Я - легенда

      Вопреки тому, что детям свойственно бояться многих вещей, я не замечал за собой банальных детских страхов. Я не боялся темноты, так как знал, что её можно использовать для каких-то не самых благовидных делишек. Я не боялся ничего потустороннего, так как попросту не задумывался об этом. Я не боялся одиночества – я его любил. Про змей и всевозможных пресмыкающихся можно и не говорить.       ​Единственным, что внушало мне ужас на протяжении всей жизни, была смерть. Страх, присущий скорее взрослым или даже старикам, преследовал меня с детства. Вернее сказать, с эпидемии гриппа в нашем приюте.       ​Наступила осень, время беспросветно серое и дождливое, особенно в Лондоне. Я мечтал о резиновых сапогах и о собственном зонте, чтобы непогода не мешала мне бегать в библиотеку, где я проводил всё свободное время. В приюте начался сезон непрекращающихся простуд, шмыгающих носов и надоедливого кашля. Меня, просто на удивление, простуда не брала. Возможно, дело было в том, что я с невероятной для своих лет ответственностью одевался максимально тепло и, один из немногих, радостно заглатывал рыбий жир, когда нам его давали. Болеть я ненавидел.       ​Где-то в октябре погода совсем испортилась, и в какой-то из дней в постелях оказалась добрая четверть ребят. Марта и Джейн только и метались по комнатам, меняя холодные компрессы и вливая в сирот микстуру. Миссис Коул, твёрдо уверенная, что с банальной простудой можно справить и своими силами, не привлекая доктора, ещё несколько дней никуда не обращалась. Но вскоре стало ясно, что то, как протекает заболевание, совсем не похоже на простуду – дети жаловались на ломоту в суставах, бредили, тряслись от озноба. Явившийся доктор заявил, что в приюте вспышка гриппа, лютующего в Лондоне вот уже вторую неделю.       ​И вот тут-то началось… Заболевшим отвели весь третий этаж, старших девочек перевели к нам на второй, где освободилось достаточно места. Сперва я не предавал этому большого значения, поскольку привык жить как бы параллельно всему приюту, погруженным в себя и свои книги. Мальчик с книжкой – это было моё новое прозвище. Что же, не самое худшее. Однако же, когда заболел Эндрю Маккласки, мой сосед по комнате, я начал понимать, что дела плохи.       ​Жар у Маккласки поднялся в ночи, поэтому только с утра Марта заметила, что он болен. Эндрю кашлял, из носу у него текло, всего мальчика трясло от озноба. На третий этаж его пришлось нести на руках, потому что он бредил и был не в состоянии передвигаться самостоятельно. Я намеренно задержался к комнате перед завтраком, чтобы дождаться Джейн, которая заберёт постельное белье Эндрю в стирку. - Том, а ты почему ещё здесь? – удивилась она, увидев меня. - Да, так… Джейн, я хотел спросить, насколько всё серьёзно? – поинтересовался я.       ​Так как Джейн была новенькой среди персонала, она ещё относилась ко всем сиротам очень доброжелательно, в особенности ко мне, так как я казался тихим и примерным мальчиком на первый взгляд. - Не бойся, Томми, все твои друзья поправятся, - улыбнулась девушка.       ​Я едва не закатил глаза. Томми. Тооомми… У меня чуть не сработал рвотный рефлекс. - Я спросил, насколько всё серьёзно?       ​Я задал этот вопрос слишком жестким тоном, и веснушчатое лицо Джейн вытянулось от удивления. Желая сгладить эффект, я был вынужден добавить: - То есть, это заболевание не смертельно же?       ​Детей отчего-то всегда держат за идиотов. Как будто, вырастая, взрослые забывают, что сами в восемь лет уже не только несли ложку ко рту и умели справиться со шнурками, но и худо-бедно что-то понимали в этой жизни. Вот и в тот раз лицо Джейн на мгновение приняло смятенное выражение, она покосилась почему-то на дверь и натянуто улыбнулась. - Нет, Том, не бери в голову. Всё будет хорошо.       ​Дьявол. Я уже начинал сатанеть, потому что каждый словно считал своим долгом общаться со мной, как с беспросветным кретином.       ​Проходя к выходу с узлом постельного белья Джейн хотела было погладить меня по волосам, по крайней мере, сделала такое движение, но, наткнувшись на мой взгляд, не решилась.       ​Пока нянечка спешила вниз, в прачечную, я, недолго думая, просочился на третий этаж. Там уже целых три комнаты из четырех были заняты больными, насколько я знал. Едва поднявшись по лестнице, я услышал приглушенные стоны из ближайшей комнаты, дверь в которую была приоткрыта. Приблизился на цыпочках и затаив дыхание и заглянул внутрь…       Стонала девочка, которую я в первую минуту даже не узнал. Мелькнула дурацкая мысль, что к нам привезли новенькую, но не тут то было. Присмотревшись, я понял, что это Бонни Батлер из младшей группы. Ещё вчера за ужином она выглядела неважно: на щеках горел лихорадочный румянец, глаза блестели, взгляд казался мутноватым. Но, не считая этого, Бонни была пухленькой и крепкой шестилетней девочкой, очень активной и блаженно жизнерадостной. Теперь же на неё было буквально жалко смотреть. Девочка с вечера изменилась до неузнаваемости – щеки ввалились, под глазами залегли тени, кожа приобрела сероватый оттенок. Она кашляла до слёз, и, когда приступы кашля отпускали её на минутку, тихо плакала и дрожала.       Марта присела на край кровати и вытащила ртутный термометр из-под руки девочки. Лицо её омрачилось. - Доктор, почти сорок, - досадливо проговорила она.       Уже знакомый мне доктор Стоун встал у изножья кровати и нахмурился. В руках у него был фонендоскоп, видимо, он осматривал кого-то из других пациентов. - Как я и предполагал, грипп перерос в пневмонию. И так стремительно! Впрочем, с маленькими детьми и стариками часто такое бывает.       Марта смотрела на доктора широко раскрытыми глазами и, казалось, боялась даже вздохнуть. - Много случаев в Лондоне, - продолжал эскулап. – Сейчас закончу обход у вас и поспешу в гимназию для девочек через пару кварталов. Вечером уж не ждите – я весь день буду бегать по больным.       Я едва не сдержался от того, чтобы фыркнуть. Знал я, как он бегает. Небось, будет сидеть дома, уплетать бисквиты с чаем, да любезничать со своей женушкой. - Как же так? Мы тут без вас не справимся, - растеряно проговорила Марта. - Я скажу, что делать, - торопливо проговорил Стоун. – А пока что…       Я поежился, увидев, что в руках у него сверкнул шприц. Стоун пустил в воздух короткую струйку. - Помогите-ка мне… - пробормотал он, наклоняясь к девочке и тут, как назло, увидел меня. – А ты что тут делаешь!?       Доктор Стоун меня узнавал даже на улице с некоторых пор… Марта порывисто обернулась и, вскочив с кровати, стремительно подошла к двери. - Том, марш отсюда! – прикрикнула она. – Разве ты не знаешь, что нельзя подниматься сюда?       Я не заставил себя ждать и что есть сил рванул к лестнице. Что же, про пневмонию я уже что-то читал или слышал и знал, что её последствия могут быть более чем опасны. С этой минуты в моём сердце поселилась тревога, которая не давала мне покоя. В особенности потому, что все больше детей отправлялось болеть на третий этаж в то время, как возвращались оттуда совсем немногие. - И как только там столько ребят помещается? – выразил общее удивление один мальчик как-то за обедом. - Ты что, совсем дурак, Джим? Вечером туда относят, а рано утром через задний ход выносят! – отозвался Стаббс, который, к моему сожалению, был здоровее всех. - Зачем это? – не понял маленький Тим. - В саванах выносят, и прямиком к преподобному! – напустил жути Бишоп. – Спроси у Рэддла, он, небось, помогает покойничков отпевать!       Взгляды всех присутствующих за столом обратились ко мне. - Что? Я не был в церкви Адамсона с воскресенья, - огрызнулся я. - Чем ты только смотришь по сторонам, Рэддл, - закатил глаза Эрик Уолли. – Когда пойдёшь в следующий раз чистить нужник преподобного, хотя б посмотри, сколько свежих могил вырыли на кладбище при церкви!       Шутку про нужник я пропустил мимо ушей, а вот о том, чтобы посмотреть, сколько свежих могил на кладбище, задумался. Мне как раз было велено прийти вечером в церковь и помочь с подготовкой зала к какому-то мероприятию.       Ещё никогда я с таким нетерпением не бежал в церковь. Правда, у входа туда я заложил вираж и свернул прямиком к небольшому кладбищу, на котором и моя матушка покоилась среди прочих нищих и одиноких. К своему ужасу я обнаружил целых три свежих могилки в дальней части кладбища. По коже прошёл холодок. Неужели правда? Неужели вот так просто можно умереть? - Том, что ты тут делаешь? – ласково поинтересовался преподобный, тихонько подошедший ко мне. - Маму пришёл проведать, - не моргнув глазом, соврал я. - Том, сколько можно говорить тебе, что врать нехорошо? – благодушно поинтересовался пастор. – Ты расстроен из-за твоих друзей?       