Глава 35. Когда открывается истина
5 июля 2021 г. в 23:35
Разумеется, я решил, что Тайная комната для всех без исключения обитателей Хогвартса останется легендой. Хотя, не скрою, меня так и распирала гордость от того, что я оказался наследником Салазара Слизерина. О, возможно ли представить, как сложно шестнадцатилетнему мальчишке удержать в секрете тот факт, что он вдруг оказался прямым потомком основателя Хогвартса, открыл легендарную Тайную Комнату и подчинил себе Ужас Слизерина? Только моя природная скрытность и привычка думать о последствиях заставила меня крепко накрепко стиснуть зубы и молчать о своём приключении. Нигде в школьных правилах не было сказано, что ученикам запрещено открывать потайные комнаты и вступать в контакт с древними змиями. Но всё же что-то мне подсказывало, что тот же Дамблдор будет только рад узнать о моих проделках и не замедлит доложить Диппету о моей чрезмерной активности в дни каникул. В таком случае в целях безопасности вход в Тайную Комнату могли надёжно закрыть, а василиска — уничтожить. А я ещё даже не успел решить, как использовать многотонного змея длиной в пятьдесят футов. Да и хотелось обследовать Тайную Комнату получше на предмет ещё каких-нибудь сюрпризов…
Через пару дней я вновь спустился в Тайную Комнату. На этот раз путь занял у меня вдвое меньше времени, поскольку я продвигался вперёд решительно и бесстрашно. Уже на подходах к Тайной Комнате я услышал знакомый звук — движение огромного тела. Ужас Слизерина меня встречал.
— Я ждал тебя, Хозяин, — утробным голосом прошипел он откуда-то из-под потолка.
Я задрал голову и увидел, что змей с необычайной для его размеров ловкостью спускается из одной крупной трубы. Его мощное тело, гибко извиваясь, мягко опускалось на каменный пол.
— Приветствую тебя, Ужас Слизерина, — ответил я, подавив инстинктивно поднявшийся в душе трепет.
Невозможно было без внутреннего содрогания видеть существо столь колоссальных размеров и столь колоссальной опасности. Но показывать страх было нельзя, и я усилием воли задавил в себе тревожность. В конце концов, я ведь уже сумел подчинить его своей воле. Хотя никак не мог отделаться от ощущения, что Василиск не в восторге от столь молодого хозяина, который в добавок не спешит уничтожать грязнокровок.
Спустившись, змей устремился по направлению ко входу в Тайную Комнату. Вместе мы вошли туда. Я намеревался исследовать всё помещение с особой тщательностью — ещё теплилась надежда, что найду что-нибудь ценное. И не золота желал я, а знаний. Быть может, Салазар Слизерин оставил какие-нибудь запрещенные ещё в его времена книги?
Я покосился на Василиска.
— Здесь только один зал? — спросил я на парселтанге.
— Один, — прошипел Ужас Слизерина.
Но я был уверен, что не всё так просто. Чудовище явно чего-то не договаривало. Оно всё ещё присматривалось ко мне и не спешило открывать все свои тайны. Разум у этой рептилии был неимоверно развит и близок к человеческому.
— Подними меня наверх, — приказал я, поддавшись внезапной догадке.
Василиск медленно повернул свою огромную треугольную голову. Его глаза сузились.
— Я хочу попасть в твоё жилище, — добавил я.
— Да будет так, Хозяин, — прошипел змей.
Он склонил голову к самому полу, и я уже привычным движением забрался на его загривок, крепко сжал красные шипы. Василиск слишком ретиво стал подниматься, и я угадал, что он, подобно строптивому коню, испытывает меня. Пришлось крепче сжать ногами его шею, а одну ладонь положить на гладкую чешуйчатую голову. Тут он присмирел, вспомнил нашу с ним первую встречу, и стал подниматься более плавно.
