Добро пожаловать во взрослую жизнь

Было чертовски холодно. Чертовски холодно. Пустота в голове звенела и таяла, отпуская остатки тепла. Он взывал к интуиции, пытаясь найти верный путь, но та истончалась и тонкими лучиками тянула во все стороны. Он словно шёл на деревянных костылях, так продрогли его ноги. Не было больше пальцев и целостного ощущения стопы, только тупое полукруглое ощущение касания, совершенно неустойчивое, но сменившее укусы тысячи морозных иголок, пожиравших кожу. Он шёл будто несколько столетий, настолько промёрзлой и тяжелой казалась бывшая тревога, настолько безликой и далёкой казалась тоска по дому, которого уже давно не существовало. Холод лишил его ног и рук, холод лишил его дрожи, потрясающей все тело, холод лишил его мыслей. Пустота в голове становилась прозрачнее с каждым мгновением. И в этом ледяном дворце погребённых заживо раздумий он продолжал двигаться в никуда. Он, наверное, давно должен был почувствовать тяжесть перьев гусиного одеяла сна, накрывающего каждого, рискнувшего закрыть глаза от усталости на холоде. Людям нельзя засыпать на снежном покрывале: путешествие в царство Гипноса заканчивалось владениями Аида. Аида?.. Но был ли он человеком? Он не помнил, кем он был, но это казалось абсолютно неважным. Важно было продолжать нелепые попытки найти дорогу. Он чувствовал жжение на щеках, казавшееся ему ласковым напоминанием о том, что он все ещё существует. Было чертовски темно. Темнота поглощала. Он знал, что его глаза были открыты, когда он проснулся среди колющего покрывала, но не видел разницы, когда смыкал и размыкал веки. Теперь ресницы были плотно сжаты, защищая ослепшую роговицу от хрустальных льдинок, оставляющих свои следы по всему телу. Сначала, когда он ещё знал, что у него есть пальцы, он пытался прозреть, насильно размыкая глаза или ногтями впиваясь в промёрзлую землю, распахивая веки и что-то крича. Ногти скоро оказались сорваны, но эту боль сменила тупая и ноющая, когда и ладони стали деревянными. Поднявшись на ноги впервые, он пытался нащупать опору, размахивал руками и падал раз за разом. Но мелкие, осторожные шаги по кругу постепенно обрели уверенность. Возможно, его все ещё косило в сторону и он все так же ходил по кругу, только диаметр стал больше. Возможно. Спотыкался. Полз. Лежал на снегу и смотрел туда, где должно было быть небо. Пытался бежать. Кричал. Просил о помощи. Размахивал руками. Катался по земле. Ничего. Тело - механически выполняющий приказы кусок плоти, одеревеневающий, но все ещё послушный. Он пытался собрать остатки воспоминаний, пока все они не просочились через череп и не потерялись в бескрайнем пространстве. Кто он? Он был кем-то важным, но в каких масштабах? Важным для себя? Для другого человека? Человека ли? Или важный для исполнения каких-то целей? Он знал, что он просто был, и это нравилось ему. Быть значил существовать. Выполнять какие-то функции, бороться за ресурсы, коммуницировать. Если он был, значит было больше, чем снег и его тело. Были другие. Были. Он помнил, что спал, но не помнил, что ему снилось. Отголоски бывшей жизни смешались с отголосками снов и истерлись до дыр, которые не подлатаешь штопкой. Но он проснулся и теперь должен был прийти куда-то. Если он не спал, если смертельный холод не уничтожал его тела, если он все ещё не свернул шею, бродя в темноте, значит, есть что-то, ради чего он идёт. Когда все внезапно стихло, он испугался. Раньше он не обращал внимание на методичный хруст под ногами, но теперь пустота в голове и перед глазами наполнилась писклявым звоном тишины. Третий орган чувств отказал, и он продолжил свой путь, заново учась рассуждать. Если он согреет мысли, если заставит их плавно течь беспрерывным потоком, если снова сможет выстраивать цепочки, выходящие за рамки животных потребностей, он сможет заглушить тишину. Он сможет заглушить тишину, надрывающуюся отовсюду, подавляющую, костлявую, вбивающую длинные кривые гвозди в его виски. Он сможет заглушить тишину и не сойти с ума, он должен найти других существ и не сойти с ума, он обязан найти то, что отдаленно чувствуется домом и не сойти с ума, потому что любому животному требуется укрытие. Он не чувствует опасности, но он должен когда-нибудь уснуть и почувствовать тепло, ласкающее нос и щеки. Он должен когда-нибудь протянуть руки к потолку и почувствовать нависающую сверху материальную преграду вместо неизведанной бесконечности неба, скрытого пустотой перед глазами. Он должен. Он