Я - легенда

      В семь утра меня разбудил колокольчик и звонкий голос Марты, и я, клюя носом, отправился на завтрак. Некоторые ребята на меня поглядывали украдкой: вероятно, о бурном продолжении моей вчерашней выходки уже все знали. Когда в столовой появилась миссис Коул, я запоздало вспомнил, что меня должны наказать. Вряд ли чулан можно было считать достаточной карой за такой проступок. - Ну, Реддл, теперь тебе достанется! – мстительно прошипел Денис Бишоп, впервые за долгое время осмелившись заговорить со мной в таком духе.       Я наградил его долгим, немигающим взглядом, и Бишоп, не выдержав его, нервно отвернулся.       Завтрак прошел в напряжении. Я прожевал кашу, не чувствуя вкуса, и то и дело бросал косые взгляды на миссис Коул. Вот она съела свой завтрак, допила кофе и, сказав что-то Марте, встала из-за стола и удалилась. Я уже подумал, что расправа миновала, но как только я закончил приём пищи, ко мне подошла Марта, и заявила, что миссис Коул ждет меня в своём кабинете. - И не смотри на меня так, - добавила она жестким голосом. – Сам знаешь, что заслужил не одну порцию розог.       У меня внутри всё похолодело. Значит, меня всё-таки будут пороть… Ожидаемо, но от того не менее страшно. Сбежать? Некуда. Отбиваться до конца? Силы неравны. В итоге я решил изобразить крайнее раскаяние, в надежде, что это меня спасёт.       Марта проводила меня в кабинет директрисы. На протяжении всего пути она опасливо на меня посматривала, явно не исключая повторения вчерашнего дебоширства. Но я был тих и как будто покорился своей участи.       В кабинете меня уже ждали - справа от стола миссис Коул стояли приготовленные розги, и я встал на пороге, как вкопанный. - Заходи, Реддл, и закрой за собой дверь, - велела мне миссис Коул.       Я повиновался, но все же опасливо держался на отдалении. - Подойди ближе к столу и, будь добр, объясни, что вчера на тебя нашло? – строго потребовала миссис Коул, глядя на меня глазами инквизитора.       Мозг судорожно заработал с утроенной силой. - На медвежонке сидел паук, и я испугался. Простите, миссис Коул, мэм, я очень боюсь пауков.       Сухопарая женщина смерила меня недоверчивым взглядом, а её лицо оставалось каменным. - Паук? Реддл, сейчас зима, и наверняка они все попрятались по щелям. - Я не знал, что пауки не появляются зимой, - соврал я, неделю назад закончивший читать книгу про насекомых и членистоногих. – Может, мне показалось. Или один паук случайно оказался среди игрушек…       Говоря всё это, я смотрел на миссис Коул глазами, полными отчаяния и вины, но она оставалась непоколебима. - Том, мне известно, как недопустимо ты повёл себя с Мартой. Напомню тебе, что ты кричал, будто живешь в невыносимых условиях и питаешься помоями, а также обещал убить Марту и сжечь приют, Боже сохрани. Повторял, как все ненавидишь. Ты станешь отрицать это, Том? - Я бы и рад это отрицать, мэм, но я и правда все это сказал, - повинно опустив голову, прошептал я. – Но мои слова имели совсем другое значение. Я ненавижу разве что свою жизнь, мэм, потому что в ней нет ровным счётом ничего хорошего. И мне сделалось так горько из-за того, что даже рождественского подарка я лишился по собственной глупости, из-за ничтожного паука, что мной овладело отчаяние. Мне невыносимо тут жить, потому что я совершенно одинок, и еда не лезет в горло, потому что совсем нет аппетита. Понимаете, мэм?       Миссис Коул внимательно на меня смотрела, но ничего не говорила. - Даже если Марта не поняла смысл этих твоих слов, то что ты скажешь об угрозах, Том? – она прищурила глаза. – И про то, как ты пинался и царапался? - Марта сильно тянула меня за ухо, и было так больно, что я совсем не соображал, что говорю, мэм, - со вздохом продолжал я. – И мне очень, очень стыдно за это. Я молился всю ночь, прося прощения у Господа за моё неблагодарное поведение. Как вы думаете, миссис Коул, Господь простил меня? Ведь псалом 51 гласит «Смой с меня грех мой и от проступка моего очисть меня, ибо преступления свои знаю и проступок мой всегда передо мной»*.       