Проникая в разверзнутый, чернеющий темнотой рот статуи, я пригнул голову. Внутри было достаточно просторно, чтобы василиск с удобством разместился, сложив своё гигантское тело кольцами. Я слез с его головы, соскользнул по гладкому телу на пол. На кончике моей палочки вспыхнул свет Люмоса.
Сразу же бросилось в глаза то, что потолок и стены были выточены из мрамора. Я ожидал увидеть нечто вроде пещеры. Я поднял палочку выше, заставив Василиска недовольно спрятать голову вглубь его колец.
Пораженный выдох сорвался с моих губ: всюду стены и даже потолок были испещрены руническими символами. Чья-то умелая рука вырезала их ровно и уверенно, наверняка, с помощью волшебной палочки. Время не тронуло странные символы, они остались различимыми и чёткими. Для Василиска, понятное дело, руны являлись лишь неизвестными черточками, чем-то вроде элемента декора. Он и знать не знал, что охраняет не только Тайную Комнату, но и знания.
Я подошёл к ближайшей стене и попробовал прочитать написанное.
Это были англосаксонские руны, которые мы начали изучать ещё на третьем курсе. Написаны они были так же, как в самых старых книгах библиотеки Хогвартса — с категоричными острыми углами и прямыми чертами, без каких-либо затейливых завитушек, коими их любили сдабривать в изданиях уже более позднего периода. И всё же некоторые символы были мне незнакомы или же я не помнил их значение.
«Волхование презлейшее алчет крови в уплату», — прочитал я первую строчку на левой стене.
По спине пробежали мурашки от нетерпения. Мне срочно требовался словарь древних рун, чистый блокнот и перо с чернилами. Я нашёл нечто куда более ценное, чем золото и драгоценные камни. Я нашёл бесценные древние знания, которые нельзя было найти ни в одном из учебников.
— Отнеси меня наверх, — приказал я змею голосом, полным нетерпения.
Ужас Слизерина недовольно сверкнул глазами, но я уже взбирался ему на загривок. От нетерпения у меня потели ладони и я боялся ненароком отпустить склизкие шипы василиска. Но вверх я поднялся благополучно. Путь от туалета для девочек до моей спальни почти пробежал, в спальне стал переворачивать свои вещи… Наконец пальцы жадно схватили черный кожаный дневник, на обратной стороне которого красовались мои инициалы. После я залез в тумбочку Лестрейнджа, где нашёл его словарь древних рун — дополненное издание получше библиотечного, которое я имел в своём распоряжении. И, не чувствуя усталости, полный нетерпеливого возбуждения, я устремился обратно в Тайную Комнату.
Всю ночь я провёл, переводя древние письмена и записывая их уже на английском в свой дневник. Я писал так быстро и усердно, что рука с пером вскоре стала подрагивать. Глаза жгло от усталости и напряжения. Но я продолжал щуриться в тусклом свете Люмоса, не обращал внимания на недовольное шипение потревоженного мною василиска, и читал, читал, читал…
«Да возбоятся же и ведун и маггл того, кто откроет для себя бессмертия тайну. Ибо с той поры не будет средства истребить его. Самая его суть, что теплится в груди, разорвётся и незримыми путами свяжет волхва с жизнью навеки. Атропос бессильно отступит, Клото* длани сотрёт. А плата за дар сей великий — утрата навеки всех чувств. Лишь только волхв вспорет душу, аки горло агнца, обратный путь будет потерян. И, руки обагрив невинно убиенных кровью, восстанет он в величии своём над всеми теми, кого час смертный ждёт».
Я, будучи не в силах остановиться, продолжал переводить.
«Как только, подчиняясь злобной воле, жизнь будет вырвана из тела человека, волхв произнесёт слова: Всю жизнь сию я отдаю небытию, взамен прося бессмертья силу, а часть души моей я закрепляю в сей предмет — крестраж. И жертвенной кровью окропив свои уста, волхв ощутит огонь в груди — то крик души его, раскроенной невидимым кинжалом. Но боли вопреки восстанет он, и, новой силой одарённый, начнёт он жизни новой путь».