чувствовал тревогу в своём одиночестве, но понимал, что пока он беспомощен в своём восприятии, одиночество не делает его жертвой. Он уязвим, но некому порвать ему глотку. Мягкие надавливающие движения, никому не принадлежащие, никем не пахнущие. Мягкие движения, заставляющиеся его согнуться в пояснице и коснуться поверхности второй парой деревянных конечностей. Немного приспособиться, немного промяться, кажется, почувствовать продолжение копчика - реальный ли хвост или морок, дарованный холодом? Он делает несколько шагов в поисках баланса, он привыкает и остаётся на четвереньках, набирая темп, врываясь в будущность, маячащую за поворотом. Он мчится совершенно по-новому, ощущая за собой шлейф из обрывков не человеческого счастья, но звериной эйфории от мига вседозволенности и всесилия, дарованного природой. Он вываливает язык и жадно дышит до сведённых морозной болью зубов, наполняя себя колющим воздухом, касаясь мокрых снежинок. Он абсолютно глух и абсолютно слеп, но мир начинает играть красками ощущений. Вдруг носа касается нечто новое. Легкое и едва-едва уловимое, но абсолютно непохожее на запах мороза. Он останавливается и мелкими покачиваниями головы (морды?) пытается нащупать источник раздражителя. Не могло ему показаться. Ноздри щекотать холодный воздух, а его внутренний компас молчит. Он делает несколько шагов в сторону и думает о том, что лишён слуха и зрения, способных обнаружить соперника с куда большей вероятностью. Он лишён тонкого чувство собственного тела, позволяющего быть изворотливым и ловким в драке. Он мог полагаться только на собственный нюх. Сконцентрироваться. Сконцентрироваться. Сконцентрироваться. Каждый раз, когда он повторяет в уме это слово, оно становится все более и более бессмысленным. С к о н ц е н т р и р о ва С к о н ц е т р н С ц н к о р С р т р т р Рычащее указание вываливается из пасти (изо рта?). Он не слышит звука, но чувствует, как оно переваливается в гортани, проходится по каждому бугорку верхнего неба и просачивается между зубами. Он снова теряет нить размышлений. Вдох. Острожные шаги. Вбок. Колеблется. Сильнее. Намного сильнее. Быстрые шаги. Стой. Опасно. Опасно. Сжаться. Нос к земле. Хвост прижать. Не скулить. Вдох. Сильнее. Намного сильнее. Вдох. Ярко и чужо. Расправиться. Вперёд. Исказить. Шире. Снова прокатить по гортани звук. Встаёт шерсть на загривке. Вдох. Дальше. Вдох. Ещё шаг. Сильнее. Хорошо. Он трясёт головой и пытается вернуть остатки словосложения. Носа касается что-то мокрое и холодное, он чувствует, как накатывает тот запах. Раздражитель соскальзывает на щеку и изучает его шею. Отмерзшая кожа ловит касание шерсти. Напористо, много, со всех сторон. Ещё несколько мокрых пуговиц исследуют его морду (лицо?) и прижимаются. Сквозь толстую мокрую шкуру он чувствует тепло их боков и начинает трястись. Они прижимаются, и первая (он почему-то понял, что это именно первая) из них кладёт свою голову на его шею и начинает вибрировать. Он догадывается, что она издаёт какой-то звук, но лишенные возможности слышать, он не знает, что это значит. Да и вряд ли он понял бы их язык. Они все ещё пахли чуждо. Кто-то толкает его, и он делает неумелый толчок в ответ, получая за баловство больной укус на загривке. Его снова толкают, но уже сзади. С боков семенят ещё два тёплых и шерстистых, не дающих сбиться с пути. Он понимает, что стая (он знал, что это зовётся стаей) конвоирует (он не помнил, откуда знал это слово) его куда-то. И он поддался их действием, чувствуя впереди ту, первую. Он не знал, куда бежит и сколько бежит, но почему-то моргает так тяжело, а открывает глаза, чувствуя под собой пушистую спину. Лапы снова ощущаются руками, и он неумело пытается схватиться за своего извозчика, но онемевшие пальцы не слушаются, а тот снизу дёргается, будто злится. Он снова тяжело моргает, а глаза открывает уже в другом положении. Он по-прежнему ничего не видит, но чувствует запах гари и жаркую близость костра. Первая приближается и бросает что-то рядом с ним. Понимает, что он глух и слеп, и направляет его пасть вниз. Он теряется от поглотивших его ощущений. Искрит во рту, наполненном слюной. Он видит цвета на языке, он чувствует комок, собирающийся в пасти и скользящий по пищеводу. Пульсирующий, горячий, мокрый и жилистый. Его щеки и нос перепачканы в чем-то тёплом, а первая одобрительно вибрирует под боком. Хорошо. Стая незримо сидит рядом, он вдыхает их запах и чувствует спокойствие. Кажется, его все-таки клонит в сон.

