Побратим змея

      Тур чувствовал тепло.       Не жар, как от Лихоманы. И не ослепительно-раскаленный свет Лучезарной.       Теплу, которое он ощущал, больше всего подходило определение «живое» – и он знал, что это не было преувеличением.       Тур не представлял себе, сколько прошло времени с его встречи с Великим волком – да и прошло ли хоть сколько. Помнил только, как, оплакав свое преступление, начал проваливаться не то в сон, не то в беспамятство – успев напоследок выхватить картину склонившейся к нему морды родича – и одно ухо его почему-то было надорванным...       Затем не было ничего. Он даже не мог бы сказать, было ли темно – ибо ни свет, ни тьма, казалось, не имели к его состоянию никакого отношения. И ощущений никаких не было – кроме появившегося наконец тепла.       Следом за ним пришлии и другие чувства – он ощутил, что лежит на чем-то жестком, а пространство вокруг него наполнено неярким, уютным светом. Похоже было на костер – но в отличие от постоянной пляски и мерцания языков огня в нем, этот свет был ровным.       Охотник открыл глаза. Еще недавно (а может, и очень давно) – до встречи с Великим Предком, это действие показалось бы ему бессмысленным пережитком его прошлой жизни – жизни Рослого. К чему, скажите, открывать глаза, если не увидишь ими ничего из того, что действительно достойно внимания?       Теперь же, однако, он научился видеть глубже – и с почтительным удивлением обнаружил, что, вроде бы отдалившись от своего прошлого, он вновь и вновь возвращается к нему же – но на каких-то новых, неведомых ему ранее уровнях.       Глаза, словно бы в доказательство справедливости этой последней мысли, на сей раз вполне сгодились: Тур увидел, что находится в небольшой каменной пещере какой-то странной округлой формы. Свод ее был так низок, что он не смог бы стоять там в полный рост – лишь сильно склонив голову. В былые времена это обстоятельство встревожило бы охотника не на шутку: если он чего и не любил в жизни, так это таких вот низких каменных сводов и небольших замкнутых нор, из которых неясно как выбираться. Он даже в пещере, где они готовились к Большому путешествию, чувствовал себя неуютно – даром, что она была настолько огромной, что внутри нее, наверное, смогло бы разместиться их селище целиком.       Но что-то, видимо, очень сильно изменилось в нем за время его путешествия – ибо никаких неприятных чувств он не испытал. Скорее наоборот. Пещерка показалась ему на редкость уютной и... Доброй, что ли? Да, именно так – доброй и теплой. В ней тянуло прилечь, свернувшись клубком, и тихо, сладко дремать – как когда-то очень давно, в глубоком детстве, он устраивался, прижимаясь к боку своей родительницы.       Однако, как ни хотелось ему это сделать, Тур одернул себя: спал он, по собственным ощущениям, уже достаточно. Пора было продолжать свое путешествие.       Осмотревшись, молодой Величайший понял наконец, откуда бралось теплое свечение, наполнявшее пещерку. В дальнем ее конце начинался узкий тунель, выводивший, несомненно, к источнику света. «Вот и выход нашелся!..», – с некоторым облегчением подумал Тур, лишь сейчас с легкой дрожью осознавая, что почувствовал бы, если бы успел подумать, что выхода отсюда нет.       Впрочем, чем дольше он находился в этом странном месте, тем больше уверялся в том, что тревожиться здесь было совершенно невозможно. Вот и длинный, уводящий вниз лаз, раньше вызвавший бы в нем если не страх, то уж точно сильнейшее нежелание в него лезть, – теперь представлялся даже в чем-то привлекательным. Не говоря уж о том, что скрывалось с другого его конца: неведомый источник света и тепла почему-то вызывал у охотника нежность и симпатию. Будто речь шла о каком-то живом и необычайно дорогом ему существе. Впрочем, учитывая все чудеса, которые с ним уже случились – разве это было невозможно?..       Чтобы проникнуть в лаз, ему пришлось встать на четвереньки. Камень под ладонями был странно, но приятно теплым, и тоже рождал ощущение скрытой в нем, таинственной, но совершенно реальной жизни. Это подбадривало и успокаивало, давая ощущение, что он не один, что с ним постоянно присутствует Некто, кто хранит и оберегает его в пути.       И снова – то ли время замедлило свой бег, а то и вовсе потеряло над ним всякую власть, то ли пространство вело себя здесь совершенно не так, как он привык – а только выбранный охотником каменный путь все не заканчивался, а источник света, который, казалось, был совсем рядом, даже не думал приближаться.       