Миссис Коул не сводила с меня пристального взгляда, и, кажется, впервые в её голову закралась мысль, что я не так искренен в своём религиозном рвении, как хочу показать. Но так вышло, что я зарекомендовал себя как тихого и умного мальчика, и мои успехи в учебе, богословии и церковном хоре всегда были на слуху миссис Коул. Поэтому она решила, что я всего лишь столкнулся с трудностями своего возраста, - бывает ведь, что дети в возрасте семи-восьми лет особенно невыносимы и любят проверять взрослых на прочность, - а потому грех мой не так велик, как ей казалось поначалу. - Сперва я думала, что ты поддался гордыни и гневу, Том, - заговорила она. – Но теперь я вижу, что это всего лишь обычный детский проступок, продиктованный эмоциями и недостатком строгости в твоём воспитании. Разумеется, твоё поведение было абсолютно недопустимо, Том, но я накажу тебя не так строго, как планировала. Во многом потому, что до вчерашнего дня ты не был уличен в проступках. Но, Том Реддл, если ты опять вытворишь подобное, то последствия будут намного серьёзнее.       Я напустил на себя вид покаяния, и только кивал, опустив взгляд. В сердце закралась надежда на то, что меня не выпорют. Но миссис Коул вышла из-за своего стола и стала выбирать розги. Внутри всё похолодело. Но миссис Коул была милосердна и пожалела меня на первый раз. Всыпала мне всего раз пять, да и то через штанишки. Так что в целом я чувствовал скорее унижение, чем боль, хотя приятного всё равно было мало, а мой зад еще пару дней украшали несколько синяков. Я всё же изобразил страдание, чтобы миссис Коул не пришло в голову добавить мне пару ударов.       В коридоре меня поджидал Деннис Бишоп, по разочарованному лицу которого я понял, что он рассчитывал на более суровое наказание для меня. - Что, Реддл, получил? – с надеждой поинтересовался он. - Да не то, чтобы очень, - пожал я плечами. - Как? – удивился Деннис. – Неужели выкрутился? - Как видишь, - хмыкнул я и, засунув руки в карманы, бодро зашагал в свою комнату.       Таким образом, я на практике убедился в том, что умелая ложь может здорово помочь даже в, казалось бы, безвыходной ситуации, и с тех пор применял это универсальное оружие так часто, как только мог.       После того, как с моим наказанием было покончено, мои мысли вновь вернулись к моим родителям. Теперь, когда я хоть что-то о них знал, я не мог не строить теорию за теорией. Через несколько дней я не вытерпел и решился попросить миссис Коул рассказать мне всё о моей матери.       Я специально выбрал именно этот день, так как прекрасно знал, что миссис Коул любит пропустить стаканчик джину по пятницам, а из-за этого у неё делается добродушное и болтливое настроение. А потому дождался вечера и постучался в её кабинет. - Что такое, Том? – удивилась она. – Это не может подождать до завтра?       Я скроил максимально трогательное и робкое лицо, какое только мог. - Миссис Коул, несколько дней назад вы сказали, что моя мать умерла в Новый Год. А завтра тридцать первое… - О, понимаю, - кажется, женщина немного растерялась. – Ты хочешь побывать у неё на могиле?       Тут и я сам растерялся. Об этом я совсем не думал. - Даа… - неуверенно протянул я. – И, если у вас есть время… Для меня важно узнать о ней всё, понимаете? - Ладно, проходи, - миссис Коул пригласила меня в свой кабинет.       В целом, это была не самая скверная женщина. Она была ограниченной и мелочной из-за своей нелегкой жизни, но она не была злой. Я даже могу сказать, что она довольно хорошо относилась к сиротам. - Ты можешь присесть, Том, - она указала мне на жесткий стул, и я на него опустился. – Что касается посещения могилы, то это нетрудно устроить. Твою мать похоронили у церкви пастора Адамсона. Ты можешь побывать у неё на могиле, когда в следующий раз пойдешь в церковь. Я попрошу пастора показать тебе, где её похоронили. Тебе пошло бы на пользу, если бы ты ухаживал за ее могилой и иногда молился бы там же. - Спасибо, миссис Коул, это много для меня значит, - поблагодарил я. - Каждый ребёнок здесь когда-нибудь задается вопросом о своих родителях, - вздохнула миссис Коул. – Бывают и такие, которые попадают в приют в уже осознанном возрасте, но в основной массе это младенцы… Что же, думаю, тебе рановато знать все подробности, но ты достаточно смышленый, Том, поэтому я расскажу тебе о твоей матери…       Так я узнал, что мать родила меня в очень холодную ночь, когда на улице