Побратим змея

      ...Стало быть, выбираешь их, а не нас, брат?..       ...Их, а не нас...       ...Или и вовсе – только себя самого?..       ...Вспомни, чей порядок ты творишь, брат...       ...Разве свой собственный?..       ...Ты правда думаешь, что можешь делать хоть что-то от себя самого, брат?..       ...Открой глаза...       ...Ты лжешь, брат – и им, и нам...       ...А больше всего – себе самому...       ...Но тебе придется, придется вернуться к правде...       ...И времени у тебя все меньше...       ...Их глупые игры с теми, кто ушел – это только камешек на горе, брат...       ...То, что приближается – гораздо важнее...       ...И страшнее...       ...Мрак идет за тобой, брат...       ...Он ищет тебя...       ...Он очень хочет тебя заполучить...       ...И ищет, как к тебе подобраться...       ...А ты сам ровняешь ему дорогу...       ...Мелочей не бывает, брат...       ...Мелочей не бывает...       ...Слово там, поступок тут...       ...И мир, в котором придется совершать выбор, уже не будет прежним...       ...Что же ты молчишь, брат?..       Кныш и правда не собирался отвечать невидимому хору, звучащему в его голове. Все, что он считал нужным ответить, он высказал уже давно – и никакого проку от этого не было.       Войдя в свою хижину после Общего ужина, Внемлющий тяжело рухнул на подстилку из шкур, пытаясь хоть немного привести мысли в порядок и решить, что делать дальше. Духи, однако же, оставлять его в покое явно не собирались, все повторяя и повторяя свои мрачные, а иногда и откровенно жуткие напевы.       ...Почему ты снова не даешь нам поиграть, брат?..       ...Мы ведь приняли твои правила, мы осторожны и не причиняем вреда...       ...Перед чем твое сердце так дрожит?..       ...С чем ты не можешь смириться?..       ...Мы ведь не враги тебе...       Не враги, конечно, не враги... Внемлющий с силой потер лоб, старательно повторяя про себя эти слова, будто надеясь, что в конце концов сможет себя в этом убедить. Получалось, несмотря на все усилия, не слишком успешно.       Кныш теперь уже и сам не мог бы точно сказать, когда его отношения с духами так изменились. Может, он так и не пришел в себя полностью после той давней Ночи Излома лета? Пожалуй, что так. Хотя после этого он и смог, казалось, обуздать духов, заставить их принять его правила – но доверие так до конца и не восстановил. Может, сам и виноват? Поверил когда-то в чудесные сказы о волшебном, полном удивительных существ, мире, – да сдуру решил, что там ему и место? Круговороты ждал, только и жил, что надеждой однажды туда прийти...       Пришел. Себе на голову. Так, что едва ноги унес. А все только потому, что возомнил невесть что – о себе, Величайшем, да и потустороннем мире в целом.       Ошибся. Упал – да так, видимо, и не смог толком подняться.       Так и повелось, что на смену безграничному детскому доверию пришла настороженность, заставлявшая все просьбы духов «поиграть» воспринимать в штыки, видеть за ними какой-то подвох. Может, правы они, что злятся? Может, услышав когда-то слова Фетхи о милосердии, он превратил их в удобный предлог для того, чтобы защищать от потусторонних жителей не Род – а только себя самого?..       Иногда это казалось ему до боли ясным и очевидным – и тогда он приходил в ужас, не понимая, как и когда успел так отдалиться от себя-прежнего, настолько утратить то, что раньше составляло саму суть и смысл его жизни. В такие моменты он искренне стремился вернуть ощущение полета, которое оставляло в нем общение с духами до той злосчастной Ночи Излома. Однако, чем больше он к нему стремился, тем больше, казалось, оно от него отдалялось. Душевных же сил на эти поиски затрачивалось столько, что продолжать их долго было невыносимо – и тогда ослепляющая, пугающая ясность тускнела и исчезала, – а занимающие ее место успокоительные фразы о милосердии и заботе о соплеменниках окутывали его, словно мягким теплым покрывалом, лишая сил, да и желания выбираться из их уютных объятий.       