Семь кругов долга

      Он уснул. В последнюю ночь, когда казармы взрывались от пьяных выкриков, когда палёвка и низкосортная перегонка лились, как из прохудившейся бочки огуречный рассол. Когда постоянно кто-то бегал или пьяно ползал туда-сюда, кто-то дрался и обречённо рыгал. Парень провалился в тяжелый и вязкий сон без сновидений, едва дотащился до своей койки. И отключился, наверное, ещё до того, как закрыл глаза, продолжая трястись от холода. Наверное, не стоило столько лежать на снегу, но небо так призывно затягивало своей чернотой, и Дерек валялся рядом. И хрен знает, что будет потом, и как им аукнутся устроенные трупы.       Не было ни капли волнения, как будто бы он раз в неделю голыми руками убивал по паре однополчан. Убил и убил. Это жизнь, парень, это армия. Это война. На выживание. Это последняя ночь перед выпуском, и он заслужил за семь лет право на пять часов нормального сна.       А потом стало тепло и спокойно. Пережитое за вечер схлынуло, словно смытая дождём грязь. И осталась усталость, равнодушие, обречённость. Как бы не ерепенился — всё равно понятно: велит отец — и придётся обживаться на указанной военной должности в определённом штабе или пункте. Да и самое обидное, что за семь лет первоначальный задор и дерзость как-то поистрепались, растеряли свою привлекательность. И тот стальной канат, который поддерживал его в течении всего периода обучения, оказался на деле тонкой и хлипкой ниточкой. И от этого стало… обидно, что ли…       Утром он проснулся сам, выспавшимся, отдохнувшим, согласившимся. Только вот привычно скатиться-слететь рывком с койки не получилось. Да и шевельнуться было неудобно. И, если честно, до того, как открыл глаза, он и не подозревал, что на убогом одноместном узком спальном месте можно как-то устроиться вдвоём. — Свали, ёпта…. — пинок получился качественным. И напарник по койке моментально транспортировался на пол, вместе с одеялом. Повозился там немного, пытаясь осмыслить и сориентироваться, и удивлённо уставился на него. — Охренел в конец? — Да это нормально… — Дерек говорил как-то вяло. — Теперь я с тобой буду… — С какой, мля, радости? — Верс ругался больше для порядка, так как сам пока не разобрался, как реагировать на происходящее. — Так вчера же… зов… посвящение… — Я тебе щас такое посвящение устрою, что только зов и останется, — больше для острастки рыкнул Верс. — Ничего… — Дерек прижал колени к груди, опустил голову и уставился каким-то собачьим взглядом. — Это ты щас так… всё равно никуда не денешься… — Да пошел ты…       Верс ничего предосудительного в отношениях между парнями не видел. Тем более в казарме учебки девки существовали только в образе фантазий, грубой похвальбы и откровенно пошлых рассуждений. Но сам в подобном не путался. Просто не хотелось возиться с эмоциональной подоплёкой: ревность, подозрения, обиды, покоцаные ножиком парни на перевязках у лекарей. Всё это могло реально напрягать. А у него была конкретная задача — отбыть и забыть. И попробовать выстроить жизнь так, как хочется себе, а не отцу. И на тебе вот — мечты выцвели, однокашник в койке, и всё это за одну последнюю ночь.       Дерек не обиделся, поднялся и поплёлся на своё место. На их разборку перепившиеся и подгулявшие выпускники не обратили никакого внимания. И это даже лучше. Всё равно Версу теперь от него деться некуда. И даже хорошо, что его избранником оказался именно этот парень — в нём есть характер.       До того момента, как в казарму приплёлся взбешённый сержант, поднялось только пять человек. Было уже позднее утро, головы у всех трещали, синяки болели, зуботычины раздавались с излишней щедростью. До построения выпуска оставалось несколько часов.       Верс равнодушно прикидывал: кого из офицеров пришлет за ним отец. Вряд ли он так проникнулся и соскучился за семь лет, что соизволит прибыть сам. Ставку он бы сделал на ординарца — правая рука, готовая залезть куда угодно и выполнить всё, что приказано.       Герена он недолюбливал с первой встречи. Смурной подросток легко справился с ершистым пацаном. Но не учёл только одну вещь: что восьмилетний мальчишка способен вцепиться во врага злее тренированного волкодава. Их тогда оттаскивали друг от друга два взрослых бойца. Даже, помнится водой, разливали. А потом, не разбираясь, кто прав и кто виноват, по приказу полковника, выдрали прутьями без жалости на заднем дворе штаба. За что они тогда сцепились, Верс, откровенно говоря, и не помнил, но встретиться сейчас и поразмяться с ординарцем он бы не отказался. Просто так… потому что…       И да, он угадал. В толпе прибывших за выпускниками офицеров маячила сосредоточенная физиономия отцовского служки.       Торжественности особой не было. Нудное построение, затёртая до дыр парадная речь начальства, цепкие взгляды прибывших «купцов». Верс с запоздалым сожалением подумал о том, что тот его порыв был обречён на неудачу с самого начала. И обещание отца… хотя, может, и не было фальшивым. Может быть и отпустил бы… Только ради того, чтобы упрямый сын не позорил отцовский мундир. Жетоны — выкованные из дешёвого нечищеного железа бляшки им раздавали как-то суетливо и бестолково. Когда прозвучала фамилия Верса, из ряда выбирающих шагнул Герен и парень молча отмаршировал к ординарцу. Приблизился, сцепился взглядами — похоже, для детской бессмысленной вражды открываются новые перспективы.       Ещё полтора часа выжаривания на стылом морозе, когда пробирает до самых костей, пока весь выпуск не рассортировали по местам будущей службы. Последние напутственные слова про верность Федерации и честь воина звучали откровенно жалко. Двор покидали организованно. И быстро — погода не способствовала затягиванию процедуры. Верс, равнодушно топающий за ординарцем, уловил обрывок разговора бывших однокашников. И даже сбился с шага. Это ему завидуют? Что он в штаб попал? Дерьмо.       Герен приехал только с одним солдатом на вездеходе. Верс молча заскочил на заднее сидение, кинув в ноги тощий вещмешок. Несколько часов дороги. Думать о том, что будет дальше, не хотелось. Словно мороз вдоль спины пробегал и царапался болезненно когтями. День, которого он ждал семь лет, и ради которого он давился прогорклой, иногда полусырой, но чаще подгорелой кашей, лупил морды и сам получал синяки, боялся, надеялся, выживал — пришел. Но не было ни радости, ни умиротворённости. Только сухое равнодушие в остатке. — Добро пожаловать на службу… су… щенок, — Герен обернулся, ухмыльнулся паскудно. И приказал: — Возвращаемся.