***
– Здесь, что ли? Двое мужчин с сомнением оглядывали голую каменную скалу, похожую на чей-то исполинский клык, возвышающуюся на краю живописной зеленой долины. – Да вроде... Более высокий и статный Рослый, в густых взъерошенных волосах которого уже пробивалась ранняя седина, смерил своего собеседника нетерпеливым взглядом. – Вроде – не вроде... Кто запоминать должен был?! – Я и запоминал, – только круговорот же прошел!.. Его невысокий коренастый спутник растерянно пожал плечами, затем аккуратно поправил висящий на спине небольшой кожаный мешок, из которого виднелись обугленные палки с заостренными концами. – Дождями, небось, так или иначе все смысло, – продолжал он. – А снега этой зимой помнишь, сколько было? Небось, тут по уши провалиться можно было!.. Высокий снова перевел взгляд на скалу, медленно провел ладонью по отполированной ветром поверхности, – осторожно и даже как-то ласково, словно приветствовал хорошую знакомую. – Оно так, – задумчиво согласился он, и разговор, начавшийся как беззлобное переругивание, неожиданно повернул в совершенно иное русло. – Вот и выходит, что от наших трудов ничего не остается... – он помолчал. – Как и от нас самих, наверно. Все, что мы делаем, рано или поздно исчезает. Вот убили оленя – он есть. Потом его съели. А из костей, может, чего полезного нарезали. Но потом и этого не остается... – В Холмах предков еще... – неспешно продолжил его мысль второй. – От старых колыбелей уже и знака не осталось. Видел? – Угу... Они помолчали, затем высокий снова заговорил, – тихо, так, что было очевидно, что делится он сейчас чем-то сокровенным: – Не знаю, как ты, – а я потому этим и занимаюсь, – он слегка кивнул на скалу. – Чтобы след оставить. Коренастый неопределенно пожал плечами. – А я... Да кто ж его знает, почему? Слишком всего-всего к этому вело. Ну чего, давай начинать, что ли? Еще бы домой засветло вернуться. Увидев утвердительный кивок товарища, он снял с плеч мешок, развязал его, извлек несколько обгорелых палок разной длины и толщины, и они принялись за работу. Позже, когда Лучезарная уже почти добралась до самой высокой точки своего маршрута, каменную поверхность покрывало множество рисунков – Рослых, животных, – поодиночке и целыми сценами. Заканчивая свое произведение, высокий мужчина пририсовал охотнику, смело бросающемуся на крупного кабана, длинное копье, и, отойдя на пару шагов назад, критически осмотрел свое произведение. Лицо его при этом неуловимо меняло выражение: если сначала на нем было написано удовлетворение и какая-то тихая, ясная радость от хорошо исполненной работы, то после нескольких секунд созерцания оно сменилось недоумением и легкой тревогой. Закончивший рисование раньше и теперь сидевший у его ног его спутник, видимо, почувствовав возникшее напряжение, поднял голову: – Что? Тот, однако, не отвечал, продолжая сосредоточенно изучать рисунки, – и мужчина поднялся. – Тайн?.. Тебе все хорошо? – Что? – Тайн вздрогнул, словно проснувшись. – Тебе, говорю, все... – Посмотри. Его спутник, повинуясь указующему движению руки, перевел взгляд на скалу. – И что? – Чувствуешь что-то? Мужчина притих, сосредоточенно вслушиваясь в собственные ощущения. – Нет, – спустя какое-то время ответил он, и в голосе его сквозило то же непонимание, что и на лице Тайна. – Вот и я – нет. Тайн озабоченно покачал головой, затем наклонился, чтобы собрать рассыпанные по земле куски угля. Поднял голову, оказавшись едва ли не вплотную к серому камню. И поспешно окликнул товарища: – Фальк, глянь! Тот, кого назвали Фальком, поспешно подошел, по примеру Тайна едва не упершись носом в камень. – Чего там? – Видишь? Фальк присмотрелся – и ему стало ясно, что приковало внимание его спутника: гладкую поверхность камня пересекало несколько трещин – едва заметных, тонких, как паутина, – но все же при желании вполне различимых. Фальк нахмурился, поскреб по одной из них ногтем. Шероховатость – едва различимая – но вполне определенная. – Думаешь, из-за этого? – спросил он, разгибаясь. Тайн пожал плечами, начиная быстрым шагом спускаться в долину, через которую пролегал путь к их селищу. – Из-за этого или нет – а не дело это, – мрачно покачал головой он. – Совсем не дело...***
