Семь кругов долга

      Ночь плескала чернотой в маленькое, просмолённое по контуру оконце. Тишина была вроде живой, с дыханием спящих людей, но тревожной. Или это он просто так себя замучил тревогами, что даже в мирных звуках видит подвох. И рана разнылась, хотя лекарь опять на сумерках повязку сменил и травы приложил. Полковник, стараясь не скрипнуть старыми досками лежака, поднялся, натянул офицерский тулуп, наклонившись, и, еле сдержав стон, подобрал сапоги. Но обуваться решил лишь в сенях — пусть и студёно, зато стуком подошв никого не разбудит.       В домике лекаря из оконца тоскливо мерцала свечка. Сердце отчего-то болезненно сжалось. Захотелось убежать как можно дальше, туда, в детские годы, когда от всех бедствий можно было спрятаться на чердаке сеновала. И вдыхать теплый аромат сена, и слушать мурчанье пятнистой кошки, и засыпать, зарывшись в колкие, но такие мягкие стебли. И тревога проходила. Но здесь нет сеновалов и не время спать. Полковник собрался с духом и тихонько потянул щеколду. — Да, так и думал, что тоже заявишься…       Борг моргнул: танцующие языки большой свечки показались слишком яркими. За колченогим столом развалился Шенг, не пьяный, но глаза сумрачно блестели. Лекарь сидел напротив, раскрасневшийся и встрёпанный. В кружках, судя, по запаху, плескалась пшеничная брага. — Долго держался, — Шенг хлопнул в ладоши, — молодец. Садись. Выпьешь? — Да как-то не тянет, — Борг устало привалился к стенке. — Нет, выпей, — строго качнул головой командующий южного района, — по трезвяку такое не показывают.       Лекарь налил свою кружку до краёв и подтолкнул Боргу. Огневица была крепкой, но полковник выпил залпом, как воду. — Проняло? — прищурился Шенг. — Нет. — А, ладно, пошли, глянешь.       Свечку со стола подхватил лекарь, а показывать повёл Шенг. Во второй комнатушке, что была чуть больше первой и где лекарь болезных штопал, на досках лежака лежал связанный веревками парень. Руки и ноги растянуты в стороны и крепко прикручены к упорам лежанки, голова свешивается с края. Борг наклонился, дернул за волосы вверх, приподнимая, вгляделся в лицо. Лекарь услужливо подсветил свечкой.       Глаза Лерта выцвели и были похожи на безжизненный озёрный лед. Холодные и пустые. А размазанная по лбу, щекам и подбородку кровь делала их цвет пугающим. И взгляд… такой не может быть у живого человека, только у путников из-за грани. Рот заткнут кляпом. — Не били его, — хмуро ответил на незаданный вопрос Шенг. — Слово даю. После порки никто и пальцем не тронул. Спину лекарь зашил, всё как положено. Отдыхать уложил. А парень как в себя пришел — биться сам начал, всю рожу рассадил об скамью. — С помогатыми едва скрутили. А он на спину выкручивается, — лекарь не боялся. Захочет полковник с него за сына спросить — пускай, он всё по совести сделал. — А кляп на кой? — Дык он того… болтает… без умолку, — повинуясь тяжелому взгляду, лекарь торопливо шагнул вперед и выдернул свернутую тряпку.       Лежащий ничком парень вдохнул сипло и вдруг начал говорить хриплым рваным голосом. Ровно, спокойно, мёртво, равнодушно, словно продолжая с того места, как звук прервался вбитым почти до горла кляпом. Не размоет вода огонь не сбежит по земле песок и прольется чужая кровь и придет на зов издалёк тот, кто верил — с обрыва вниз тот кто понял — идет на дно разовьется чужая жизнь не петлею, что суждено и не будет предела тем, кто бежал, не угроз тая за дыхание пепла вен за мгновенье одно огня       Парень говорил долго, мелодично. И все бы ничего, если бы такую побасёнку выдавал заезжий граер, а не выпоротый до полусмерти мальчишка. — Заткни его, — приказал, через силу, Борг. — Пусть уж молчит лучше. — Там еще огневицы с полкувшина будет, — тихо молвил лекарь, — выпей, полковник, может и полегчает.       От находящихся рядом людей веяло липким смрадом и тленом. Но когда они вышли, свежее дышать не стало. Горло пекло и саднило. Хотелось воды, ледяной, прозрачной, живительной. И пить — много, жадно, до умопомрачения, до пляски зубов по глиняному боку кружки, до ломоты в затылке. Лерт попробовал шевельнуться, до предела натягивая тугие веревки. Руки и ноги немели, а тело полыхало огнем. Скорее бы костер разгорелся, чтобы рухнуть в огонь и согреться.       Парень даже сам не заметил, как жар сменился холодом, и его стало трясти, да так люто, что аж лежанка дрожала. А потом снова опалило. И когда стало совсем невмоготу, скрипнула дверь и по черным доскам пола легко скользнули белые маленькие ноги. Перед ним опустилась на колени девушка, с пронзительными, бездонными глазами, а в руках у неё был белый кувшин с родниковой водой. Только криничная вода может пахнуть так свежо и радостно. Пить было неудобно, и много проливалось и было жалко каждую каплю. А потом он снова начал говорить, ведь кляп уже больше не мешал. Надышаться сырой листвой Разбежаться, скользнуть под лед Тот, кто был когда-то живой Тот сейчас себя не поймет Чистым небом накрыться в мрак И уйти, затворивши дверь Он себе наивысший враг — Даже смерти его не верь       На голос прибежал лекарь. Ругнулся, комкая в руках изжёванный кляп. Порылся в сундуке, но подходящей тряпицы не нашел. Подобрал брошенную у порога ветошь, скрутил из нее тугой ком. Разжав ножом зубы, засунул поглубже и уж тогда, с чувством, врезал парню по лицу. — У, отродье…