян – испуганные, гневные, полные отвращения, горького изумления или сочувствия, – устремились на сына бывшего вождя. Тот остановился недалеко от выхода с площадки, чуть в стороне от остального Рода – и многим поселянам это показалось символичным. Его осунувшееся, посуровевшее, словно за одну ночь постаревшее лицо не выражало ровным счетом ничего, и пристальный осмотр, которому его подвергали, казалось, оставил его совершенно равнодушным. Кныш, которому нужно было присоединиться к Шоху и совету старейшин, слегка тронул его за плечо, будто одновременно и прощаясь, и желая поддержать – но бывший всеобщий любимец даже не шелохнулся. Айрат, поколебавшись, к кому из хозяев присоединиться, выбрала все же охотника, вытянувшись на песке у его ног.       Тишина, и до появления Тура гнетущая, теперь стала и вовсе невыносимой – и поселяне начали переговариваться – сначала едва слышно, затем все смелее – словно надеялись, что разъедающую сердце тревогу, страх, безнадежность и ощущение нереальности происходящего можно выговорить, выплеснуть наружу вместе со словами.       – Связали бы его, что ли...       – Да ну, еще чего... Все ж-таки свой...       – Ну да, свой... Ка-ак кинется сейчас!..       – Да типун тебе на язык! Чего это кинется? Вон тихо стоит, никого не трогает...       – Родителя, поди, тоже до поры не трогал...       – Так отлучат его или нет?       – Как вождь скажет...       – А он-то называть его хоть будет? Если он не Рослый?..       – А кто его знает?       – Как вождь решит...       – Если отлучат – так в лес без ничего выкинут, только в том, что на нем надето...       – Ни ножа, ни кресала...       – Как же он...       – Нельзя так...       – Угу, а родителя кулаками месить, выходит, можно?!       – Да тихо вы! Идут!..       Голоса стихли, и все взгляды сосредоточились на процессии, показавшейся со стороны Хижины советов. Шох, на плечах которого, согласно древнему обычаю, лежала цельная шкура родича, шел первым, за ним старейшины, первый из которых, Хойт, нес на полусогнутых руках широкий выделанный кожаный пояс с ритуальным оружием – символ власти «достойнейшего», и Внемлющий, уже успевший переодеться в ритуальное одеяние.       Согласно обычаю, по правую руку нового вождя должен был идти прежний, и теперь оставленное пустым место резало глаза, заставляя поселян то и дело обращать встревоженные взгляды в сторону лекарской, словно в ожидании, что если не сам Марух (что было совершенно невероятно), то хотя бы новости о нем оттуда появятся.       Появилась, однако, только Фетха в сопровождении Анхэ, и судя по усталому, озабоченному, совершенно не оживленному виду этих двоих, сказать им обеим Роду было решительно нечего. Старейшина Хойт, заменявший бывшего вождя на обряде, смерил знахарку и ее помощницу внимательным взглядом и, поняв, что ничего нового они о состоянии вождя сообщить не могут, что-то коротко сказал Шоху. Тот кивнул, и старейшина выступил вперед.       Если бы Марух был с ними, он, согласно традиции, держал бы речь, ритуально отчитываясь перед Родом в своих поступках в качестве вождя, благодаря соплеменников за верность, помощь и послушание ему, винясь за то, что сделал не достаточно хорошо или причинил вред. Теперь же, однако, ситуация была иная: негоже перечислять за кого-то его заслуги и тем более говорить о промахах. Потому старейшина Хойт, по-прежнему держа торжественный пояс с оружием, лишь коротко произнес, обращаясь к соплеменникам:       – Род, прими своего достойнейшего.       Затем повернулся к Шоху, с помощью Айна опоясал его и, склонив голову, положил руки ему на плечи.       – Ты показал себя сильнейшим, – громко, так, чтобы слышали все, произнес он. – Служи Роду мудро и справедливо. Вождь Шох.       Он отступил, и вслед за ним главу Рода назвали также остальные старейшины и Внемлющий. За ними последовали и остальные члены Рода. Слова называния могли быть разными: ритуальную формулу можно было по желанию сократить, или, наоборот, сделать более долгой, – однако финал неизменно повторялся из раза в раз: вождь Шох.       Ритуал длился довольно долго. Когда же поток Рослых, подходивших к новому вождю, иссяк, и на площадке вновь воцарилась тишина, Шох медленно обернулся ко все так же стоящему чуть в стороне Туру.       Старейшины, а вместе с ними и весь Род устремил на него выжидательные, напряженные взгляды: если молодой вождь потребует от Тура назвать его – это будет означать, что он не последует призывам старейшин, обойдет древнюю правду и все же оставит за родителеубийцей право называться частью Рода. Если же нет...       Тишина стала звенящей, когда богатырь неспешно, мерными шагами подошел к бывшему другу. Тур, до того стоявший, опустив голову, не отрывая взгляда от песка под ногами, поднял на него глаза, в которых мешалось удивление и какое-то обреченное ожидание. Поселяне, захваченные напряженностью момента, подтянулись ближе к этим двоим, стараясь проделать это как можно незаметнее.       – Всю эту ночь я думал о том, что случилось на поединках, – голос молодого вождя звучал негромко, было ясно, что обращается он напрямую к Туру, не стремясь сделать их разговор публичным. Последнего, однако, избежать не удалось: в гробовой тишине, когда весь Род, как один Рослый, затаил дыхание, хорошо слышен был бы даже легкий шепот. – И о том, что происходило раньше, недавно... И очень давно, когда предки, что были как мы, составляли заповеданную нам правду.       Он помолчал, словно справляясь с собой, затем заговорил чуть мягче, глядя Туру прямо в глаза.       – Я пытался сделать себе ясным, кто ты, – и увидеть, как лучше поступить. Но я уяснил лишь то, что не смогу найти ответов на эти вопросы. Возможно, потому, что я глуп. А может – потому, что такие ответы нужно искать всю жизнь. И тогда я вспомнил один разговор – и совет, который мне во время него дали: если нельзя отыскать ответов о ком-то другом, нужно отыскать их о себе. И тогда мне стало проще: ответы о себе, по крайней мере, скрыты во мне самом...       Молодой вождь обернулся к Роду и заговорил громче, словно дозволяя соплеменникам присоединиться к происходящему.       – Глава Рода не должен нарушать древней правды предков. Он не может изменять обычаям и традициям, которые связывают нас с ушедшими и которые переймут от нас наши потомки. Он не должен отрекаться от мудрости поколений, живших прежде него...       Он помолчал, словно набираясь решимости продолжить. Анхэ, стоявшая неподалеку от него в толпе соплеменников, побледнела и поднесла едва заметно дрожащую ладонь к губам, словно боясь, что иначе не сможет сохранить тишину. Айрат, до того лежавшая на песке, поднялась и, словно невзначай, переместилась так, чтобы оказаться между вождем и охотником.       – Но вождь не может также и изменять самому себе, идя против того, что ему представляется верным, – пристальный взгляд Шоха обежал зрителей, словно бросая вызов тем, кто с этой мыслью был не согласен. – Мое служение Роду не стало бы ни хорошим, ни настоящим, если бы я начал его, поступив против сердца и совести. Укрывшись за сводом древних правил от собственного решения и его последствий. Покривив душой и сделав вид, что не распознал звучащих в моем сердце ответов. А они таковы. Я не знаю, кем ты стал, Тур, сын Маруха. Но я знаю, кем ты был: достойным другом, послушным сыном, – он упрямо вскинул голову, словно желая особо подчеркнуть эти слова, – защитником и хранителем твоего Рода. Это то, что я о тебе знаю, и то, что буду впредь хранить в своем сердце как воспоминание о тебе. Я не знаю, сочтешь ли ты возможным назвать меня твоим вождем. Но знаю, что сделаю я. Независимо от того, произнесешь ли ты мое имя – я оставлю тебя частью Рода и позволю тебе покинуть нас так, как подобает достойному Рослому. Простись, с кем посчитаешь нужным. Возьми с собой то, что может тебе пригодиться. И унеси с собой мою добрую память. Я буду просить добрых духов быть с тобой, куда бы ты ни пошел.       Он замолчал. Поселяне смотрели на него со смешанными чувствами удивления и страха: вождь, с одной строны, дело говорит: вытолкать соплеменника в лес, будто паршивого родича – это никуда не годилось; с другой стороны, чем ответят теперь предки, не осерчают ли за отвергнутую правду? Сочтут ли доводы, приведенные главой Рода, достаточно весомыми? Впрочем, чем дольше они задавались этим вопросом, тем отчетливее многим из них казалось, что сочтут. И оправдают то, что сделал вождь Шох. А может и вовсе – похвалят, ибо что-то подсказывало Рослым, что отвергнув букву древнего закона, он каким-то непостижимым образом уловил и исполнил самую его суть...       – Твое называние – это лучшее, что случилось за эти черные восходы, – голос молчавшего до сих пор Тура вернул поселян к реальности. – Мне еще только предстоит узнать ответы о себе – но если еще осталось во мне что-то неизменное и настоящее, в чем я не сомневаюсь – так это убеждение, что ты будешь прекрасно, преданно и искренне служить Роду и заботиться о нем. Так, как не смог это делать я, – руки охотника легли на плечи Шоха, чуть сжав их. – Ты навсегда останешься моим другом и моим вождем. Вождь Шох.       Новопоименованный глава Рода чуть кивнул, принимая его обещание, затем накрыл кисти рук Тура своими, крепко сжав их.       – Я не знаю, как это возможно, – шепотом произнес он, – но пусть твой путь, где бы он ни лежал, будет добрым.       По обычаю предков, на сей раз соблюденному, в изгнание не провожали, и потому лишь Лучезарная, поднявшаяся к самому зениту, видела, как тот, кто некогда был Рослым, перешагивал Белую границу и растворялся в тени деревьев Запретного леса. Навстречу ему, от Потусторонних гор, неслась первая в этом круговороте теплая гроза.

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