Продвижение вперед требовало неимоверного напряжения мышц и каждую секунду грозило обернуться падением, платой за которое запросто могла стать жизнь. И все же, несмотря на риск и все усиливающееся изнеможение, мужчина продолжал свой опасный подъем по высокому обрывистому берегу Ближней реки: знал, что то, что ждет его по окончании пути, с лихвой окупит все усилия. Река, которую он преодолел на рассвете, теперь грозно шумела внизу: не то бранилась, не то залихватски приглашала наглеца, осмелившегося сунуться к ней, вернуться и продолжить поединок. Мужчина, все тело которого в напоминание об утренней схватке было покрыто синяками и царапинами, от предложения, однако же, неизменно отказывался, продолжая медленно, но неуклонно продвигаться к верху обрыва. Ближней река могла здесь так называться лишь условно: от селища путешественника отделяло по-пальцам-руки восходов пути, и он мог абсолютно точно сказать, что никто из его соплеменников не отдалялся еще от дома на такое расстояние. Да и сам он, хоть и проводил в походах значительную часть своей жизни, так далеко заходил вовсе не каждый раз – а лишь тогда, когда особенно нуждался в уединении, тишине и покое. Когда хотел прочувствовать, насколько тонкой может быть грань, отделяющая реальность мира смертных от Реальности мира духов. Подъем остался, наконец, позади, и мужчина смог уцепиться за край обрыва вскинутыми над головой руками. Подтянулся, что было сил упираясь босыми ногами в поросший сухой жесткой травой склон – и наконец выбрался на небольшое плато в окружении соснового леса. Удалось! Он довольно долго лежал навзничь, зарывшись лицом в густую траву, покрывавшую плато, выравнивал дыхание, чувствуя, как с каждым судорожным вдохом ноздри щекочет густой запах земли и росших тут в изобилии цветов. Затем, наконец отдышавшись, медленно перекатился на спину и замер, раскинув руки, полуприкрыв глаза, чувствуя, как и тело, и разум его все больше пропитываются царящей вокруг красотой, умиротворенностью и какой-то едва ощутимой, но все же вполне реальной глубиной – словно все вокруг было более значительным и важным, чем виделось на первый взгляд. Словно скрывалась за видимой реальностью какая-то непостижимая, прекрасная тайна... Мужчина еще раз глубоко вдохнул, медленно втянув воздух сквозь сжатые зубы. Ощущение чьего-то невидимого присутствия наполняло его странным щемящим чувством, более всего похожим на тоску – по чему-то близкому – и все же недостижимому. Наверное, именно оно и вело его, направляя в его поисках. Давняя идея Тура о том, что для толкования воли духов нужно учиться находить смысл не только в том, что они говорят в той или иной конкретной ситуации, но и во всем, что тебя окружает, увлекла Ёля, тогда еще подростка, не на шутку. Каким-то внутренним чутьем он распознал в ней необычайную силу и действенность – и, закономерно, весьма скоро она стала основой, на которой юный помощник Внемлющего начал строить всю свою жизнь. Интуиция не подвела, и его мир очень скоро наполнился самыми разнообразными символами и смыслами, открывая ему все новые и новые свои грани и глубины. Исследуя его, подстегиваемый непреходящим любопытством, он и начал свои эскапады – сначала в Ближний лес в компании Кныша, – а затем, по мере того, как опыта и видения становилось все больше – в Запретный, и теперь уже – все чаще в одиночестве. Походы эти, длящиеся иногда по нескольку восходов, приносили несомненную пользу поселянам: растолкованные