Адамсон кивнул в сторону свежих холмиков, и я нервно сглотнул. Выходит, правда кто-то из наших помер? Впрочем, когда хоть кто-то из них был мне своим?.. Нас и роднило то только то, что волей судьбы все мы были сиротами и были вынуждены жить под одной крышей. И в равных условиях… С равными шансами на выживание… - Пути Господни неисповедимы, - печально изрёк Адамсон, приобнимая меня за плечи и увлекая к церкви. – Когда дети умирают, - хорошие дети, Том, которые не лгут и не озорничают, - они отправляются прямиком к Богу. В лучший мир.       К счастью, рассуждая о высоком, пастор обыкновенно возводил глаза к небу, а потому не заметил, какое презрение отразилось на моём лице. Я даже не мог сказать, что вызывало в моей душе большее отторжение. Рассуждения о том, что в моей жизни могут быть какие-то пути Господни, которые я не могу изменить. Или, быть может, почти будничный тон, которым Адамсон говорил о хороших детях, попадающих в рай. Или же намёк на то, что лживый Том Рэддл будет гореть в геенне огненной до скончания времен. - Не стоит страшиться смерти, Том, стоит страшиться жизни во грехе. Невинные души всегда обретают покой, а вот грешникам приходится искупать свои грехи…       Он болтал ещё о чём-то, что влетало мне в одно ухо и вылетало из другого. Какой там ад и рай, какие грешники и праведники… Три. Новых. Холмика. Чёрт побери, я ведь мог оказаться одним из тех детей, которые не смогли совладать с болезнью! Мог! Ха! Я и могу, в настоящем времени, потому что вспышка гриппа ещё даже не пошла на спад. И если я умру, об этом даже никто не будет знать, обо мне все забудут, как будто меня никогда и не было… Как будто никогда не жил мальчик по имени Том Рэддл. А между тем, я ведь был особенным, в этом не было ни малейших сомнений! И мне ещё предстояло доказать это всему миру, я чувствовал это, думайте, что хотите, но всегда чувствовал! Что однажды всем тем странным вещам, что я умею делать, найдется объяснение, или что я смогу использовать их как-нибудь особенно продуктивно. Я не мог умереть теперь, не мог, потому что я был не одним из этих чумазых безродных недоумков, потому что я всегда был кем-то, потому что мне предстояла особенная жизнь!       А тут вдруг оказывается, что всё может закончится за каких-то несколько дней или недель! Нет, я отказывался в это верить. Пытался выкинуть из головы три холмика на старом кладбище. Забавно, что я даже не задумался о том, кто именно умер. Я попросту испугался за самого себя и понял, что готов на всё, чтобы жить, что я хочу жить, даже если на данном этапе моё существование является серым и безрадостным. Но есть ведь столько красивых мест, где светит солнце и воздух чистый, есть большие чистые дома, в которых царит комфорт и порядок, есть весь этот огромный мир, где наверняка мне найдётся не самое посредственное место, на котором я буду счастливо радоваться жизни. Глупо было бы умереть теперь, так и не вкусив этого – той, другой жизни, которая была за забором приюта Вула.       Работу в церкви я выполнял механически, думая о своём. Заметив, как у меня всё валится из рук, пастор Адамсон разрешил мне уйти пораньше, и я поплёлся в приют, всё также пребывая в своих мыслях.       У чугунных ворот я остановился. Страшно было заходить в дом, в котором витала зараза. Но что я мог сделать? Куда податься? Как спасти себя, обезопасить от болезни и смерти? Ведь нет же средства от смерти, в конце концов. Может случиться что угодно, и смерть не посмотрит на то, что я какой-то там особенный. Она беспощадно отнимет и мою жизнь. И уж до чего мне совсем не будет дела, так это до того, отправлюсь я в рай или ад, если предположить, что они и впрямь существуют. Какое мне, в сущности, будет дело? Ведь жизнь, - моя жизнь! – будет кончена!       Скрепя сердце, я заставил себя вернуться в приют. В комнате не было никого, все кровати кроме моей стояли незастланными. От этого зрелища стало не по себе, хотя мне всегда и хотелось иметь собственную комнату.       Я был до такой степени напуган и растерян, что даже не пошёл на ужин. Ещё бы, небось там-то все и заражали друг друга! Сидя за одним столом и хлебая порой по ошибке из чашки соседа… Пошарив в тумбочке, я обнаружил припасённое печенье, купленное на те деньги, что я отжал у Оливера Абрамсона. Интересно, не он ли помер? Абрамсон тоже числился среди заболевших. Но, говоря откровенно, мне было в тот момент плевать на него, как и на всех остальных. Я никого тут не считал своим другом.       