бушевала страшная метель. Она была совсем молодой – не больше двадцати лет, и не очень красивой: болезненно худой, с кожей сероватого цвета, и во всем её лице взгляд цепляли только глаза. Впрочем, и то не красотой, а вселенской мукой и печалью. - Доктор Стоун прибыл через час после того, как за ним позвали, но тогда уже было слишком поздно, - рассказывала миссис Коул, потягивая джин. – Скорее требовался викарий. Бедняжка только и смогла попросить назвать тебя Томом в честь твоего отца, Марволо – в честь деда, и дать фамилию Реддл. Последним её желанием было, чтобы ты был похож на отца. А после она померла. - Неужели ничего нельзя было сделать? – глухо спросил я. – Был же доктор… - Ну, доктору надо платить, - тяжело вздохнула миссис Коул, - так что не очень-то он усердствовал. Да и, откровенно говоря, не казалось, чтобы бедняжка хотела жить. Ей было всё безразлично. Она совсем и не боролась, приняла смерть с улыбкой облегчения. - Разве такое возможно? – поморщился я. - Ты ещё мал, Реддл, многого не понимаешь, - миссис Коул икнула. Она здорово перебрала во время рассказа. – В жизни всякое бывает. Думаю, у неё что-то случилось. Скорее всего, твой отец был красавчиком, который позабавился над бедной дурнушкой смеха ради, да и бросил её с ребёнком под сердцем. Не редкость.       Женщина осеклась и поняла, что сказала лишнего. - Главное ты знаешь, а для подробностей ты ещё слишком маленький, - заключила миссис Коул. - А теперь бегом в твою комнату, уже слишком поздно, а у меня много работы. - Спасибо, миссис Коул, - медленно пробормотал я, после чего покинул кабинет.       В ту ночь я почти не спал, думая над словами директрисы. Как это – не хотеть жить? Что может случиться, чтобы человек осознанно выбрал смерть? И как, наконец, мать могла бросить меня? А самое главное – как же Бог мог допустить, чтобы она умерла, а я остался один-одинешенек? Столько негодяев, таких как Вул или Деннис Бишоп, живут и радуются, а одна слабая женщина должна была умереть? Полагаю, именно тогда моё отношение к религии особенно кардинально изменилось.       На следующий день я долго думал, идти ли мне на кладбище или нет. Есть мать действительно не боролась за жизнь, то должен ли я теперь горевать по ней?       Вместо кладбища я почему-то решил найти дом доктора Стоуна. Мне почему-то казалось, что он живет совсем близко – бывало, что, когда Марта бегала за ним, он появлялся в приюте через четверть часа.       Сразу же после обеда я вышел за ограду приюта, закутавшись в своё пальто и натянув шапку с шарфом. Было не очень холодно, или же я был настолько в своих мыслях, что не замечал мороза. Я огляделся по сторонам: на заснеженной улице почти не было людей. Видимо, все готовились к празднику. Но я всё же подошел в пожилой леди, которая шагала по улице с большим свертком в золотой фольге. - Прошу прощения, мэм. Вы не знаете, где живет доктор Стоун? – поинтересовался я.       Женщина с подозрением окинула меня взглядом и покрепче взяла маленькую сумочку. Я едва не зарычал от досады – неужели изношенная одежда производит такой сильный эффект? - Я из приюта Вула, меня послали за доктором, - уточнил я. – Одному человеку требуется помощь.       Дама скривилась, покосившись на наше убогое здание. - Вниз по улице, вон тот большой дом с живой изгородью, - указала она.       Я решил не говорить спасибо из принципа, и поспешил к указанному строению. Это был огромный дом, с ухоженным заснеженным садом с конурой, в которой ежилась от холода большая собака. Она залаяла, когда я открыл калитку и зашел во двор. - Что такое, кто там, Джек? – послышался чей-то голос.       Дверь открыла девушка в одежде горничной, и вопросительно на меня уставилась. - Мелочи нет, - отрезала она.       Я заглянул ей за спину – в доме горело много света, ощущался целый калейдоскоп вкусных запахов, слышались веселые голоса. Холл выглядел роскошно - толстый ковёр, картины на стенах, огромный венок омелы на перилах лестницы… - Мне нужен доктор Стоун, - выпалил я прежде, чем успел подумать. - Зачем? – потребовала девушка жестким голосом. - Я из приюта Коул, там нужна помощь, - как со стороны я услышал свой голос. - Жди здесь, - строго сказала горничная, и затворила дверь перед моим носом.       