Я приходил в Тайную Комнату и в последующие ночи. Ещё многие темные заклинания я нашёл под сводами жилища василиска. Как наслать чуму и смерть на тысячи людей, как извести весь род врага, как подчинить дементоров своей власти, как летать по небу, словно птица, и плавать под водой как рыба. Как подчинить стихию и содрогнуть землю одним лишь мановением руки, поднять волну стеной размером в много футов, как подчинить огонь и направлять его, куда я пожелаю… Но почему-то именно заклинание крестража попалось мне первым на глаза. Словно сам Салазар Слизерин направлял меня в моих изысканиях.
Ещё один ответ был найден. Кропотливо переписанный моей рукой, рецепт бессмертия появился на страницах дневника. И, предусмотрительно скрытый одним давно известным мне заклинанием, словно просочился в страницы и исчез. Но в моём рассудке он отпечатался калёным железом и жег, будоражил… Вытачивал в душе решимость, как вода точит камень. Бессмертие, вечная жизнь, неуязвимость, сила… И плата за это — всего-то чья-то жизнь… Любого чужого мне человека… Раз нет уточнений, что это должен быть невинный младенец, можно использовать и какого-нибудь преступника. Элемент, чуждый этому обществу, или даже враждебный. Того же Вула, например.
Я потерял сон и аппетит. Похудел. Под глазами залегли тёмные круги. Жуя за столом обед, делая домашние задания, лежа в темноте моей спальни и глядя в чернеющий полог я думал лишь об одном. Невозможно было выкинуть мысли о бессмертии из моей головы. Я вновь и вновь перечитывал перевод рун, пока он не впился в мою память так же крепко и глубоко, как «Отче наш» — в память Папы Римского. Было решительно невозможно думать о чём-либо другом, я постоянно прокручивал в голове все этапы ритуала, обдумывал и обмусоливал каждый из них, пока он не стал прост и понятен. Оставалось неясным лишь то, как выбрать жертву и остаться при этом на свободе. И загадочное слово «крестраж», определение которому я не смог найти в библиотеке Хогвартса.
Я стал отрабатывать Аваду Кедавру. Ещё не созрела решимость создать крестраж, но я уже готовился к этому. Авада Кедавра была самым сложным заклинанием из всех, что мне доводилось разучивать. Выписывая в воздухе зигзаг заклинания, я чувствовал, как будто пытаюсь согнуть сталь голыми руками. Дело шло натужно, с чудовищными усилиями. На лбу моём выступал пот от перенапряжения, правая рука дрожала, пальцы на ней сводило под конец тренировки. По вечерам, ложась в постель, я чувствовал себя грузчиком-магглом, отработавшим суточную смену в порту Лондона. Просыпаясь, я уже был разбитым. Наверное, я делал что-то не так. Увы, в учебниках не писали, как правильно наколдовывать Аваду Кедавру.
В утро накануне приезда учеников с каникул у меня получилось. Причём самым неожиданным образом. Случилось это так.
Я беспокойно спал, вымотанный последней тренировкой, когда сквозь дрёму ощутил какое-то движение. Что-то легкое и маленькое шло по моей ноге. Я беспокойно заворочался, приоткрыл глаза. В спальню уже просачивался бледный зеленоватый свет, струящийся через призму подземного озера, и я смог увидеть сидящую на моей ноге огромную чёрную крысу. В ту весну они особенно расплодились и сновали по всей школе. Никакие ловушки и яды их не брали. Я догадывался в чём дело — грызуны спешно бежали из подземелий и труб после пробуждения Василиска. Я крыс ненавидел ещё с приюта, потому что они грызли всё подряд и портили книг и вещи.
Я хотел прогнать крысу отталкивающим заклинанием «Депульсо», но заторможенный, сонный мозг подбросил мне на язык заклинание, которое я пытался освоить почти неделю и повторял бесчисленное количество раз.