Душевное равновесие возвращалось, – однако противостояние с духами нарастало, подобно тому, как постепенно застилают небо грозовые тучи: сначала легкой, едва заметной глазу, дымкой; затем все более плотными облаками... И так, пока не сверкнут в пришедшей тьме первые ветвистые молнии... Пока не грянет гром.       Гром грянул еще три круговорота тому, вскоре после изгнания Тура. Внемлющему предстояло тогда впервые отправлять Восход Холмов, и он знал, что поселяне ждут от него и от духов чего-то небывалого. С одной стороны – ждали бы и ждали. В конце концов, ни духи, ни он сам в селище не для того, чтобы обеспечивать развлечения. С другой – послушав рассказ Ёля о том, как отправлял обряды в этот восход Анх, Кныш пришел к ясному выводу, что и тут все нужно менять, ибо в очередных воскурениях душистых сборов смысла не улавливалось ни малейшего.       Тут-то и вышла загвоздка, ибо идею духов о том, чтобы в молчании впустить ушедших в свою память, а стало быть, в свою жизнь, Кныш отверг сходу и категорически. Тут же придумал для своих невидимых собеседников чуть ли не по-пальцам-руки гладких оправданий, почему это совершенно никуда не годится. Убедился, что фальшивых слов они будто попросту не слышат – во всяком случае, реагировать на них никак не собираются – и наконец смог сознаться и им, и себе, что истинная причина его сопротивления в том, что впускать в свою жизнь ушедшего родителя – пусть и только в мыслях, и только на один восход, он не готов и не хочет. «Сейчас и так слишком всего-всего случилось – и с поединками этими, и с Туром...», – сказал он тогда духам. – «И только его в моей голове мне сейчас и не хватало».       Беда, однако же, была в том, что и с этим, на сей раз абсолютно честным доводом, духи считаться были совершенно не намерены. Казалось, они вообще не понимают, в чем загвоздка: если в том, что предлагали они, и правда было больше красоты и смысла – то именно оно и должно было быть воплощено, и чьи-либо желания или нежелания были тут совершенно ни при чем.       Кныш в ответ только прорычал, что раз они ничего про смертных и их чувства не знают, то лучше бы больше его слушали – а на следующее же утро после этих дебатов отправился к вождю Шоху и заявил, что будет отправлять обряд так, как это делал Анх. Молодой вождь был несколько удивлен, и, как показалось Внемлющему, в чем-то разочарован – но спорить не стал. Обряд закончился еще до того, как Лучезарная достигла зенита; Внемлющий после него выдержал еще одну жестокую мысленную схватку с духами, итогом которой стали их слова о том, что, убегая от родителя, он прямиком к нему и вернулся, но в целом жизнь его и всего Рода очень скоро вошла в привычную колею.       За круговорот отношения с духами восстановились – во всяком случае, до определенной степени. Они по-прежнему являлись на его зов и давали советы. Запретный лес тоже принимал его – Внемлющий это чувствовал, но почему-то чем дальше, тем меньше испытывал желания пересекать Белую границу. Сначала это тоже настораживало его, казалось недобрым знаком; затем, однако, он решил, что просто мужает, вливается в жизнь Рода, находит среди соплеменников свое место и призвание, а стало быть, и сбегать По-Ту-Сторону больше нет надобности. Его невидимые собеседники поначалу звали его «полетать», но, все чаще получая отказы, в конце концов, казалось, смирились и больше эту тему не затрагивали, лишь изредка разражаясь грозными, но совершенно неясными предсказаниями о том, что подобное его поведение последствия может иметь очень плачевные.       