Вечером зашла Джейн, спросила, как я себя чувствую и проверила рукой, не горячий ли у меня лоб. Я казался вполне здоровым, и она оставила меня одного. Я лёг в кровать, но сон не приходил. Все мои мысли крутились около смерти. Это была почти что паническая атака, я думаю. В сон я провалился только под утро, да и то в такой поверхностный и чуткий, что разом проснулся, когда со двора стал доноситься какой-то шум.       Словно почувствовав, что случилось что-то неладное, я поспешил к окну. Взобрался на подоконник и выглянул наружу, в пустой приютский дворик. - Ещё двое, это ужас какой-то, - говорила миссис Коул, которая, судя по её уставшему виду, даже не ложилась. - Ох, батюшки, кто же сегодня? – всплеснула руками повариха, только пришедшая на работу с рассветом. - Эрик Маккласки и Бонни Батлер, - покачала головой директриса и промокнула глаза платочком. – Но остальные вроде бы идут на поправку…       Я содрогнулся, увидев, как двое санитаров выносят носилки, на которых приютилось сразу две детских фигурки, укутанных в простыни. С одной стороны с носилок свесилась косичка Бонни Батлер, и я буквально скатился с подоконника в комнату. Меня стошнило, потом ещё раз. Стоя на четвереньках на холодном полу и извергая наружу желчь, я понимал, что никогда в жизни ещё настолько сильно не боялся. Даже в глазах темнело, а живот скручивало спазмами от страха. Эрик Маккласки! Вот же дьявол, он ещё пару дней назад бегал и был абсолютно здоров!

***

      За месяц умерло шестеро ребят, в основном из младших групп, не считая одного болезненного мальчика тринадцати лет. Переболели гриппом где-то три четверти воспитанников приюта Вула. Я был в числе тех немногих, кто даже носом ни разу не шмыгнул за всё время бушующей в Лондоне эпидемии гриппа. Я расплачивался по-своему: стоило мне услышать, что кто-то из наших умер или увидеть свежую могилу на кладбище при церкви, от ужаса меня начинало так тошнить, что даже желудок сводило. В результате я похудел настолько, что выглядел немногим лучше тех детей, которые едва на ногах держались после болезни.       На миссис Коул моя рвота оказала мощнейший деморализующий эффект, поскольку первым делом она испугалась, что это тоже проявление болезни, которое вскоре настигнет и остальных. А когда старая повариха припомнила вспышку холеры в начале века, доктора Стоуна буквально волоком притащили меня осмотреть. - Нервное расстройство, - диагностировал он. – Тут даже язвой не пахнет, я вам так скажу. Мальчик всегда был странноват, насколько я помню, так что я уверен – у него все проблемы от головы. - Но что же мне с ним делать, мистер Стоун? – воскликнула миссис Коул. - Да ничего, - хмыкнул доктор. – Пройдёт само скоро. Пусть только ест нормально, а то заработает себе гастрит.       Он подошёл уже к двери и обернулся на меня, сидящего на кровати и провожающего его мрачным взглядом. - Да, миссис Коул, не помешает показать его психиатру. Очень странный мальчик, - заключил наш доктор и был таков.       Миссис Коул посмотрела на меня так, словно я был бомбой замедленного действия. - И почему ты, Рэддл, всегда доставляешь столько хлопот на пустом месте? – не выдержала она. - Я хотя бы не умер, - парировал я.       Миссис Коул пожала плечами. - Что же, это тебя слегка оправдывает, - заключила она.       Директриса тоже намеревалась оставить меня наедине с собой в пустой комнате, но что-то её остановило. Повторюсь, это была неплохая женщина, которая даже заботилась о нас в меру своих сил и финансовых возможностей приюта. Но по большей части она была настолько смертельно вымотана работой и проблемами, которые ей приходилось решать, что ей не хватало банально моральных сил быть добрее и нежнее с воспитанниками. - Всё будет хорошо, Том, - устало проговорила она, стоя уже в дверях. – Я делаю всё, что в моих силах, чтобы все были живы и здоровы.       Не то чтобы эти слова миссис Коул внушили мне оптимизм или сильно успокоили, но это всё же был единственный на моей памяти раз, когда она пыталась как-то меня поддержать. Это показалось мне странным, но скорее было приятным. В отличии от слов Стоуна, который, кажется, назвал меня сумасшедшим.       Вскоре грипп пошёл на убыль, параллельно с этим я перестал мучиться от расстройства желудка, и всё вроде бы встало на свои места. За исключением того, что я теперь до дурноты боялся смерти.