***

Он жил с ними несколько столетий. Он стал ими. Они учили его по-другому чувствовать тело, ему больше не нужно было пытаться прозреть. Он забыл, что значит думать, но чувствовал теперь гораздо острее. Родными казались даже вечно огрызающиеся переярки, вечно пытающиеся утащить кусок пищи у него из-под носа. Первая перестала защищать его однажды, и он учился драться, безжалостно вгрызаясь в тех, кого считал стаей. Они тоже знатно потрепали его. Однажды первая запахла по-другому. Он не знал, что это значит, но слышал, как получают другие самцы, переставшие проявлять к ней уважение. Было слишком холодно для щенков, поэтому она приняла решение уводить стаю. Она стала гораздо неприветливее с ним, больше не подходила и не приносила тёплые куски, не грела его бок, не обнюхивала шеи. Перед путешествием она всегда проводила время рядом с ним, пытаясь что-то проворчать на своём языке, которого он не знал, но чувствовал успокоением. Теперь же она даже не подошла. Однажды они просто встали и покинули насиженное место. Он снова ничего не понимал, но бежал вместе с ними, не сбиваясь. Что-то в нем шевельнулось. Взволновало, скрутило живот напоминанием из прошлой жизни. Он встряхнул головой и отдался бегу. Это было не механическое упражнение, это было что-то, приносящее ему удовольствие. Он коротко зарычал, отгоняя зачатки мыслей. Они долго-долго бежали по снегу, проминающимся от касания полсотни лап. Чувствовать себя естественно и быть частью потока - вот что приносило ему удовольствие. Был он. Был снег и возможно было небо. Была стая. А времени не было. Оно растянулось бесконечным мигом звериного единства, наградило их общим разумом, лишив способности рассуждать, зная, как лучше. Белая идиллия, пахнущая мокрой от снега шерстью. Прервавшаяся странным скольжением. Он не почувствовал, как выбился из общей линии, просто внезапно понял, что поверхность покрыта чем-то новым. Стало менее устойчиво. Он поднял голову и принюхался. Где-то там должна быть первая. Обычно она замечала, если кто-то отклоняется от курса. Он замер и попытался уловить изменения в запахе, но стая лишь отдалялась. Он ещё не знал, как тяжело это было для первой. Бросить его после всего, чему она его научила. Когда однажды к ней пришёл рогатый, одним своим появлением подавивший ее волю, и приложил свой коготь к ее лбу, показав ей того, когда она должна была встретить и передать ему все, что умела сама, она ощетинилась и долго вынашивала в утробе злобу на того, кому не принадлежит этот мир, но он появляется и раздаёт ей указания. Она ненавидела рогатого и тех, кого он ей поручил. Троих из них она нашла уже бездыханными и позволила переяркам разгрызть их кости. Двое продержались в ее стае несколько недель. И только этот смог слиться со стаей и дойти до озера. Впервые миссия первой была доведена до конца. И она чувствовала тоску. Ей было больно бросать его, но она не имела права терять хватку, тогда бы состайники решились бы бороться за главенство. Она была взращена бескрайней снежной пустыней, она была дикой и понимала чувства по-животному, она не знала языка своего гостя и не хотела извиняться перед ним, поэтому отдала его школе жизни и безжалостно бросила, не прорычав ни звука. Она будет скучать по нему. Стая будет