***
Она стояла в нескольких шагах от него – как раз там, где начиналась следующая каменная терраса. То есть – именно там. Не перед отвесно уходящей вверх стеной – а прямо на ее поверхности, будто сотканный из теней ломанный узор, напоминающий очертаниями фигуру костлявой старухи. Сухой смешок раздался снова, – и Туру подумалось, что ему еще не приходилось слышать более бездушных, начисто лишенных каких-либо эмоций звуков. Виделось, что даже в треске костра чувств было побольше: еще в селище Туру зачастую представлялось, что пламя то сердится, то, наоборот, сыто, довольно ворчит... А тут – совсем ничего. Словно две высохшие кости потерли одна о другую. Это и смехом-то приходилось считать лишь потому, что ничего другого для сравнения на ум не приходило. Существо не двигалось, однако лежавшему навзничь молодому Величайшему подумалось, что, чтобы убить его, этой тени не требовалось никаких движений. Достаточно было стоять и медленно сжигать его изнутри своим костяным смехом. Голова Тура потяжелела, в глаза словно сыпанули пригоршню раскаленного песка. Где-то на окраине сознания смутно копошилась мысль, что нужно встать, что-то сделать, как-то спасаться – однако тело налилось каменной тяжестью, кости болели так, словно их медленно разламывали на части, а все силы уходили на жестокий озноб, охвативший его. Эти ощущения были определенно ему знакомы – еще по жизни в селище. «Лихомана...» – смутно пронеслось в мозгу. – «Вот, значит, ты какая...» Сухой безжизненный смех повторился, каким-то неуловимым образом превратившись в беззвучные слова: «Здесь меня называют Сушь». - Чего ты хочешь? – с трудом разлепив запекшиеся губы, по привычке вслух спросил охотник. Ответом стала лишь тишина, и он инстинктивно понял, что звуки, которые он с таким трудом произнес, не принадлежат ни этому миру, ни этому разговору. Здесь говорят по-иному. И говорить тут должен тот, кем он стал. «Зачем пришла?» Его новый голос, голос Величайшего, более властный и жесткий, чем тот, которым говорил в нем смертный, и в нем совершенно нет страха – лишь какое-то глубинное отвращение и неприятие, будто явившееся в образе спутанного клубка теней существо каким-то образом противостоит и противоречит всему созданному им порядку и гармонии. «Я уже получаю, что хочу». Тело Тура при этих словах вновь прошила острая вспышка боли и новая волна озноба сотрясла его. «Ты знаешь, что не получишь его. Убирайся в ничто, откуда пришла». «А ты прогони». Рука распростертого на каменном уступе Тура едва заметно дрогнула: хотя формально Лихомана обращалась к Величайшему, он почувствовал, что вызов брошен именно ему, тому смертному, каким он был когда-то. И именно опыт Рослого должен был помочь ему изгнать эту тварь. «Ты и тот и другой, брат», – вспомнились ему слова духов. Все верно – он Величайший – но вместе с тем и Дитя Завета, тот, кого не нужно учить умирать. И его опыт смертного должен сейчас стать оружием. Только вот что делать с той, которую далеко не всякий смертный победит – без помощи отваров и заклятий, составленных и вовремя произнесенных мудрой знахаркой?.. Да и с точки зрения Величайшего – Лихомана – или Сушь, как она себя называет, – это огонь, противоположность воде. Как бы ни был он силен, она ему неподвластна... Если только не вспомнить, что огонь заливается водой. Он попытался было сосредоточить мысли на том, как ему осуществить этот показавшийся очень удачным план – однако тут его сознания снова достиг горячий смешок – и на сей раз чувство в нем было. Торжество. Темное, злобное. Предвкушающее. Понимание пришло будто бы само по себе: она именно этого и хотела. Чтобы он вызвал дождь. Или призвал волну побольше, чтобы захлестнула каменную площадку, на которой он лежит. А раз этого хочет это жуткое существо – значит, делать этого никак нельзя. Но тогда что?.. Идея пришла неожиданно в виде далекого детского воспоминания. В их селище жил тогда старик, который развлекал Тура и других мальчишек всякими диковинами, на которые был большой мастер. Показывал, например, потехи ради, что огонь можно остановить не только водой – но и другим огнем. Так и делал – выбирал небольшой участок сухой травы, обкладывал камнями, чтоб дело дальше забавы не пошло, затем поджигал ее с двух противопоположных сторон. Две стены огня устремлялись друг на друга – и, хотя и были они едва ли с палец высотой, но дети, столпившиеся вокруг, неизменно в восхищении замирали: столкнувшись, языки пламени смешивались и не давали друг другу двинуться дальше, оставаясь в рамках огороженного участка. «Против чужих управу найдешь... – Шелестел, комментируя увиденное, старческий голос.– А против своих-то что поставишь?..» Решение было принято, и Тур, борясь с волнами жара и боли, с трудом разлепил глаза. Осталась сущая безделица – найти среди голых скал огонь, жара которого было бы достаточно, чтобы заставить Лихоману убраться вовсвояси – откуда бы она ни явилась. Искать, однако же, не пришлось.Глава 17
4 сентября 2017 г. в 10:39
Он знал, что может обжигать пламя. Да и холод тоже, пожалуй, – очередное подтверждение этому он получил, одним махом с головой уйдя в ледяную воду.