— Авада Кедавра, — пробормотал я, направляя палочку на крысу.
Ослепительно-яркая вспышка ядовито-зелёного света полоснула меня по глазам. Я зажмурился, но и сквозь веки глаза жгло. Раздался шум и грохот. Меня обдало могильным холодом.
Когда свет поугас, я осмелился приоткрыть глаза. Полог в ногах был подпален, один из его столбиков треснул и опасно накренился. Крысы не было видно. Я, уже не чувствующий и следа сонливости, поспешно встал на четвереньки и подполз к ногам кровати: тушка здоровенной крысы безжизненно лежала на полу.
Преодолевая природную брезгливость, я взял её за гладкий, шелковистый хвост и поднял на уровень глаз. На её темной шерсти не было видно никаких следов воздействия, словно она издохла своей смертью. Черные глазки-бусинки были открыты. Только лапки в последнем судорожном спазме прижались к брюху.
Положив крысу на пол, я прошептал «Эванеско» и она бесследно пропала. С пологом и столбиком было посложнее, но с помощью магии я привёл их в надлежащий вид. Ничто теперь не говорило о том, что в этой обычной школьной спальне использовали непростительное заклинание. Авада Кедавра. Я с удивлением и невольным трепетом посматривал на волшебную палочку в моей руке. Не верилось, что этот предмет, с помощью которого я творил волшебство уже без малого пять лет, мог нести смерть. Даже моя узкая бледная ладонь внушала теперь некоторое уважение. Заклятие, несущее смерть, я освоил. Но хватило бы у меня духу применить его к человеку? Смогу ли я освоить другое заклинание, дарующее вечную жизнь?
Моя ещё почти детская душа была в смятении. Но в расчётливом, уже зрелом уме крепло осознание того, что смогу. Может, не скоро решусь, но однажды смогу. Жизнь других людей никогда не представляла для меня большой ценности. В то время, как моя собственная всегда являлась предметом моих тревог.
Когда вернулся Сильвий и остальные ребята, в их глазах я увидел одинаковый вопрос — что же я такого делал все каникулы, что стал похож на высушенного холерой больного? Но я держал такой независимый и спокойный вид, что только Лестрейндж осмелился задать вопрос.
— Том, ты на себя не похож. Болел, что ли?
Сам Сильвий выглядел отдохнувшим и посвежевшим. Он не привёз мне из дома шоколадных яиц, как в былые времена — в нашем возрасте это уже выглядело глупо и по-детски. Но зато мой товарищ привёз мне кое-что несоизмеримо более ценное. Словно сама судьба подсовывала мне ответы на все мои вопросы. Загадочно вилась и поворачивалась жизнь. То, что я искал годами, за какие-то недели открылось мне само собой. Как будто кто-то решил, что настало время. Что я созрел для истины.
— Крысы одолели, плохо спал, — небрежно ответил я Лестрейнджу.
Тот неоднозначно помычал в ответ, нервно теребя пуговицу своего пиджака.
— Я должен тебе кое-что рассказать, Том, — проговорил он наконец.
Этот диалог происходил в тот же вечер, когда ребята приехали с каникул. Лестрейндж ещё не успел даже вещи разобрать.
— Что же, я слушаю, — отозвался я, кожей чувствуя, что Сильвий хочет сообщить мне нечто важное.
— Прогуляемся, — решительно заявил Лестрейндж и стал теснить меня к двери спальни.
Я был уверен, что он будет жаловаться на выходки брата или что-то в таком ключе. Подумал даже, что от безысходной любовный тоски друг решил поведать мне о своих чувствах к Алиссандре Яксли. Но мои догадки не подтвердились.
Когда мы вышли из Хогвартса, храня зловещую напряженную тишину, солнце уже клонилось к закату, серебря поверхность черного озера. Учеников почти не было видно, только несколько парочек, истосковавшихся друг по дружке за каникулы, сидели на уже зеленеющих склонах. Лестрейндж уверенно шагал в самое безлюдное место у озера, угрюмо глядя в землю и меся весеннюю грязь новенькими, вычищенными домовиком ботинками.