Я сошел с крыльца и по щиколотку залез в снег под окном. Стоя на небольшом сугробе, я смог увидеть большое семейство, нарядное и веселое. Все они сияли и казались абсолютно счастливыми. Горничная подошла к статному высокому мужчине и что-то сказала ему, но тот лишь отмахнулся и продолжил что-то рассказывать домашним. Закончив свою историю, он засмеялся вместе со всеми, и задал горничной какой-то вопрос. Увидев, что та возвращается в холл, я вернулся на крыльцо. - Доктор Стоун спрашивает, что стряслось и ждет ли это понедельника? – спросила девушка, отворив парадную дверь. - Женщина рожает, вот-вот помрет. Мне велели поспешить и привести доктора Стоуна во что бы то ни стало, - не моргнув и глазом, заявил я совершенно ровным тоном.       Горничная опять оставила меня за дверью и вернулась в гостиную, чтобы передать мои слова хозяину дома. Как я мог видеть в окно, доктор Стоун хохмил ещё с четверть часа, успел выпить бокал вина, потом только послал горничную за его сумкой наверх, как я понял по жестам и по принесенному чемоданчику. Он нашел время даже чмокнуть жену напоследок, потом долго и неспешно одевался, и, наконец, спустя добрых сорок минут после моего прихода, вышел на крыльцо. - Что стряслось? – спросил он грубовато, глядя на меня с нескрываемым презрением. - В приют пришла молодая женщина, у неё тяжелые роды, - повторил я, внимательно наблюдая за реакцией Стоуна. - Нашла время, - буркнул тот, нехотя зашагав через двор к калитке. – Да тише, Джек… Бродяжка, наверняка? - Похоже на то, сэр, - кивнул я.       Стоун поморщился и недовольно крякнул. - Конечно же, как обычно, не получу ни пенса за работу. А сейчас, между прочим, праздник, - пожаловался он. - Зато вы спасете жизнь, сэр, - аккуратно ввернул я.       Доктор Стоун неприязненно на меня посмотрел. Позже я узнал, что он дополнительно работал в нашем приюте за символическую плату от Вула, скорее, чтобы поддержать свой имидж, чем из желания помочь страждущим.       Он шел так медленно, словно прогуливался, и даже не подумал прибавить шагу, когда я добавил, что женщина ужасно страдает. - Ты ещё поторапливать меня будешь? – огрызнулся доктор. – Эта бедолага должна быть благодарна, что уважаемый человек сорвался спасать её в праздник. Всегда так – нагуляют, приползут рожать сюда, а порядочным людям только хлопоты.       Я шел рядом с доктором, почти не отдавая себе отчета в том, что делаю. Только на подходах к приюту, я понял, что зашел слишком далеко. После моего недавнего приключения второй проступок вызовет неминуемую кару, причем намного более суровую, чем в прошлый раз. Но я не мог, видит Салазар, не мог тогда поступить иначе. Я должен был знать всё, должен был разобраться и понять, почему так вышло, что я один на целом свете.       Уже на полдороге я всё понял. Так было и тогда, восемь лет назад. Он, конечно же, не спешил. И дело было совсем не в погоде, а в том, что ему было плевать, как и теперь. Даже если моя мать не хотела жить, даже если смерть стала ей упокоением, Стоун всё же постарался, чтобы у неё наверняка не осталось шансов. И вот теперь я живу в гнусном приюте, а моя мать гниет в могиле.       Я так резко сорвался на бег, что Стоун совершенно растерялся. Он что-то прокричал мне, но я пробежал мимо приюта и в считанные минуты добрался уже до прихода Адамсона. Из-за своей проделки со Стоуном я и не заметил, что на улице начало темнеть, но я не побоялся пойти прямиком на церковное кладбище, когда обнаружил, что в самой церкви никого нет. Запыхавшись и тяжело дыша, я заходил между могил. Все они были похожи друг на друга – тут хоронили только бездомных и приютских детей, а также бедняков, у которых было очень мало денег на похороны. Ряды одинаковых деревянных крестов, за которыми никто особенно не ухаживал, повергли меня в уныние. Вечером они выглядели ещё более угнетающе, чем по утрам, когда я бывал на службе. Имен не было видно из-за времени и снега, но я всё же слонялся между могилками довольно долго в надежде узнать мать по дате смерти, пока преподобный Адамсон не увидел меня из окна своего аккуратного маленького домика через дорогу и не пришел выяснить, кто слоняется по кладбищу в такую ночь. - Том? – весьма удивился он, узнав меня. – Что ты тут делаешь один в такой час? - Я хочу видеть могилу моей матери, - отчеканил я, пронзительно глядя в глаза старика. - Сейчас неподходящее время, - отвечал священник. - Сейчас. Я хочу видеть её сейчас, - отрезал я.       