Коридор то сужался – так, что иногда Туру приходилось протискиваться сквозь него ползком, то расширялся до размеров, в разы превышающих его хижину в селище, но все время вел вниз – и конца ему видно не было.       Величайшего это, впрочем, не волновало – он продолжал продвигаться вперед, изредка останавливаясь, чтобы дать себе отдых – пока не сообразил, что делает это скорее по привычке, а на деле – никакой усталости или слабости не испытывает, равно как не нуждается ни в пище, ни в воде, ни в сне. Сначала он удивлялся этому, а затем пришел к выводу, что, видимо, самый воздух в этом бесконечном коридоре каким-то странным образом питал его, причем так, что ни в каком ином способе восстановить силы он уже не нуждался.       Наконец что-то начало меняться. Охотник заметил, что воздух вокруг него теплеет. Ощущение чьего-то присутствия становилось все сильнее, и в какой-то момент стало настолько явным и всеобъемлющим, что, казалось, еще немного – и таинственное существо можно будет увидеть или дотронуться до него. Тур, как раз в этот момент добравшийся до очередного расширения лаза, поднялся с порядком натруженных колен и сел, привалившись спиной к стене.       – Привет тебе! – сказал он вслух, а затем, не будучи уверенным, что существо воспринимает речь Рослых, постарался повторить ту же фразу мысленно как Величайший. Во второй раз вышло более почтительно, словно эта часть его знала, с кем говорит - и преклонялась перед своим незримым собеседником. Осознав это, охотник попытался было как можно теснее слить свой разум с Глядящим Вглубь – но тут же со всей ясностью осознал, что присутствующий здесь Некто этого не хотел. Будто Тур был важен и дорог ему именно в качестве Рослого, или же, как их называли духи, Дитя Завета.       Важен? Ценен? Дорог? С чего это он взял, что именно так относится к нему невидимый Некто? Ответа на этот вопрос не было, но охотника охватило ясное понимание, что он не ошибся. Кто бы ни скрывался в подземных катакомбах – он любил его, – тепло, нежно и сильно.       – Привет тебе... – повторил охотник, только сейчас сообразив, что понятия не имеет, что сказать дальше. Да и стоит ли что-либо говорить.       Ответ, однако же, нашел его сам – едва уловимым теплым прикосновением к щеке. Приятно. Так иногда делала родительница – пока он был малышом. Потом, став старше, он привык выворачиваться от ее ладони: посчитал себя слишком взрослым для этого. «Потерянный», – мысленно констатировал он.       Прикосновение между тем исчезло, а вместо него охотник ощутил едва заметную пульсацию каменного пола – будто от тока крови по венам. Пульсация увлекала его за собой, и он снова послушно двинулся вперед: в самом деле, что терять время на остановки, если он теперь не устает, а новую загадку хочется разгадать поскорее.       Невидимый Некто последовал за ним – точнее, будто находясь со всех сторон одновременно, окутал его трепещущим живым теплом. Прикосновения сменяли одно другое,– но лишь спустя долгое время охотник смог осознать, что они не были лишь неуловимыми движениями тепла. Это был разговор. Кто бы ни скрывался в мягком теплом красновато-оранжевом свете – он говорил с ним, и Тур, к немалому своему стыду, понял, что весь этот длящийся уже неизвестно сколько монолог он благополучно пропустил мимо ушей. Или мимо кожи, что было вернее, учитывая способ общения. И уж во всяком случае – мимо сознания.       – Моя вина, – охотник растянулся на животе в узком месте коридора. – Мне ясно, что ты говоришь со мной. Но я не вижу, что именно ты хочешь сказать.       «Разве это так важно?»       Фраза прозвучала в его голове, но Тур не был уверен, что она была ответом невидимого существа. Вполне могло оказаться, что он сам мысленно произнес ее.       – Я не знаю, как долго я уже здесь, – спустя какое-то время снова заговорил он. – И как долго еще нужно двигаться вперед. Когда я достигну цели, к которой иду?       Тепло снова коснулось его – и он ощутил ответ.       «Как только этого захочешь, малыш».       Малыш?       Это было еще более странно, чем слышать от Великого волка обращение «сынок». На него он в конечном итоге разозлился. А здесь... Здесь злиться не хотелось. Будто это слово было самым подходящим, самым верным из уст того, кто его произнес. Или – из уст Той?..       