Семь кругов долга

      Подтаявший снег противно хлюпал под ногами. Посмотришь — белоснежное одеяло, а ступишь — и едва не до колена в воде оказываешься. Солдаты усердно квадратом занимали площадь. Становились двойными четверками — вперемешку северяне и южане. Хоть погода и была мерзкой, но народу собралось — не протолкнуться. Полковники стояли в одной четверке, каждый со своим ординарцем. Дальше в четверке по левую сторону замер Верс. Брата парень не видел давно, о его похождениях говорили разное, да и в прежнюю жизнь, до учебки, немного с ним общался — тот был слишком мелким и любимчиком. А способов нарваться на наказание Верс знал и без того слишком много, кроме как за младшего перед мамой отдуваться.       Ровно в полдень на площадь к столбу привели Лерта. Да не привели, а притащили с заломленными за спину руками. Парень почти висел в жёстком двустороннем захвате, приволакивая ноги по мокро-снежной каше. Вторые четверки по отмашке полковника развернулись лицом к толпе. Верс стоял в первой, в первом ряду, в десяти шагах от столба и буквально через пару минут он пожалел, что не имеет права отвернуться.       Когда солдаты, конвоирующие преступника, подтащили парня к столбу и отступили на пару шагов, отдавая жертву палачу и подручному, Лерт даже не попытался растереть выкрученные руки. Просто стоял и с пугающим равнодушием смотрел в никуда. Он не реагировал ни на приказы, ни на прикосновения. И палач с подручным сами поднимали парню руки и привязывали к крюку на столбе.       Звук разрываемой небелёной рубахи грубо резанул по ушам. Площадь молчала. Не было отчего-то выкриков, не слышалось смешков и перешептывания, даже притащенные на зрелище дети не ныли. Впрочем, малых-то особо и не было, подростки только.       Верс украдкой, не поворачивая головы, скосил глаза на отца. Застывшее лицо, бешеные глаза и напряжённая до предела прочности костей поза. Попытку сбежать от такого противника на поле боя — уже можно считать высшей доблестью.       Палач покрутил рукой, разворачивая плеть. Щёлкнул на пробу по воздуху, а потом, резко замахнувшись, послал ременную многохвостую змею вперёд. Удар оказался страшным. От того, как яростно плеть впилась в спину наказываемого, вздрогнул не только Верс. Парень, уже не таясь, испуганно глянул на отца — ведь можно же было подкупить палача, чтобы не рвал так шкуру и не резал тело? Неужели сам отец не сообразил так сделать? Перестал жалеть младшего сына или специально не стал, чтобы тот всё наказание хорошенько прочувствовал?       Палач замахнулся снова. Третий удар. Четвертый. Верс считал. Кровь потекла после второго, когда сразу в нескольких местах разошлась кожа. Что-то было не так, но только после седьмого удара Верс сообразил, что именно показалось ему странным. Лерт, капризный, избалованный мальчик, привязанный к столбу и рефлекторно вздрагивающий от каждого прикосновения семихвостки, — не проронил ни звука. Ни вздоха, ни стона, ни вскрика. Ничего. Только короткий свист плети и причмокивающий глухой удар. И это было страшно. Даже намного страшнее, когда он сам из бешенства и упрямства готов был терпеть, молчать до последнего порку от Герена. Тот, правда, стегал не так профессионально, а просто наотмашь и зло. И плеть у ординарца была обычная, легкая, а не тяжелая семихвостка.       После двадцать третьего удара Верс порывался шагнуть вперед, чтобы прекратить эту мертвую тишину, рассекаемую взмахами плети, но кто-то сзади схватил за плечи, сжимая, останавливая, удерживая на месте. — Тихо, не рвись! Иначе беда будет. И брату не поможешь.       По голосу Верс узнал — Герен. Вроде же возле отца стоял, и как только за спиной так быстро оказался. И держит крепко. Верс подёргался на пробу, остывая и понимая, что кидаться в схватку с палачом бесполезно и глупо. Сколько там плетей полагается — сотня? Всё равно пропишут. Как там отец говорил — «война никому не нужна»? И можно легко за мир заплатить рваной спиной одного парня, а то и его жизнью? — Спокойно, сучонок! Если начнется война… то жертв будет намного больше. Подумай об этом. С отца своего бери пример. — Отпусти, мразь. Дёргаться не буду.       Герен разжал руки, но до конца экзекуции бдительно стоял за спиной. И не зря. Второй раз Верс едва не сорвался, когда брат начал смеяться. Сначала негромко, вполголоса, а потом - откидываясь назад, запрокидывая голову и хохоча во всю глотку. Смех был обычный, человеческий, но от него лютым холодом пробирало, вымораживая напрочь все внутренности. Люди невольно отступили на два шага. И даже солдаты сплотились теснее.       Лерт даже не извивался, не дергался под жалящими ударами, просто хохотал. И в запрокинутое лицо хлопьями с неба летел мокрый снег.       Верс видел, что Шенг хотел прекратить наказание, но Борг удержал. Хотя Лерту уже, наверное, было безразлично: на десяток-другой больше, либо меньше. Похоже, что он вообще перестал чувствовать боль. Парень просто висел на веревках, опрокинувшись на спину, насколько позволили собственные суставы. И смеялся, даже когда хвосты плетки впечатывались в истерзанную спину, таким искренним и заразительным смехом, что становилось жутко.       Потом Верс узнал, что палачом был один из родичей погибшей девочки. То ли случайно так совпало, то ли кто-то специально подстроил. Что наказание должны были прописывать легкой плеткой, а не семихвосткой. Что Лерта при таком раскладе намеревались запороть насмерть и Борг об этом догадывался, хотя и знал, что полковник южного района здесь не при чём. А пока он шел в первой линии охраны и хорошо видел, как тряпично обвисает полуживой брат в руках волокущих его солдат. Как о чём-то отец быстро переговорил с Шенгом и как тот в ответ дружески хлопнул Борга по плечу.       Вопреки вчерашнему приказу полковника, северяне не выступили домой, а вернулись обратно в часть. Оказалось - из-за Лерта, парню было слишком плохо и дорогу он бы просто не перенес. Солдаты разбрелись по уже «насиженным» за дни постоя местам, Лерта снесли к лекарю и вестей обнадеживающих пока не было. — По вашему приказу прибыл, — Верс идеальным солдатиком замер по стойке смирно: хотя и так понятно, зачем его кликнул ординарец. За то, что на площади мразью назвал, пришло время шкурой расплачиваться. — Какие будут распоряжения? — Какие? — хмуро повторил Герен. У ординарца заплетался язык, но не от выпивки, а просто от усталости. — Берешь четыре десятка самых надежных солдат и половину ставишь сейчас на охрану к полковнику, а остальных в лекарскую — за Лертом бдеть. И сменялись чтобы через два часа. — Будет исполнено. — Будет, — кивнул Герен, — и моли Высших и Пресветлых, чтобы в тебе, парень, сына Борга никто не опознал. Понял? Выполняй.