скучать по нему. А он стоял посреди ледяного озера, ослепший, оглохший и мерзнущий, отвыкший от одиночества. Морозные нити тянули его вперёд, он осторожно полз по стеклянному кругу, чувствуя себя лишь точкой на мишени. И когда его беззащитное тело достигнет центра, затаившийся стрелок пустит дротик, одним метким броском забирая главный приз. Метафоричной длиной прорастали его мысли, удлинялись пальцы на руках, массивнее становились ноги. Осторожно, мягко, медленно он переносил вес тела на задние конечности. Сгорбленной шёл за ведущими его морозными лентами, делая маленькие нелепые шажки, щупая воздух перед собой на наличие преграды. Очеловечивался. И становился все более нелепым, неспособным на защиту. Он снова почувствовал тревожные укусы многоголосого страха. Бояться неизвестности или одиночества. Бояться скрытых в ночи или затаенного в сердце. Бояться поскользнуться и сломать себе шею или найти что-то болезненное в просыпающихся мыслях. Руки окутывало тепло. Родное, сочащееся сквозь кожу, окружающее его коконом дрожащего воздуха. Пальцы тянулись к центру ладони, будто тот пробили гвоздём, потянув за мышцы-нервы-связки, ведущие к каждой фаланге. Осязание нарастало в попытках стать прозрением. Потоки особой энергии тянулись через все его тело, разжигая, разминая, пробуждая каждую из занемевших клеток. С колющими судорогами возвращалась чувствительность. Он потянулся к своему телу. Щупал живот и плечи, сжимал бугорки на груди и растирал уши. Тело оставалось чужим и не отзывалось на касания. Но он продолжал изучать себя по частям, стирая пыль с давно знакомой картины, восстанавливая в памяти каждый ее фрагмент. Он переставал быть куском плоти, и это будоражило его. Ослепший и оглохший, ошарашенный потоком нахлынувших ощущений. Пробужденные кожные рецепторы кричали, остро и ярко, вспышками фейерверков пытаясь напомнить ему о том, кто он такой, и чем он жил, до того, как оказаться здесь, под бескрайним небом занесённой снегом тюрьмы, пожирающей чувства и воспоминания, но дарующей чувство безмятежной свободы и животного сознания. Тюрьмы, крадущей тревоги и дающей возможность забыться юродивым неведением. Тюрьмы, убаюкивающей беспокойных гостей блаженным отсутствием мысли. Вслед за ладонями загорелись ступни и затылок. Особая тяжесть, подрагивающая от энергий, борющихся внутри. Он чувствовал, как бьется в сосудах кровь. Кровь, несущая огонь и воду, кровь, наполненная минералами и металлами, кровь, наполненная пузырьками газов. Субстанция из чистой энергии первородных стихий. А он разжигал костёр своего сердца мехами воздушности мыслей, он ощущал себя целый тёплым, живым существом, вот-вот готовым показать себя миру. Морозные канаты пытались опутать его ноги, кандалами прикусывая лодыжки, но быстро истончались до лент и нитей, отступали под защиту многовекового льда. Там они обращались в водяных змей и замирали, прислушиваясь к указаниям своего повелителя. Он почувствовал, как мокро стало под ногами - верхний слой льда растаял от тепла его тела. Нельзя было больше задерживаться, он достаточно вынес из этих минут самопознания, теперь ему нужно продолжить путь. Он сделал шаг и провалился под лёд. Разлепив глаза, он не понял сначала, что произошло. Вспышки голубого цвета, поразившие