Побратим змея

      – Молодцы! Вот и на лад дело пошло! Говорю же – тренироваться надо!       Бывший вождь Марух окинул четверых мальчишек, которых он обучал владению копьеметалкой, взглядом, полным радости и гордости. Они действительно многому научились – и он знал, что мог видеть в этом и свою заслугу. Даже вынужденный перерыв в занятиях на их мастерстве не сказался – а это дорогого стоило. Марух поежился, вспомнив, какой жуткий, пронизывающий, какой-то ледяной ветер обрушился на их долину в восход, последовавший за ночью, когда Внемлющий пытался вернуть Айрат ее клану. Обрушился – да так и остался до того прошлого восхода, когда сияющая Фетха объявила всем, что Внемлющий пришел в себя и поправляется. Невольно приходили мысли о том, что эти события как-то связаны – тем более, что ни такого ветра, ни случаев, чтобы Рослый ни с того ни с сего падал чуть ли не замертво – никто не мог припомнить даже по рассказам предков. Поразмыслив, Марух, однако же, решил в подробности этой истории не вдаваться. Ощущение, что вокруг него происходит очень много такого, о чем он не имеет даже самого приблизительного представления, с круговоротами превратилось даже не в уверенность – в достоверное знание. И если раньше, еще будучи вождем, он из кожи вон лез, пытаясь разгадать эти загадки и найти ответы, – то теперь научился определенной созерцательности и отстраненности. Ведь Род, возглавляемый молодым вождем и Внемлющим, жил, в целом, весьма неплохо: зимы мягкие, летние поры – жаркие и благодатные, всевозможные моры и болезни обходили их стороной – так его ли, в конце концов, дело, как именно и чьей силой это достигалось? Тем более, что силы эти наверняка такие, что, даже пойди что не так – не в его власти было бы что-то исправить.       Исправить...       Это слово не выходило из головы бывшего вождя вот уже многие восходы, словно назойливая муха возвращаясь снова и снова – даже если удавалось на какое-то время от него отвлечься – и Марух прекрасно знал, что было тому причиной.       Когда оставшийся с ним наедине после сбора совета Внемлющий сообщил ему о возвращении сына, Марух, к своему искреннему стыду, не почувствовал ничего, кроме обжегшего раздражения. Вернулся, духи! Вернулся тогда, когда он, его родитель, уже почти было смирился с тем, что на возвращение его надеяться не стоит. Когда, получив от Кныша нож сына, уже почти было придумал, как будет чтить его память. Когда почти принял то, что это оружие с начавшей уже крошиться деревянной рукоятью – единственное, что осталось ему на память о Туре. Когда в самых потаенных уголках своей души даже смутно думал о том, что когда рукоять раскрошится окончательно, и нож станет ни на что не годным – это будет знаком и ему, мол, пора, довольно уж землю топтал...       А тут!.. Вернулся. Близко. Хотел бы увидеться. Так просто. И так непреодолимо сложно. Будто разом рухнул с таким трудом отстроенный на обломках прошлого мир. Будто разом вскрылись и закровоточили полученные тогда от него раны, вновь затрещали сминаемые жестокой силой кости...       Не то, чтобы Марух злился на сына за полученные увечья. Слишком хорошо сознавал, что и сам был в них повинен. И однако – встретиться с ним вновь, смотреть на него, говорить... О чем, позвольте, с ним говорить? Сказать то, что должен был еще три круговорота тому: «Моя вина, сынок, не ведал, что творил?»       А дальше? Дальше ведь, так или иначе, только одно: «Иди с миром, сынок. Не держи зла, и знай, что и я не держу...»       Все верно.       Да только есть слова, которые имеют смысл, только произнесенные вовремя. Он со своими опоздал на три круговорота. Так нужно ли теперь тому, кем стал его сын, его признание вины? А тем более – какие-либо его напутствия?.. Духи видят, он и без них ушел далеко, так далеко, что и помыслить сложно...       Так почему в голове все так и вертится это клятое «исправить»?!       