Но чтобы иссушающим огнем во всем теле отдавался чей-то негромкий смех – с подобным охотник сталкивался впервые.
Скалы, обрамляющие берег Озера, внезапно оказались прямо перед ним – словно он не проплыл оставшееся до них расстояние – а просто оказался рядом с ними.
С этой стороны у дна Озера Избранницы был иной рельеф, чем на Пустоши Великого волка. Там оно уходило вниз довольно полого. Здесь, казалось, его не было вовсе.
Горы подступали к самой воде, и чуть выше, примерно на высоте его роста, начинались широкие каменные террасы, подъем по которым был бы, как показалось Туру, даже не слишком-то и сложен.
Проблема, однако, была в том, что встать в полный рост, чтобы ухватиться за край первой террасы, было невозможно. В камне, поднимающемся из воды, не было ни щелей, ни каких-либо неровностей, за которые можно было бы ухватиться или поставить ногу.
Тур не сомневался, что это очередная проверка на пути к его цели – вот только времени на поразмыслить, как раньше на Пустоши, у него не было: хоть лед, провалившись под ним, после каким-то дивным образом быстро растаял – вода теплее не стала, и теперь он со все возрастающей тревогой ощущал, как слабеют, теряя чувствительность, его руки и ноги. Он и так продержался долго – гораздо дольше, чем если бы остался Рослым – но предел, видимо, есть всему...
Если бы он остался Рослым.
Но ведь он не Рослый. Он...
Образы, до той поры лишь смутно возникавшие в сознании, теперь словно прояснились, выстраиваясь в стройную, единственно возможную картину: Величайшие, – духи, что сотворили то место, где он сейчас находился. Вода и камень... Убитый им змей – он был духом Озера... А значит, никто в нем, Туре, не поселился. Никого в нем нет, кроме него самого – это так просто, так кристалльно ясно – словно гладкая водная поверхность, где вода прозрачна настолько, что дно видно даже на глубине.
У него все еще оставались вопросы – и их было много, очень много. Но сейчас время для них не пришло. Сейчас нужно было выбираться.
Едва приняв это решение, он словно воочию увидел несколько способов его воплощения. Нечто подобное происходило с ним во время поединков, когда, глядя на приближающегося противника, он успевал увидеть множество вариантов ответа на его удар. И, как и на поединках, он выбрал самый простой и незамысловатый - тот, что без труда вписывался в законы миропорядка, созданные задолго до него, а задуманные так и вовсе в незапамятной древности, когда Отец-Небо лишь начинал мыслить Избранницу свою...
Вода, казалось, сама послушно скользнула под легко касавшиеся ее поверхности ладони. Так, бывало, делала Айрат, напрашиваясь на ласку: подкрадывалась – а затем упрямо ввинчивалась под руку, пока не добивалась, чтобы ее почухали и погладили. Что ж, это, кажется, именно то, что нужно. А теперь...
Это было сравнительно несложно – для Величайшего, разумеется: вода и так была ледяной, остановившись словно бы у самой черты, отделявшей ее от того, чтобы начать превращаться в лед. Оставалось лишь чуть подтолкнуть ее...
Вид ледяной корки, начавшей быстро расползаться от его рук, вызвал у Тура смешанные чувства. Вроде бы как он должен был бы удивиться или даже испугаться – так же, как еще недавно в Запретном лесу, глядя на творившиеся вокруг него чудеса. И однако, ни удивления, ни страха он не испытывал. Только сосредоточенность – и еще, пожалуй, благодарность: стихии, что, раз приняв его и слившись с ним воедино, теперь точно не сможет оставаться для него чем-то безликим и неодушевленным. Стихии, что не отняла его жизнь, хотя, – он ясно сознавал это, – могла бы легко это сделать, – а теперь еще и с такой готовностью подчинилась его желанию.
Когда льдина, созданная им, стала достаточно большой и устойчивой, он убрал ладони, осторожно влез на нее и, балансируя, протянул руки к каменному краю. Облегченно вздохнул, поняв, что его роста как раз хватает, чтобы надежно ухватиться за него и подтянуться. Легким этот маневр назвать было нельзя, – но после некоторых усилий Озеро осталось внизу, а он, тяжело дыша, в изнеможении рухнул на каменный уступ.
Тогда-то и услышав испепеляющий смех.