Семь кругов долга

Рубаха содралась быстро, лишь на плечах повиснув холодными мокрыми лохмами. Штаны были крепче, но и версты не протащили, как на ногах тоже стало царапать и обдирать кожу. Колючий ломкий снежный наст в кровь раздирал тело, а хрупкие обычно льдинки больно впивались и резали не слабее кованого ножа. Только руки еще были более-менее целые, лишь растянуты в суставах, да в запястьях искромсаны впивающейся до костей веревкой. То, что его убьют, он знал, только не понимал, зачем так тянут с приговором? Он ведь у них в руках, он не нужен, война и так будет. Потому что уже пролилась кровь невинных. И это даже не та девочка с огромными озерными глазами, вернее, не только она. Был еще молодой парень, почти мальчишка, которого по навету заподозрили в том, что он подсыпал отраву в фляжку с вином. Но сказать тогда даже слово в оправдание свое несчастному не дали, иначе опознали бы в нем южанина. Быстро и безжалостно забили насмерть, а тот, кто указал на парня, первым же и ударил. Была женщина, было еще двое мужчин… Лерт, закрыв глаза, видел лица жертв, словно в кровавой дымке. И лиц было много, он не понимал, откуда к нему приходят эти люди-тени, а потом угадал — его касались руки человека, который убил этих людей. Кровь нельзя смыть даже родниковой водой, она все равно оставляет следы… — Просто будет очень много крови Алой жижей талая вода Смоет все терзания и болью Враз растопит глыбы изо льда Договорить он не смог. Только что его тело волочилось за бегущей рысью лошадью — было бы хоть немного светлее, и не лесная, узкая да опасная корягами да вывороченными комьями, дорога — всадник гнал бы в галоп, а так просто дольше придется волочить на веревке дохнущий полутруп. А ведь он даже не тащился, а летел, почти не касаясь земли, и вдруг споткнулся, и словно упал в распахнувшиеся врата. И разом пропала боль и ледяная дрожь холода, осталась только тоска да тяжесть в груди. Лерт огляделся — белоснежная равнина, расстилающаяся ровной белью до стыка серого и тяжелого неба. И тишина, не легкая, а удушливая, мертвая. Он пошел вперед, медленно, с трудом переставляя дервенеющие ноги, но только с каждым шагом двигаться было все труднее… На развилке ватажник остановил коня, нехотя соскочил наземь и сходил поглядеть — сдох ли парнишка. Тот вроде не дышал, хотя насколько прибился понять было сложно — слишком обляпан кровью да грязью. Савен перерезал веревку чуть выше рук привязанного, хозяйственно смотал остаток. А тело брезгливо подхватил за плечи, оттащил с дороги в заросник. Если и не добили, то лесное зверье закончит дело и славно попирует — зима выдалась стюжная, да и волков голодных много бродит. Ватажник выбрался на дорогу, подхватил с обочины пригоршню колкого снега, старательно обтёр ладони. Подышал на застывшие пальцы, быстро вскочил на коня да торопливо стал нагонять ватажников. Ехать им надо было дня три, до уговоренного постоялого двора. А как светать начнет, должны будут к болотцу добраться, что даже в лютый мороз не замерзает. И уж там от прочего лишнего груза избавиться. Можно было бы и этого к остальным, но кровь — уж больно приметно натекает, и, если дождя или снега не будет, то может на дороге заметной быть… … Он шел, медленно и тяжело переставляя ноги, и отчего-то чувствовал, что с каждым шагом двигаться становится все тяжелее и тяжелее, хотя наст держал надежно, он выше щиколотки не проваливался. Да и снег здесь мягкий и не холодный. Лерт присел, обхватил колени руками — вот передохнет немного и пойдет дальше. Куда идти ему, парень не ведал, но это и не имело никакого значения — будет просто брести, авось куда-нибудь и дойдет. И даже если тут нет ничего, кроме этой бесконечной снежной равнины и тишины, то пусть, это даже хорошо. Можно будет бродить здесь вечно и говорить стихами, и никто не вобьет в глотку ненавистный кляп. А потом был страшный удар в спину, которого он не ждал, да и не было никого, да и подкрасться никто не мог незаметно. Однако ударили, сшибли на землю и он перекатился несколько раз. А потом его словно потащило да поволокло, перекатывая через кровавящие бока, через содранные грудь с животом, через разбитую спину. Падать было даже не больно, а дико страшно. А потом разом накатили и боль, и холод, и безысходность. Он лежал один и даже похрустывания подтаявшего снега под копытами лошадей слышно не было. Замерзший зимний лес, тишина, и разрывающая тело боль. Лерт даже не пытался подняться или выползти на дорогу. Он всего-то и мог, что лежать там, куда его зашвырнул ватажник. Даже песен больше не слышал и не мог повторить. И было больно ещё и от этого, словно из груди вырвали сердце, а взамен в свежую рану засыпали горсть льда. Перевернуться удалось не сразу — Лерт долго и безуспешно упирался на непослушные руки, пытался шкрябать ногами, но лишь взбил колкий снег в кашу. Несколько раз парень просто замирал и ждал, то ли когда появятся силы, то ли когда за ним придет Марена. Но даже смерти он, очевидно, был не нужен. От вспыхнувшей злости тело словно огрели огненной плетью и Лерт рванулся — и тяжело перевалился на спину. Открыл глаза. Вот теперь было хорошо — видеть небо было приятнее, чем валяться, уткнувшись лицом в колючий снег. Пусть оно и черное, и глухое… но теперь-то он точно знал, что где-то там есть бесконечная снежная равнина с вечной тишиной….