его колбочки-палочки, и холодное касание воды, иссушающей склеру, на мгновения лишили его воспоминаний, и он с ужасом вздохнул, понимая, что снова видит. Легкие заполнила вода, в носу щипало, но все его попытки оказаться на поверхности и откашляться были бесполезны - ладони натыкались на вековой слой мутного льда. Он отталкивался от него, безумной надежной нащупать прорубь метался в разные стороны, стучал, пытался домыслить. Тяжёлые легкие и силой сжатый рот, пустые попытки откашляться без надежды вновь получить глоток кислорода. Он перестал трепыхаться и отдал себя в руки судьбы. Медленно тянуло к себе дно. Он будто падал в замедленной съемке, сквозь полуприкрытые веки ловя отблески света, отражённого между ледяных слоев. Ему больше не нужно было дышать. Не было важности жизни, не было усталости и инстинкта самосохранения. Ледяные струи подводных течений подтолкнули его, качнули из стороны в сторону, и он свернулся эмбрионом. Постепенно в памяти всплывали сменяющие друг друга картинки из этой жизни. Жизни, потускневшей от пепла странного сна, в который он почему-то погрузился. Мелькали лоскутки воспоминаний - детство и первая сделанная карета, балы и мурашки по коже от впервые услышанной песни любимой группы, сигареты, дурачества с друзьями, изнуряющие тренировки, взрослый разговор с отцом, знакомство со Стар, походы на пляж по выходным, вишневый пирог, новые джинсы, экзорцизм, увлечение макияжем, умение прятать хвост, забавные пытки, плачущая мать, чтение семейных архивов, собственное имя - да, кажется, его звали Томом, первый депрессивный эпизод, чувство холода, работа с коучем, покорённая волна, знакомство с телепортацией, неловкий поцелуй с Марко... Марко... Течение снова мягко направило его в нужно сторону, и он плавно закачался, постепенно переворачиваясь. Сквозь сомкнутые ресницы пробивались вспышки света, но совершенного другого, пронзительного и холодного, исходящего со дна. Он распахнул глаза и увидел белое пятна в нескольких десятках метров под собой, собрал остатки сил и заставил себя грести по направлению к нему. Портал будто отталкивал, но Том продолжал бороться. Преодолевая невероятное сопротивление струй жалящей холодом воды, щурясь и осознавая, что он вот-вот задохнётся, но повторяя имя, всплывшее в памяти последним, как мантру, как заклинание, способное наполнить особой энергией. Он вновь чувствовал каждой из клеток своего тела, и эти захлёстывающие волны ощущений мешали не меньше сопротивляющейся материи перед ним. Но упорное повторение имени человека, который был для него важным, позволяло сконцентрироваться на ощущениях внутри головы. На бесконечном чувстве преданности и спокойствия. Кожа на лице будто вот-вот оторвётся, настолько сильно ее затягивало течение. Но пятно света было все ближе и ближе. Давай, Том, давай. Ещё рывок. Ещё немного. Сопротивляйся течению, приносящему невыносимую боль. Боль, которую ты должен был испытывать все время, которое находился в бескрайнем снежном мире. Ещё немного. Ладони исчезли в лучах света, он толкнулся в последний раз, закричал от боли, лишенный воздуха и воды, задыхающийся светом, он стал частью водоворота и провалился внутрь портала. Где-то в чаще первая почувствовала гордость. Она знала, что этот справится.