— Лестрейндж, меня начинают терзать нехорошие сомнения. Уж не свидание ли ты мне назначил? — попробовал пошутить я.
Дойдя до кромки озера, Сильвий круто развернулся на каблуках и посмотрел на меня в упор.
— Я узнал о твоей семье, — без обиняков заявил он.
По спине пробежал холодок, а к лицу бросилась кровь. Сердце в груди стало рваться наружу. Я не шевелился и молчал. Во рту словно мгновенно пересохло.
— Говори, — выдавил я.
Речь давалась с трудом, я с силой проталкивал слова в сжавшееся до размеров игольного ушка горло.
— К отцу приходил мистер Огден, его приятель из Министерства. Он остался у нас на ужин. Говорили о разном, о вырождении волшебников и засилье магглов… Стали перечислять старинные семьи, пришедшие в упадок… Заговорили о Гонтах…
— О Гонтах… — как эхо повторил я, чувствуя, как сердце сжимается.
Сильвий упёрся взглядом мне в глаза и продолжал.
— Они жили в маленьком местечке под названием Литтл-Хэнглтон. В убогой лачуге. Были совсем опустившимися, почти что дикими. Влачили существование в нищете…
— Этого достаточно, — прервал я.
— Мистер Огден говорил, что ему было очень жаль Меропу Гонт — забитую, тихую девушку, - всё же продолжил Сильвий.
«Мать. Моя мать», — выстукивало сердце. Её звали Меропой Гонт. Она дала мне второе имя в честь своего отца Марволо. Ошибки быть не могло.
— Где ты сказал они жили? — спросил я, и не узнал свой севший голос.
— Их дом перед самым спуском в долину, весь заросший жимолостью, — добавил Сильвий, переводя взгляд на озеро.
Я словно вновь превратился в маленького сироту в сером Лондонском приюте. Опять болезненно сжалось сердце при мысли о родителях, опять закралась в душу надежда… Стрельнула мысль: вдруг отец не знает обо мне, вдруг искал меня все эти годы?
— В любом случае, побывать там я смогу не раньше лета, — проговорил я, беря себя в руки и заставляя голос звучать ровно.
Спасибо почему-то застревало в глотке. Узнать, что ты родился в обнищавшей, убогой семье — удовольствие сомнительное. Но мне и без того повезло родиться у потомков Салазара Слизерина, какими бы они ни были. И можно было дать голову на отсечение, что я не маггл. Глупо было жаловаться на судьбу. Когда я только пришёл в мир магии, я мог лишь мечтать о такой родословной.
Сильвий внимательно наблюдал за мной выжидательным взглядом. То ли ждал благодарностей, то ли не знал, как поддержать. Наверное, думал, что для меня эти новости станут ударом. Поэтому и увёл так далеко на приватную беседу. Что же, если бы я не открыл Тайную комнату неделю назад, может, я бы и был огорчен. Но после недавних событий новости Лестрейнджа не ранили меня. Я и так знал, что скорее всего родился в семье Гонтов. И знал, что что-то было нечисто с моим рождением. Девушки из хороших, респектабельных семей не оказываются на последнем месяце беременности на улице и не приходят рожать в приюты.
— Какие ещё новости? Как прошли каникулы? — спросил я, встречая до омерзения сочувствующий взгляд Лестрейнджа.
Сильвий буквально поперхнулся словами поддержки, которые так и норовили сорваться с его языка.
— Я… Ну… Подрался с братом разок… — растерянно проговорил он.
— Исчерпывающе, — констатировал я.
Мы постояли напротив друг друга. Я — скрестив руки на груди, независимо отставив ногу. Сильвий — неловко, переминаясь с ноги на ногу. Кажется, он совсем не понимал, почему я так спокойно воспринял его рассказ о семье моей матери. Я немного смягчился. Всё же Лестрейндж был последним человеком, который хотел бы поглумиться над моим происхождением.