Ёлем обряды делались ясными и завораживали своей красотой и глубинным смыслом. Доставляли они удовольствие и лично помощнику Внемлющего – и удовольствие это, смешиваясь с каким-то мистическим чувством, с лихвой окупало все тяготы и риски его вылазок. Поросшее сосновым бором плато над Ближней Ёль обнаружил еще два круговорота тому – и с тех пор оно стало одним из любимейших его мест, куда он так или иначе, реже или чаще, возвращался. Вот и теперь, чтобы попасть сюда, ему пришлось сделать солидный крюк: он возвращался домой из Запретного леса и мог бы попасть в селище еще накануне – но потребность снова увидеть полюбившиеся места была столь сильной, что он не смог ей сопротивляться. Впрочем, как отметил для себя Ёль, дело было, возможно, не только в его собственных желаниях: за прошедшие круговороты он успел убедиться, что духи, желая сообщить ему что-то особенно важное, иногда внушали ему мысли и идеи, кажущиеся на первый взгляд абсурдными и невыполнимыми – однако на поверку оказывающиеся дельными и своевременными. «Чего случилось-то?» – мысленно обратился он к невидимым обитателям леса, чье присутствие, хоть и неощутимое, было для него несомненным. – «Что показать хотите?» Обычно духи общались с ним при помощи того, что он стал называть следами или знаками. В качестве таковых могло выступить что угодно – предметы, явления природы, звуки или чьи-то слова, – которые, несмотря на свою обыденность и неприметность, почему-то производили на него глубокое впечатление, заставляя задумываться над новыми, порой совершенно неожиданными вещами. Со временем внимание Ёля словно обострялось, позволяя замечать все более неприметные послания его бестелесных собеседников, – а проницательность и интуиция удерживали его от того, чтобы начать искать скрытые смыслы во всем подряд, тем самым лишая это занятие всякого смысла. Вот и теперь он постарался как можно тщательнее изгнать все собственные мысли и ощущения, чтобы не заглушать послание духов. «Хочешь услышать – замолчи» – этому правилу собственного сочинения он во время своих вылазок старался следовать неукоснительно. В этот раз, однако же, несмотря на довольно скоро установленную душевную тишину, Ёль никаких знаков не разобрал. Вроде бы все как обычно – то есть, применительно к этому месту – волшебно, пронизывающе хорошо. Такие ощущения Ёль помнил по детству: когда мир вокруг виделся таким ярким, значительным, многогранным, таким наполненным, что, душа будто бы вот-вот будет переполнена его чудесами. Да, именно так. Еще чуть больше внутренней тишины и умиротворения – и сердце начнет замирать от вливающейся в него благодати... Не начало. И сколько Ёль ни ждал, а после – сколько ни пытался привести себя в это желанное состояние трепетного восторга – его не было. Наконец, измученный бесплодными попытками, помощник Внемлющего поднялся. В душу, вместо желанного упоения, вползла смутная, но от того не менее сильная тревога. Что не так? Ёль огляделся, пристально всматриваясь в окружавший плато пейзаж. Вроде бы все в порядке. Лес. Грозный шум Ближней внизу. Небо. Лучезарная. Растения, деревья, травы, цветы, гудящие над ними пчелы... Птицы поют. Все как всегда. Все прекрасно. А восторга нет – только невесть откуда взявшееся раздражение да предчувствие беды, заставляющее все сильнее напрягать зрение и слух в поисках источника опасности. Рука мужчины машинально легла на рукоять ножа, и он быстро, но бесшумно поднялся, готовясь, если придется, встретить врага, кем бы он ни был, лицом к лицу. Однако на плато никто так и не появился. Постояв какое-то время и уверившись, что ждать дольше бесполезно, Ёль озабоченно покачал головой и, повернувшись, поспешил в сторону селища: где бы ни крылась разгадка этого неприятного происшествия, – сам он вряд ли ее отыщет. Благо, есть кто-то, кто может ему в этом помочь...