***

— Ты что-нибудь понял? — мотает головой из стороны в сторону. — Я тоже. Но вряд ли отделаемся так просто в следующий раз, да? Они ещё немного посидели, сначала неловко перешучиваясь, цепляясь за пальцы партнёра, пытаясь покрепче скрепить их и тут же разорвать связь, приласкаться и приласкать, оставить след от тёплого касания. Неуверенные смешки обросли грохочущим звоном, и вот уже человек оседлал лежащего на полу демона и щекочет его живот, отбиваясь от несильных тычков любимого, который явно был не в восторге от происходящего. — М..Марко...хах.. Марко! Смилуйся..хахах... Пожалуйста... Хахах, хватит! Хаххах, ч..что ты..хах... что ты, черт тебя подери, хахаххах...делаешь? Он осторожно бьет человека в плечо, пытаясь если не скинуть его с себя, то хотя бы приостановить и дать себе отдышаться. Но Марко пригибается и злобно смеется, щекочет его подмышки и не собирается сдаваться. У Тома не остаётся другого выхода, это был запретный приём, и теперь он загнан в ловушку. Демон с силой толкается вбок, подминая под себя партнёра и прижимая его запястья к полу. — Вы, сэр, превысили ваши полномочия, поэтому я вынужден вас обезвредить. Марко улыбается, несмотря на неприятные ощущения на коже спины. Он сам этого добивался, теперь должен отвечать по заслугам. Но Том скоро слезает с парня, встаёт и тянет того за руки, пододвигая в сторону кровати. — Ну ээээй, ну куда?..— Марко вяло сопротивляется, пару раз дрыгает ногами и ложился на пол, не желая подниматься и куда-то лезть. Том ставит на него стопы и легонько надавливает на живот партнёра. Затем забирается в кровать и смотрит в сторону книжного шкафа в другом конце комнаты, выбирая, что почитать. Зацепившись взглядом за потрёпанный многовековой томик Шекспира, останавливается на нем и щёлкает пальцами, транспортируя книгу в ладонь. Листает страницы, просматривая содержимое. На несколько минут комната погружается в молчание. Трещит пламя тёплого огня на кончиках свечей, шелестит бумага под мягкими пальцами, сопит на полу человек. — Послушай-ка... Он читает:

«Лик женщины, но строже, совершенней Природы изваяло мастерство. По-женски ты красив, но чужд измене, Царь и царица сердца моего. Твои нежный взор лишен игры лукавой, Но золотит сияньем все вокруг. Он мужествен и властью величавой Друзей пленяет и разит подруг. Тебя природа женщиною милой Задумала, но, страстью пленена, Она меня с тобою разлучила, А женщин осчастливила она. Пусть будет так. Но вот мое условье: Люби меня, а их дари любовью!»

Принц Преисподней читает просто восхитительно. С выражением, четко расставляя паузы в нужных местах и умело играя с голосом. Марко заслушивается. Но ещё больше его попадает содержания стихотворения. — Вау. Это волшебно и очень смело. Что это?— он приподнимается на локтях. — Двадцатый сонет Шекспира. Звучит весьма бисексуально, не находишь? — тихо смеется и склоняется с кровати, обхватывая человека рукой. С небольшим усилием приподнимает его и затаскивает к себе. Марко забирается под одеяло и кладёт голову на плечо любимого. — Мне захотелось перечитать «Портрет Дориана Грея». Есть какое-то таинство в подобных произведениях. Кроме совершенства стиля их создателей, конечно. Том ерзает, приобнимая Марко. — Почитать тебе ещё? — Да. Люблю, когда ты читаешь. — Шекспира или Уайльда? — Шекспира, — Марко прикрывает глаза и счастливо улыбается, слушая, как Том сначала шелестит страницами, просматривая сонеты на содержания, а затем декламирует понравившееся. Когда человек засыпает, Том осторожно укладывает его поудобнее и возвращает книгу на место. Любуется своим спящим мальчиком. Как же ему повезло, черт возьми. Этот лохматый человек внезапно пришёл в его жизнь и развеял гнетущее чувство одиночества. Дал ему все, что у него было. Позволил раскрыться и двигаться дальше. И теперь они были счастливы каждый раз, когда были вместе. Том осторожно коснулся свежих шрамов на спине партнёра. Одна из надписей была отвратительно раздражающей. Том знал, почему Мастер выбрал ее. Обесценивающую не только личность Марко, но и весь тот труд, который они проделали, чтобы быть вместе. Том отогнал тяжелые мысли, закрыл глаза и обнял любимого. Он не запомнил, в какой момент погрузился в сон. Проснулся он уже на просторах снежной пустыни, утративший все свои воспоминания.