— В любом случае я благодарен, — сказал я подчёркнуто небрежным голосом, не уточняя предмета благодарности. — По крайней мере, мы теперь точно знаем, что я не какой-нибудь маггл.
— Я всегда это знал, — с живостью подхватил Сильвий.
Неловкость стала постепенно отходить. Чтобы окончательно её сгладить, я спросил, почему Лестрейндж сцепился с братом.
— Гоблинов сморчок, — воодушевленно начал мой товарищ. — Моя мать запретила ему устраивать вечеринку в охотничьем домике. И её можно понять — осенью подонок едва его не сжёг во время очередной оргии! Так этот упырь затаился, а мне потом сказал, что моя мать сука, и однажды, когда папаша переедет в семейный склеп, он ей за всё отплатит. Ну я и кинулся на него…
— С кулаками?
От любопытства я даже пропустил мимо ушей обычно обидно задевающее упоминание очередной собственности Лестрейнджей.
- Что я, дурак что ли? — оскорбился Сильвий. — Выхватил палочку, и так его отделал, что только держись… Правда, потом он меня обезоружил и… Словом, нам обоим досталось, — скомкано закончил мой друг, решивший не описывать своё позорное поражение во всех подробностях.
— А что родители? Ты им рассказал? — поспешил спросить я.
Сильвий махнул рукой и горько покривился.
— Отцу пытался, да вот только толку-то? Сказал, что поговорит с Фебусом, а мне всё равно выговор сделал. Мол, вы одной крови, вам нельзя драться. Я ещё китайскую вазу разбил в процессе, да как на грех — таким заклинанием, после которого не починишь… Словом, виновен по всем статьям.
— Мдаа… — протянул я с пониманием. — Тут надо быть хитрее. Ты же не гриффиндорец, чтобы кидаться вот так, не подумав.
— Да знаю я! — вспылил Сильвий. — Сам на себя злюсь, что ничего умнее не придумал! Но он так про мою мать говорил!
— Мать-то хоть оценила твоё заступничество? — помимо воли вырвалось у меня.
— Думаешь, я бы пересказал ей такую гадость? — насупившись, риторически спросил Сильвий. — Да и отец ей никогда этих слов не передаст.
— Так зачем же ты полез в драку? — спросил я, в конец запутавшись в хитросплетениях семейных отношений Лестрейнджей.
Тёмные глаза Сильвия яростно сверкнули, и я заметил, что кулаки у него сжались.
— Она моя мать, — просто сказал он. — И я никому не позволю так о ней говорить. Фебус ещё своей кровью захлебнется, вот увидишь.
Лестрейндж выглядел по-детски бессильным и от того обиженным. Но не по-детски жёсткое выражение приняло его лицо, и я впервые заметил, что мой друг возмужал и окреп. Всё меньше мальчишеского оставалось в его скуластом, горбоносом лице, в тёмно-карих, злых глазах. Мне подумалось о том, что Фебус Лестрейндж сам не понимает, с каким огнём играет, задирая младшего братишку. Уже очень скоро мальчик превратится в мужчину, и тогда-то сила может оказаться на его стороне. Ведь пока старший из братьев прогуливает отцовские деньги и кутит, младший разучивает боевые заклинания и закаляет характер.
В то же время странное чувство колыхнулось в моей груди. Как будто меня чем-то обделили. В том, как ретиво, яростно Лестрейндж защищал свою мать, было что-то очень естественное, но в то же время мне не доступное. Вспоминая мощную, дородную фигуру леди Лестрейндж и её суровое лицо, словно высеченное из камня, я не мог понять, какие тёплые чувства Сильвий к ней питает. Но ощущал, что их связывает нечто глубокое и нерушимое, мне не понятное. Если бы моя собственная мать была бы жива, мог бы я столь же безрассудно её любить и оберегать? Мог бы чувствовать к другому человеку такую безусловную любовь, которая толкала бы меня на безумства?
