Семь кругов долга

      Вернулся парень слишком быстро, Герен даже не успел допить остывающий чай. Да и к штабному дому за орудием наказания парнишка выскочил без бушлата, и теперь стоял, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, и не решаясь убрать со лба намокшие от растаявшего снега волосы.       Ординарец тоже почувствовал себя как-то неуютно. Как происходит дисциплинарное наказание, он прекрасно помнил. И по своему опыту — было дело, нарывался в учебке, и по публичным поркам. Но вот самому ещё ни разу не доводилось собственноручно пороть солдат.       Герен огляделся: в помещении даже лавки приличной не было, только громоздкий стол, да сколоченные полки для бумаг. На столешницу парня, что ли укладывать? Так бумаги пока уберешь. Ординарец вполголоса выругался, Макир побледнел, хотя, казалось бы, куда больше. — К стенке становись, руками упрись, — рассердившись на себя за нерешительность, скомандовал Герен.       Адъютант выполнил приказ, замер, отчетливо подрагивая плечами. — Раздеться! — рявкнул Герен.       Парнишка вздрогнул, завозился с застежками комбеза. Ординарец вдруг подумал о том, что после сорока ударов по спине пацану тоже будет болезненно исполнять свои обязанности. «Может, по заднице выдрать?» — мелькнула мысль. В учебке такое тоже практиковали, особенно, если предстояли масштабные учения или показательные тренировки. — Ниже спускай! И белье стягивай!       Макир помялся, но разжал руки, позволив комбезу упасть вниз. Теперь поставить ноги пошире для устойчивости не получалось. Парень торопливо развернулся лицом к стене, положил ладони на шершавые бревна. И залился румянцем так, что даже уши полыхнули — отчего-то сверкать голым задом при грозном ординарце показалось очень стыдным. Но первый же удар плетью заставил позабыть и про стыдливость, и про то, что месяц назад ему исполнилось девятнадцать, и про что он он уже давно не мальчишка, а солдат при штабе. Коротко вскрикнув, автоматически заслонил руками пострадавшую часть тела с набухающим рубцом. — Плюс пять ударов! — процедил сквозь зубы Герен, — за неподобающее поведение. — Прошу прощения, лейтенант, — Макир с усилием придушил всхлип, заставил себя принять нужную позу, даже услужливо наклонился.       Ординарец замахнулся и, не щадя, перетянул вздрагивающую спину плеткой от плеча. Снова разозлился — собирался же ведь стегать по ягодицам. — Считай вслух!       Следующий удар пришелся точно по месту. — Р-рааз! — парень, видно по неопытности, попытался озвучить счет одновременно с «поцелуем» плетки, и прозвучало это как вскрик. — Не засчитываю, — сурово отрезал ординарец. — Прошу прощения, лейтенант, — с короткими паузами выдавил адъютант. И, прогнувшись в пояснице, опёрся об стенку локтями. Вцепился зубами в руку. — Я готов, прошу вас продолжить. — Ещё пять ударов за дерзость, — машинально произнес ординарец, подумав, что таким макаром они и до завтра с поркой не управятся. Хотелось уже плюнуть на всё и отправить парня к Кургу. Черт с ним, даже если завтра и будет отлеживаться. Но решил попробовать ещё раз.       Парень дернулся, когда плеть прошлась по коже, вжался на мгновение в стенку, переждал приступ обжигающей боли и четко проговорил «Раз!». К шестому замаху у ординарца прилично получалось стегать чуть наискось, укладывая последующие удары один подле другого. Отсчитав полтора десятка, Герен переложил плетку в другую руку. Тоже пришлось сделать несколько примерочных стежков, пока приноровился. Но эти удары он великодушно засчитал в счет общего наказания, хотя они получились и немного слабее. — Двадцать один! Двадцать два! — паузы между ударом и счетом получались всё длиннее. И было хорошо слышно, как парень со свистом втягивает воздух. К третьему десятку прокушенный до крови кулак уже плохо помогал против срывающихся с губ стонов.       Герен вдруг подловил себя на мысли, что порка плеткой уже не вызывает прежних тягостных воспоминаний и в этом процессе есть что-то такое захватывающее. Вспыхнувшая искра азарта (удержится наказываемый от вскрика или заорёт?) буквально за четыре взмаха плетью подавила беспокойно ноющее сострадание и назойливо мельтешащую мысль о жалости. В конце концов, что сделается крепкому парню с полусотни ударов? Да фактически ничего, ну шкуру слегка попортит. Так это не смертельно. Зато в другой раз и сообразительнее, и проворнее будет. Ординарец стал стегать по уже вспухшим следам, парнишка, дёргаясь вперед от укусов плетки, стукался в стенку, резво перебирал ногами, подрагивал коленями, глухо стонал. Но пока не орал, и даже больше не порывался закрываться.       Герен вдруг заметил, что накопившиеся раздражение и усталость от этого изматывающего дня отступают. Зато появляется какое-то новое ощущение… радостного возбуждения. В груди бешено колотилось сердце, взгляд слегка затуманивался, кровь застучала в висках, и наливался приятной тяжестью низ живота. Макир держался из последних сил, раздирая в кровь пальцы, цепляясь за округлые бока бревна. Он уже не произносил, а выкрикивал номер удара, от жгучей боли плохо соображая, сколько уже вытерпел и сколько ещё осталось снести. Возле стены его удерживало только понимание того, что наказание от Курга будет гораздо тяжелее и болезненнее.       Герен хлестал жестоко, заводя плетку себе за спину и с размаху бросая руку вперед. Ему сильно хотелось, чтобы упрямый парень заорал, закрылся, попытался ускользнуть от удара, чтобы иметь право «обнулить счет» и приказать ему прийти за поркой завтра или послезавтра. — Сорок восемь! Сорок девять! Пятьдесят!       Ординарец, не сдержавшись, ещё раз дважды опустил плётку на изрядно высеченную спину и зад парня. Продолжение было просто необходимо, но придраться было больше не к чему. Поводов для дополнительных ударов адъютант больше не дал. — До завтра свободен! — скупо распорядился помощник полковника. Сунул плеть в стол, и, глянув в окно, поморщился: до городского трактира с доступными девками шкандыбать придётся чуть ли не под снежным дождем.