***

Когда свет перед глазами рассеялся, демон понял, что стоит посреди своей комнаты. В одном ее углу стоит Марко в порванной толстовке, вооруженный мечом. В другом, источая снисходительную насмешку, стоял Мастер, перебирающий книги на полках. Марко понимал, что ничего не может сделать этому существу, но он только что вернулся из длившегося годы путешествия по измерениям, пытаясь отыскать пропавшего утром Тома, не отвечавшего на звонки и будто растворившегося в небытие на целый день. Он был полон усталой решительности. Но начинать бой не понадобилось. — Том, милый, ты вернулся. Надеюсь, ты не злишься, что я не дал тебе дня отдыха перед новым испытанием? — Мастер вернул томики на место. Марко выдохнул, опустил меч и бросился в объятия партнёра. На Земле прошёл день, но для этих двоих прошло несколько жизней, полных боли и тревоги. — Мне кажется, о таких вещах следует предупреждать заранее. Он проигнорировал присутствие Мастера, прижимаясь к Марко, рассматривая его лицо. Шепнул короткое: «Как ты?» и получил удовлетворительное «Неплохо» от своего героя. Почти все время, проведённое Томом на «другой стороне», он был лишён воспоминаний. Но Марко помнил все. Он проснулся в пустой кровати, обыскал дворец, Землю и Мьюни за час, когда понял, что искать здесь бессмысленно, приготовил ножницы и принялся обыскивать другие измерения. Годы, полные разочарования и тоски. Годы, когда каждый всполох пламени отзывается в сердце болезненным ударом. Марко мягко поцеловал демона, и тот будто почувствовал всю многодневную беспросветную безнадежность, который жил его парень все это время. И он, кажется, понял, в чем заключался этот урок. — Одиночество, да?— он горько усмехнулся, глядя на Мастера.— Только я всего несколько раз ощущал его глухие, пугающие волны. Я был животным, лишенным памяти. Пока мой партнёр чувствовал то, что должен был чувствовать я. Это немного нечестная игра, не находите? Мастер покачал головой. — Мой мальчик, это было способом дополнить твою картинку. Я дал тебе возможность осознать себя существом, дал тебе возможность понять начало. Ты выживал один там, где гибли другие мои ученики. Ты был лишён всего, но ты смог приспособиться. Поэтому стая нашла и тебя и начала возвращать то, что я ненадолго отнял. Ты был одинок по-другому, ты был один и осознавался свою полноценность. Ты учился бороться. Ты должен был ощутить каждую часть себя, изучить каждую свою способность, взрастить в себе независимость и самостоятельность. Даже стая, даже вожачка, которой ты пришёлся по душе, если она у неё, конечно, есть, даже они не могли заменить тебе семью и то, что чувствуешь, находясь с этим человеком. Это довольно забавно, потому что они также давали тебе все, что могли дать, а ты и не помнил другой заботы. Но весеннее обострение не повлияло на тебя, а значит, стая должна была направить тебя к выходу. И ты снова мастерски справился, вернув себе чувства и память. И вернулся сюда. Монолог Мастера помог немного уложить в голове произошедшее. — Но я все ещё не понимаю, какое к этому отношение имеет мой партнёр. Это мой путь, и вы не должны его никуда впутывать. — Он сам сделал свой выбор, когда полюбил тебя. Я не заставлял его страдать,— Мастер подошёл к юношам и положил ладони на их щёки, изучая каждое из двух довольно хмурых лиц. —Вы очень слабы. За счёт друг друга. И вы это понимаете. Я лишь дал вам возможность проработать вашу слабость и стать сильнее. Ты прочувствовал физическое одиночество, он психоэмоциональное. Вы дополнили ощущения друг друга и теперь должны сделать какой-либо вывод из того, что я пытаюсь донести до ваших упрямых голов не первый раз. Потому что в этом заключаете моя работа. Больше вопросов нет? Если они и были, то щелчок одной из рук за спиной дымчатого существа уничтожил их. Юноши кивнули. — В таком случае, вынужден прощаться. Поздравляю с выживанием, Том. Он исчез. А они крепко-крепко обнялись и разрыдались. Им было что друг другу сказать. Обвинения, признания, воспоминания и благодарности. Но они стояли и плакали, потому что соскучились, черт возьми, они оба прожили несколько десятков лет в неизвестности, потеряв самое дорогое, что было у влюблённых подростков, они пережили столько событий, умещённых в один чертов день, сколько другим не снилось на протяжении жизни. Они дорожили друг другом так сильно, насколько это возможно. Вечер перетек в захлебывающийся разговор, но они оба были настолько уставшими, что быстро заснули, не раздеваясь, на застеленной человеком с утра кровати.

Ч е р н о й р у ч к о й н а с т е н е: Мы говорим и говорим друг с другом, Но мы одиноки. Живые, одинокие. Чьи мы? Как перекати-поле, без корней.. *