Меропа Гонт, почему же ты оказалась на улице с ребёнком во чреве? Что сломило тебя, что заставило сдаться и умереть с улыбкой облегчения? Какая роковая сила не позволила мне узнать тебя и полюбить? Узнать, каково это — быть любимым?
Лестрейндж по-своему истолковал мой задумчивый, печальный взгляд, и по-дружески пихнул меня в плечо.
— Ну, ничего, — усмехнулся он. — Посмотрим ещё, на чьей стороне сила, а?
Я кивнул и машинально ответил что-то утвердительное. Мы пошли обратно к Хогвартсу, потому что солнце уже почти совсем село и из-за леса было видно только тоненькую полосочку по-весеннему вызывающе-рыжего диска.
В гостиной нас уже поджидали остальные вальпургиевы рыцари. Они заняли все привилегированные места у камина, только моё кожаное кресло с высокой спинкой пустовало.
— Что это вы уединились, а? — насмешливо вопросил Мальсибер, скалясь.
Его тон был шуточным, настроение — явно весёлым. Но, увидев моё лицо, юноша прикусил язык.
— Не ревнуй, Маркус, — заметил я, и широкая улыбка вновь раскроила веснушчатое лицо Мальсибера.
— Как прошли каникулы, Мой Лорд? — заискивающе спросил Артуриус Кэрроу.
— Банально: готовился к СОВ, исследовал Хогвартс, — скучающе протянул я, опускаясь в своё кресло и вольготно вытягивая ноги.
На меня уставилось множество пар любопытных, нетерпеливых глаз. От меня ждали традиционную захватывающую историю о чём-нибудь невероятном. А на душе скребли гриндилоу, клубился ворох беспорядочных, волнующих мыслей. Сплетались воедино все факты, которые я собирал по крупицам годами и которые вскрылись буквально только что. Меропа Гонт, чистокровная волшебница из обедневшей семьи, оказавшаяся среди магглов в холодную зимнюю ночь, черствый, бессердечный маггловский врач, не спешивший ей помочь… Её отец умер, брат не знал о том, где она и что с ней… По чьей вине, во имя Мерлина и Морганы, она оказалась одна в безвыходной и страшной ситуации? Кто сделал ей ребёнка и оставил на произвол судьбы? Из-за этой связи она была вынуждена уйти из семьи и безвестно погибнуть, чтобы быть погребённой в общей могиле, не удостоившись даже имени на кресте? Кто обрёк её на это? И подспудно — мысли про бессмертие, про василиска, про загадочные повороты судьбы и про мою родословную…
Я откинулся на спинку кресла и улыбнулся механической, насмешливой улыбкой. Я наследник Слизерина, предводитель этих чистокровных, выхоленных мамочками мальчишек — вальпургиевых рыцарей. И, как бы низко ни опустилась семья Гонтов, я однажды займу приличествующее мне положение.
— Как-то вечером я заметил, как Хагрид-недоумок крадётся куда-то с кульком еды… — начал я, наигранно поводя бровями и пуская в ход всю свою харизму. — Разумеется, я счёл своим долгом проследить за ним. И куда вы думаете он направился? Прямиком в подземелья!
Удивленные ахи, искрящиеся весельем и нетерпением глаза, жаждущие продолжения, ловящие каждое моё движение. Я в своей стихии. А эмоции и размышления подождут. И родственники никакие мне не нужны, и дом не нужен. Слизерин — мой дом, Хогвартс — моё первое царство. А потом мы посмотрим, на что способен наследник Слизерина. Впрочем, я знал, что смогу чего-то добиться ещё до того, как убедился в своём волшебном происхождении.
*В древнегреческой мифологии мойры, прядущие нить судьбы. Клото («прядущая» нить человеческой жизни) и Атропос («неотвратимая», неуклонно приближающая будущее).