Следующим Теплым Безвременьем, при приближении очередного Восхода Холмов они, однако, снова взялись за свое, напомнив Внемлющему о так и не исполненном им обряде. Кныш на сей раз даже склонялся было к тому, чтобы их послушать: в конце концов, отрицать то, что в предложенном ими обряде была мощь и своеобразная, мистическая красота – означало отрицать очевидное. И все же что-то удержало его от того, чтобы дать согласие. Впоследствии он и сам не мог сообразить, что именно. Просто эта мощь и красота словно не нашли достаточного отклика в его душе, не тронули, не задели за живое. А вот мысль о том, что весь восход он будет так или иначе думать о родителе – задела, да так, что, по ощущениям, оставила на сердце кровоточащую рану. Боль пересилила, и он снова отправлял обряд так же, как это делал Анх. На фоне всего нового, что успели привнести духи, осыпание травой смотрелось смешно и жалко – Кныш понимал это, – так же, как и весь Род. Обряд, однако же, закончился, и хотя духи на сей раз донимали его дольше, чем предыдущим круговоротом, но и в этот раз смирились.       Следующим круговоротом он все же уступил: слишком хорошо знал, что, сопротивляясь, поступает неправильно – даже если причины этого более чем весомы и понятны. Именно знал, а не чувствовал: со временем в душе его поселялась какая-то тишина и апатия, и даже то, что раньше заставило бы его переживать всем сердцем, теперь отклика в нем не находило. Впрочем, на этом фоне и воспоминания о родителе не ранили так сильно, и Кныш пришел к выводу, что отсутствие излишней ранимости ему более чем на пользу.       Целый восход в молчании, наедине с собственными воспоминаниями и мыслями, дался, несмотря на окутавшее его спокойствие, тяжело – и это при том, что он решил для себя, в противовес советам духов, ни о чем не думать и ничего не вспоминать. На практике вышло, собственно, с точностью до наоборот – чем больше он этому противился, тем больше мыслей и непрошенных образов подкидывала не в меру услужливая память. В результате несколько восходов Внемлющий оставался в совершенно разбитом состоянии, и даже мысль о том, что на сей раз он сделал все правильно, ничуть не спасала.       С духами, правда, стало попроще: добившись своего, они, казалось, стали охотнее приходить к нему и свободнее разговаривать. Однако подспудное убеждение Кныша в том, что стоит довериться им чуть больше, чем обычно – и тут же нарвешься на боль, только укрепилось.       И вот прошел еще круговорот, и проблема с Восходом Холмов снова обрела актуальность.       – И что делать-то будем?..       Вопрос, произнесенный еле слышным шепотом, адресовался Внемлющим скорее себе самому и духам, чьи рассерженные голоса звучали в его голове с тех самых пор, как вождь Шох встретил его в Ближнем лесу и заговорил об обряде. Отреагировала же на него, однако, Айрат, серой тенью бесшумно скользнувшая в его хижину и бесцеремонно устроившаяся рядом на лежанке: приподняла голову, внимательно всмотрелась в глаза, – а затем начала активно облизывать его лицо. Кныш помимо воли тихо рассмеялся, стараясь увернуться от щекочущего шершавого языка.       – У тебя на все один ответ, – фыркнул он, отпихивая остроухую голову. – «Ты мне хорош». Только это и умеешь показать... Хотя, может, больше-то и правда ничего не нужно...       Он надолго задумался, глядя остановившимися глазами в непроглядный мрак хижины: зажигать светильник не хотелось. Голоса духов звучали теперь тише и мягче, словно они не были больше настроены на словесную баталию. Словно хотели донести до него нечто очень важное.       ...Тех, кто ушел, нужно помнить, брат...       ...Тех, кто был тебе хорош...       ...Но еще больше тех, кто хорош ни тебе, ни с тобой не был...       ...Потому что они возвращаются...       ...И все повторяется вновь...       ...Память как омут, брат...       ...В ней можно утонуть...       ...Особенно, когда не желаешь видеть, куда плывешь...       Он слушал, на сей раз не пытаясь остановить своих незримых собеседников. Айрат заскулила, возможно, почувствовав напряжение лежащего рядом с ней Рослого, и положила голову ему на плечо, уткнувшись носом в волосы.       ...Прошлое тем ближе к тебе, чем упорнее ты пытаешься оттолкнуть его, брат...       ...Это как волна – не сопротивляйся – и она пройдет...       ...Но если будешь сопротивляться – она сметет тебя...       ...Сметет, брат...       ...Ты пока не Горы, чтобы противостоять волнам прошлого...       – Не Горы?       Вопрос, заданный вслух, пусть и очень тихо, словно всколыхнул темноту, вспугнул голоса, начавшие быстро отдаляться.       ...Подумай об этом брат...       ...Подумай и не дай сбить тебя с пути...       Родичь резко дернула ушами, словно последние реплики духов смогла уловить и она.       – Правы они, наверно... – наконец проговорил Внемлющий. – То, что про прошлое говорили, мне не слишком ясно, но... Больше я травой точно никого посыпать не буду. А память... Прошлым круговоротом пережил же как-то. Значит, и этим переживу. Да, родичь? – он потрепал Айрат по острым ушам. Та глубоко, довольно вздохнула.       – Поговорить бы с кем, – с тоской в голосе продолжил Кныш. – По-настоящему. Чтобы сразу все если не на место встало, так хоть ясней сделалось... Да только не с кем. По-настоящему я только с Туром говорить мог... – он замолчал. Родичь беспокойно шевельнулась, словно разделяя с ним печаль и боль, охватившую его при этих словах.       – Помнишь еще его? Или забыла уже, по молодости-то?..       Айрат приподняла голову, и желтые глаза, оказавшиеся прямо перед лицом Внемлющего, приобрели явно возмущенное выражение, заставившее его тихо усмехнуться и потрепать ее за ухом.       – Вот и я помню. Помню и жду. Каждую ночь и каждый восход. Как когда-то Величайшего. Как думаешь, он найдет то, что ищет?        Родичь фыркнула.        – Угу, я тоже думаю, что найдет, – кивнул Кныш. – И себя тоже найдет. И тогда вернется, непременно вернется. Верно ведь?       На сей раз Айрат отреагировала более активно: поднялась на лапы и, невзирая на протестующие вскрики, начала толкать Внемлющего носом, явно чего-то от него добиваясь. Тот, впрочем, знал, чего именно.       – Что, увидела, о ком я тебе толкую, да?.. Погоди.       Он сел на лежанке, ощупью отыскал рядом с ней светильник и кресало, высек искру и зажег огонек, а затем еще один.       – Это ищешь?       Из-под шкур был извлечен тяжелый охотничий нож, с которым когда-то не расставался Тур.       – На, смотри.       Родичь обнюхала оружие, затем быстро лизнула рукоять и заскулила.       – Ладно, не плачь уже... – Кныш обнял ее за шею, притягивая к себе массивную голову. – Сама ж говоришь, что вернется... Хорошо Ёль сделал, что принес нам его, да?..       Он как наяву представил своего рыжего помощника, только возвратившегося из Большого путешествия: как тот, еще до окончания пира, отвел его в сторону и сунул в руки что-то, завернутое в листья.       – Нашел там... – сбивчиво пояснил он. – Пояс от дождей погнил уже, а кинжал сломан был... А его – вот, принес... У самого Озера Избранницы нашел, – говорил он, пока Кныш оторопело смотрел, как поблескивает в свете пиршественных костров костяное лезвие. – Только это и было, – внезапно осипшим голосом закончил Ёль. – А больше никаких следов. Он...       – Он собирался в Запретные горы, – быстро сказал Внемлющий, не желая поддерживать мрачные мысли, которые наверняка навеяла на Ёля эта находка. – Вплавь добирался.       Тот неопределенно качнул головой.       – Может и так. Правда, я бы, туда собираясь, с оружием бы не расставался. Но он, наверное, дело другое...       – Должно быть так...       – Должно быть так, родичь... – медленно повторил Кныш ту давнюю свою фразу. – Наверняка, он – дело другое... Не мог же он просто погибнуть, верно?.. Иначе ради чего все было? Все вопросы, и поиск ответов, и Величайший, и то, что тогда на Пустоши случилось... Не могло же все так просто и глупо закончиться, да?..       Он быстрым движением вытер ставшие влажными щеки, и еще крепче прижал к себе Айрат.       – Только я знаешь, о чем подумал? – еле слышно продолжил он, едва не касаясь губами острого уха. – А если не так все просто?       