Вождь досадливо поморщился, отвлекаясь от своих размышлений, перевел взгляд на подопечных – и чуть вздрогнул от неожиданности, увидев, что те почтительно склонили головы, кого-то приветствуя. Молодой вождь, что ли, пожаловал поглядеть, как идут дела?..       У края тренировочной площадки, однако же, обнаружился не Шох, а Внемлющий, тяжело опершийся плечом о дерево.       Марух удивленно поднял брови: вот уж не думал, что он так быстро поднимется на ноги после такой передряги! Впрочем, разве он не был уже однажды свидетелем такого же быстрого, а, учитывая обстоятельства, и вовсе молниеносного исцеления?..       Мысль о Туре в очередной раз неприятно задела, и бывший вождь досадливо мотнул головой, отгоняя ее. Заметил при этом напряженный взгляд Кныша, направленный на него, и, верно истолковав его значение, коротко скомандовал своим подопечным:       – Хватит на этот восход. Идите, веселитесь.       Тем дважды повторять не пришлось. Пожилой воин, проводив их взглядом, неспешно подошел к Кнышу, тяжело опираясь на палку: если на мастерстве мальчишек перерыв в тренировках не сказался, то на его костях – очень даже, и теперь они ныли, виделось, с удвоенной силой.       Айрат, сидевшая у ног Кныша, при приближении Маруха поднялась, подошла, тщательно обнюхала его и заскулила. Пожилой воин ласково похлопал ее по макушке, в который раз за эти восходы подумав, что, если бы родичь все же вернулась к своему клану, он переживал бы. Может, не так бурно, как Анхэ и другие жены – но не менее глубоко. Хорошо все же, что все обошлось!..       – Я никогда раньше не видел, как ты тренируешь мальчишек, – голос Кныша звучал ниже и более хрипло, чем обычно, а по интонации Марух понял, что увиденное натолкнуло его собеседника на какие-то, возможно, неожиданные даже для него самого, размышления. – Видится, у тебя хорошо выходит. Они так ловко управляются с этими штуками...       Марух пожал плечами: он так и не определился с собственным отношением к этому своему занятию.       – Чем могу – помогаю, – после небольшой паузы ответил он. – Могу, правда, теперь не то, чтобы всего-всего...       – Ты... Ты все еще вспоминаешь те поединки? – нерешительно поинтересовался Кныш.       Марух проницательно взглянул на него, почувствовав, что они коснулись чего-то, что было для Внемлющего очень важным, и, вероятнее всего, не менее болезненным.       – Кто ж такое забудет, мальчик... – негромко ответил он. – Вся жизнь ведь, считай, на до и после разделилась. Все то, кто я, где я, что и как делаю – все в тот восход уходит, из него вырастает...       – Но ведь ты живешь дальше! – Кныш взглянул на него пытливо, словно пытался в его ответах отыскать собственные. – Моя вина, если спрошу не то, но... Как ты смог пережить это? Оставить позади. Ты... Ты ведь не держишь на Тура зла за то, что случилось?       – Не держу, – подумав, ответил бывший вождь. – Да на него и с самого начала не держал. На себя больше. Себе самому вину отпустить – это да... Нелегко дается, – он повернулся к собеседнику, глаза которого загорелись интересом. – Я ведь знал тогда, как должен был поступить. Отговорить его от тех поединков надо было. Не толкать к тому, к чему душа не лежала. Не удерживать при себе... Он бы меня послушал... И все было бы совсем по-другому. Но нет. Не отговорил... Тому причин-причин было, но главная – слишком больно было его отпустить. Ну, а там уж вышло, как вышло...       – Но... Что теперь? Как теперь ты живешь, чувствуя за собой такую вину?       – А что мне остается, мальчик? – Кныш молчал, и судя по растерянному виду, такая постановка вопроса ему раньше в голову не приходила. – Жить-то все равно надо, – продолжил Марух. – И Роду служить, как и раньше. Сам вон говоришь – научились чему-то мальчишки. Без меня бы... Без меня, положим, тоже бы научились – но, значит, кому другому бы пришлось ими заниматься. Так что – каков я ни есть и чего бы ни натворил – а пользу приношу.       – В этом все дело? – медленно произнес Кныш. – Смотреть вперед, приносить пользу, жить, будто ничего и не было?.. И в то же время знать, что было, и было по твоей вине? Только знаешь... Тебе хотя бы ясно, что ты сделал неверно. А я... Я ведь и старался служить Роду и приносить пользу. Как лучше хотел – но это не было верным решением. И как тогда мне все исправить?       Бывший вождь чуть вздрогнул. Похоже, привязчивое слово не его одного донимало в эти восходы!       – Духов спроси, – ответил он – и изумился самому себе: откуда только взялся у него этот странно-поспешный ответ? Ведь после событий последних восходов Внемлющий вряд ли прислушается к его совету. С другой стороны... – Это... Это ведь то, кто ты есть, – продолжил он, видя, что Кныш не собирается прерывать его или возражать. – Ты – тот, кто говорит с духами. Не будет их – и тебя не будет. Что бы там ни было между тобой и ими – вы связаны. У кого ж тебе просить совета, как не у них?       Он поднял глаза на своего собеседника, желая увидеть его реакцию – и неслышно успокоенно вздохнул: Внемлющий казался напряженным, словно то, о чем говорилось сейчас, имело для него огромную, возможно, не совсем понятную Маруху ценность, – но на лице его теперь не было той отстраненной, бездушной маски, которую бывший вождь так часто замечал раньше. Похоже было, что Кныш, хоть это и давалось ему нелегко, был настроен не только выслушать – но и по-настоящему услышать его слова.       ... Вот только имел ли он право произносить их? Мог ли наставлять другого в том, в чем не преуспел сам?..       – Тут... Тут ведь что важно, с этим «исправить»... – пробормотал Марух, чувствуя, что волна воодушевления, внезапно поднявшаяся в душе, так же резко сходит на нет, натолкнувшись на риф понимания: он сам не следовал тому совету, который пытался сейчас дать...       Старый воин резко оборвал свою речь и замер, тяжело опираясь на палку. Айрат, словно почувствовав недоброе, завертелась вокруг него, стараясь заглянуть в глаза, осторожно тыкаясь носом в ладони.       – Марух?.. – словно издалека долетел до него встревоженный голос Внемлющего. – Марух, тебе все хорошо?.. Чем помочь? Может, Фетху?..       Ни к чему это все. Ни к чему Фетха и любая помощь. Не нужно ничего тому, кто, словно в зеркальную поверхность озера, вгляделся в собственный совет, примерил его на себя – и замер, ослепленный потрясающей, кристалльно очевидной правдой.       – Мне к сыну нужно.       Слова сорвались с губ – и бывшему вождю было все равно, как воспримет их его собеседник, удивится ли или испугается внезапного поворота темы... В конце концов, разве не говорили они сейчас каждый о своем – и лишь затем, чтобы вот так столкнуться с ответом, общим для обоих?..       – Что-то большее во всем этом есть, видишь?.. – проговорил Марух, когда первое потрясение несколько улеглось, и он смог облечь прочувствованное им в слова. – В том, чтобы исправить. В этом есть больше, чем Рослый увидеть может. И то, что все сделано, как есть, и прошлый восход не вернуть – ничего не значит. И договорить однажды надо – пусть и опоздал на круговороты. Это не здесь, в нашем мире, значение имеет, а где-то там... Сложить сломанное... Выбрать верную тропу... Это самое главное и есть... Видишь, о чем я?       В глубине души он не ждал ответа – а может, просто знал его заранее – поскольку, услышав в ответ тихое потрясенное «Да, я вижу...», лишь кивнул, словно соглашаясь с самим собой.       – Ты отведешь меня за Белую границу?       Негромкий вопрос, прозвучавший после долгой тишины, казалось, не нарушил ее, а наполнил, став продолжением мыслей и устремлений обоих собеседников, – и Марух осознал, что ответ на него он тоже знает, еще до того, как услышал:       – Отведу. Но прежде пойду туда сам.