Охотник, начавший было вновь продвигаться вперед, замер, осененный внезапной догадкой.       – Ты?.. – неслышно произнес он. – Я ведь видел тебя совсем не такой. Тогда, очень давно, на Пустоши Великого волка...       «Ты научился видеть глубже, малыш... »       – Но...       «Что тебя тревожит?»       Он задумался.       – Я и сам не знаю. Мне... И не только мне... Рослым... Когда говорят о тебе, то видится... Что-то такое... Ну... Не знаю. Моя вина, наверно, но...       «На Пустоши тебе было легче поверить, что я – это я? Ты увидел нечто великое, что-то, что перевернуло твой мир – и ты решил, что теперь и видишь мою суть?»       – Да... – Тур покраснел. – Может, это глупо, и я рассуждаю, как дитя...       «Для Матери – ты и есть дитя».       Охотник неожиданно для самого себя помрачнел. Остановился – и впервые за все время его путешествия по глубинному миру коридор показался ему узким и страшным, а тепло, окутывавшее его – удушливым и неприятным.       «Тебе неприятны мои слова, малыш. Скажи, почему?»       «Не называй меня так», – хочется воскликнуть ему, но он сдерживается. Подобным образом можно было еще огрызнуться Великому Предку – но с Матерью так говорить совершенно негоже.       – Потому что я не знаю, что хотят женщины сказать, когда говорят так, – наконец решился он на ответ. – Конечно... Конечно, Ты... Ты наверняка видишь это по-хорошему, по-правильному... Но у нас в селище я иногда видел, что родительницы опекают своих сыновей не только тогда, когда те были малышами, и им правда была необходима защита и помощь, – но и тогда, когда они вырастали. Они связывали им крылья – и при этом говорили как Ты: «Ты всегда будешь моим чадом». Разве это правильно? И разве это и значит, что дитя хорошо для своей родительницы?..       «Я знаю, о чем ты говоришь, Дитя. О чем – и о ком. Знаю, что движет этими женами, заставляя их поступать с их чадами так, как они поступают. Но это не твоя история, и не тебе знать об их мотивах. Тебе же я скажу лишь, что ты всегда будешь хорош мне, и я буду рядом с тобой, и всегда приму тебя в мои объятия, когда ты захочешь прийти ко мне. Вот что я хочу сказать, говоря, что ты, да и другие, будете всегда моими чадами. Однако, если кто-то тебе хорош, его нельзя держать в клетке. Чтобы он смог вернуться – его надо отпустить. И еще – дать ему то, что поможет ему идти его путем. В твоем случае это...»       Она не успела закончить фразу – а может – и не собиралась ее договаривать. Свет перед Туром словно слегка померк, а когда он, не обратив на это внимания, продвинулся еще на пару шагов вперед, то больно ударился головой о каменную стену. Лаз закончился.       Строго говоря, это нельзя было назвать тупиком. Вверху, между вертикальным камнем и сводом коридора оставался зазор. Довольно высокий – туда могла бы, пожалуй, пройти нога взрослого мужчины. Но толку с этого было чуть, ибо было очевидно, что кроме ноги, не пролезет ничего. Охотник остановился, и, осторожно приподнявшись, заглянул в зазор.       Зрелище, открывшееся его взгляду, на сей раз полностью удовлетворило его тягу к удивительным видам. Внизу, сразу за камнем, у которого он находился, начиналась огромная, такая, что дальнего края ее он разглядеть не мог, котловина, полная жидкого огня – никак иначе Тур не смог бы это назвать. Потоки и языки, струи и искры, течения и отсветы этого дивного пламени переливались, подобно ослепляющему, обдающему жаром морю.       «Немудрено, – смутно подумалось Величайшему, – немудрено, что этот свет и тепло я почувстовал так далеко отсюда... Ими, наверное, весь мир осветить и согреть можно...»       Он отвернулся от проема, машинально пытаясь повернуться туда, откуда раньше словно доносились неслышные слова-импульсы его собеседницы.       – Я говорил несусветные глупости, Мать, – тихо произнес он. – Моя вина. Этот путь виделся мне скучным и бессмысленным, а разговор с тобой вызывал раздражение. А ты все это время вела меня сюда. К своему сердцу...       На сей раз он не услышал и не почувствовал никакого ответа – но ему показалось, что все, что он видел и ощущал сейчас – им и было.       – Думается, я догадываюсь, что за подарок ты приготовила для меня, Мать... – медленно проговорил он, еще раз пристально всматриваясь в узкую щель в стене. – Ты мудра: в моем нынешнем облике я не смогу продвинуться дальше и глубже.       Море жидкого огня с материнской нежностью приняло скользнувшего в его объятия змея.