Айрат тихо фыркнула и чуть повернула голову, словно для того, чтобы лучше его слышать и ничего не пропустить.       – Вот мы с тобой ждем его, верим, что не погиб, что вернется... А кто вернется-то? Если он больше не Рослый, то кем он стал? Духом? Еще одним – таким, как эти? – он указал на свой лоб. – Но это значит только, что ничего от прежнего Тура в нем уже не будет. Духи ведь совсем другие, не такие, как Рослые... Тебе это сложно увидеть – но они... Совершенно не такие. Наверное, даже больше отличаются от нас, чем вы, родичи. Мы-то с вами хотя бы смертные... А они... Холодные. И далекие. И сколько ни иди – ближе не станут. Что, если и он таким вернется? Еще одним голосом в моей голове? Он... Он ведь теплым был. Живым. И всегда был рядом. А если нет - то одна мысль о том, что он где-то недалеко и скоро появится, уже согревала... И я его знал - почти как себя, наверно. Знал, о чем он думает, что чувствует... Духов я совсем не знаю, и видится, что чем больше они со мной говорят, тем хуже я их вижу. Даже с Величайшим так было. Знаешь, я ведь раньше думал, что Тур и правда занял его место – место Духа Озера. Похоже было, после всей той истории, когда я хотел остаться По-Ту-Сторону... Только если Тур стал бы Величайшим – как бы я смог с ним говорить, как раньше? И как бы он мог быть мне так хорош? – он приобнял себя за плечи. – Змей ведь тоже мне, на самом деле, чужим был. Я ждал его, конечно, я хотел быть с ним в его мире – но это был его мир, и там я был гостем. А стать частью его он мне так и не позволил... Вот от этого у меня сердце и дрожит, Айрат... Что, если Тур вернется таким, что ни я, ни другие смертные уже попросту не будут ему нужны? Мне когда-то Шох о таком говорил – мол, не знает он, что с Туром творится, друг он ему еще или как... Я тогда сказал, пусть, мол, Шох за себя решит – он-то друг Туру или нет... Но оно, может и правильно – да только насильно-то не привяжешь... Как бы ни был мне Тур хорош – а на нас обоих этого все равно не хватит... И что мне тогда останется, родичь?.. Ради чего жить, к чему стремиться, кого впускать в сердце?..       Он надолго замолчал, машинально перебирая пальцами густую шкуру зверя. Айрат, чувствуя его настроение, снова лизнула его в щеку, затем положила голову ему на плечо и тихо заскулила.       – Словом, как ни верти, а выходит, что ничего хорошего не будет, – мрачно заключил Кныш. – Знаешь, я до чего дошел? Думаю иногда, что лучше бы духов и вовсе не было. Ну, или хотя бы чтобы я о них ничего не знал. Вот не спас бы Величайшего тогда – и ничего бы не было. Если бы они еще обряды не мешали запоминать – может, и вообще не так и плохо бы все и было. Стал бы как мой родитель. Он бы был мной доволен. И не ушел бы, может, к духам за Белой границей... И Тура бы не изгнали. И поединки бы эти не закончились так жутко. Просто Тур бы всех победил, и стал бы главой Рода. Маруха, опять же, не покалечил бы...       Айрат громко фыркнула и вывернулась из его рук. Насколько Кныш мог судить по выражению ее морды – она с такими мыслями согласна не была.       – Оно верно, – криво усмехнулся он, – Тур, каким он раньше был, пожалуй, и правда убил бы тебя, родительскую волю исполняя. Или еще раньше – когда мы тебе лапу выправляли. Еще и мне бы, небось, навалял, чтоб не лез, потерянный, всяких блохастых тварей лечить... А ты бы потом Маруха в лесу не спасла... Словом, непросто все, родичь, ох как не просто... И лучше не будет, это уж как есть. Увязли мы во всем этом по самые уши... Я тут, кстати, с Марухом говорил. Он вот тоже переживает, не знает, то ли жив сын, то ли нет... А ему ведь еще сложнее, чем нам, верно? Тур его обидел крепко, да?.. Как ни крути... Помочь бы ему, как думаешь?.. Мне тут мысль одна пришла...       Светильники так и остались непогашенными до самого рассвета, своим теплым мерцанием не давая сгуститься тьме.