Я в упор уставился на Адамсона, вложил во взгляд всю свою злость на этот жестокий мир и на бездушных людей, вложив всё отчаяние одинокого ребёнка и всю силу своего характера. Это произвело на Адамсона впечатление. - Подожди, дай припомнить… - замялся пастор Адамсон. – Молодая женщина, умерла лет восемь назад в Новый год… Ох, она, наверно, вон там, в одной из общих могил…       Он указал на несколько самых убогих крестов. - Наверно? – не понял я.       Священник замялся. - Та зима была очень холодной, многие бродяги замерзли. В первых числах января тут хоронили троих или четверых…       Я медленно подошел к тем могилам, на которые указал пастор. Ни на одной из них не было каких-либо опознавательных знаков. Я не сомневался в том, что Адамсон при всём желании даже не вспомнит, в какой из них лежит моя мать. А скорбеть над чужим прахом я не собирался. - Пути Господни неисповедимы, - проговорил подошедший ко мне пастор. – Твоя мать подверглась унынию, а это большой грех. Клянусь небом, вовсе не боролась за жизнь. Ты должен молиться за её покой, ясно, Том? - Ей уже давно всё равно, - скривился я, немигающим взглядом глядя на один из заснеженных холмиков. – Думаете, если она тогда не хотела жить, то после смерти ей есть до чего-то дело? - Не богохульствуй, Том, - осадил меня пастор Адамсон. – Твоя мать в царстве божьем, там она нашла умиротворение и наверняка раскаивается в своих земных грехах. Если ты будешь молиться, ей там будет легче.       Я взглянул на пастора Адамсона, как на душевнобольного. Я не мог понять его слов, это было за гранью моего понимания, совершенно недостижимо для моего разума. - Её тело жрут черви, - выплюнул я. – Я могу хоть лоб расшибить в церкви, но это не изменится.       Пастор был так ошеломлен моими словами, которых совсем не ожидал от такого тихого мальчика, которым я слыл раньше, что не мог найти ответных слов. А я и не дожидался ответа.       Я развернулся и побежал прочь, куда глаза глядят. В приют мне совсем не хотелось возвращаться, особенно учитывая то, что там меня наверняка ждало наказание. Но куда я мог пойти? Да, от отчаяния и эмоций я обдумывал всяческие возможности сбежать и больше никогда не возвращаться… Я шатался по ночным улицам зимнего Лондона, с завистью и ненавистью посматривая на горящие окна домов. Наверно, восемь лет назад мать так же бродила здесь, и никто, никто ей не помог. Впрочем, просила ли она помощи? Хотела ли она выжить? Все твердили, что она была совершенно безучастна к жизни, и всё, чего хотела – разрешиться от бремени, а после со спокойной совестью умереть. Какая слабость, какая глупость! Что могло случится, что молодая женщина не хотела жить? Что должно произойти, чтобы смерть казалась избавлением?       Ответов на эти вопросы я не знал, да и не очень-то хотел знать. Если она действительно не боролась за свою жизнь, то она предала меня и бросила. И я не буду скорбеть.       Через два часа я промерз до костей, и был вынужден с позором приплестись обратно в приют Вула. - Где ты ходишь, паршивец? – встретила меня Марта в холле. – Миссис Коул искала тебя. - Я рад за миссис Коул, - злобно выплюнул я. - Ах ты негодяй, ах ты поганец! – начала ругаться Марта, пытаясь ухватить меня за ухо. – И ведь опять тебе нужно испортить всем праздник!       Но я ловко уворачивался от её руки, не давая себя поймать. - Если ты прикоснешься ко мне, клянусь небом, я задушу тебя во сне, - прошипел я таким демоническим голосом, что Марта опешила.       Я же быстро взбежал вверх по лестнице и ворвался в свою комнату. Деннис с дружками уже готовились ко сну. - Ох, Реддл, и влетит же тебе, - с удовольствием протянул Бишоп.       Полный гнева, я только поднял руку к двери, но она уже с оглушительным грохотом захлопнулась сама по себе. - Если ты ещё раз что-нибудь ляпнешь, ты больше не проснешься. Это относится ко всем, - процедил я.       То ли дверь, захлопнувшаяся по мановению моей руки, то ли мои безумные глаза убедили мальчиков сесть на свои кровати и замолчать.