Семь кругов долга

Хотелось пить и саднило горло, словно опалённое кипятком. И дышать было больно. Приходилось делать маленькие вдохи и выдохи, чтобы даже грудь почти не поднималась. А ещё казалось, будто сверху навалилось что-то душное и тяжелое, и давит. Верс медленно и осторожно открыл глаза. Ему отчего-то казалось, что он в могиле. Видел у западников такой странный обычай, когда мертвецов зарывают в землю на съедение червям. Когда правильно положить на краду и пепел развеять по ветру, чтобы дух ушедшего вольным и чистым в небо поднимался. А под землей было страшно… Верс помнил, как под берегом реки лазил, и на него песок съехал. Мальцы-приятели, конечно откопали, но ужаса натерпелся. Вроде земля и легкая — пригоршней пересыпать можно, но когда завалит — тяжело и душно, и грудь без воздуха рвёт… — Господин, тебе воды нельзя, — глухо и отчего-то шепотом отозвался знакомый голос. Герен присел на край лежанки. А в руках ординарец держал берестяной ковш. — Это отвар, чтобы раны смочить для заживления. Ты глаза не открывай. Я осторожно. Прикосновения были болючими, но от них становилось легче. Верс чуть шевельнулся, проверяя, слушается ли тело. Руки и ноги двигались, но каждое движение отдавалось острой резкой болью. — Я сильно обгорел? — спросить то, о чем действительно хотелось, Верс не отважился. — Да, господин… — Герен отвернулся в сторону. — Зови Лертом. Мне всё равно свыкнуться надо. И прекрати господином звать. С чего вообще тебе это в голову взбрело? — от долгой речи Верс устал, но договорил. — Ты боец, я тоже. Отдать бы долг чести, да поскорее, чтобы сдохнуть. — Не надо так говорить… Лерт, — Герен снова стал протирать страшные ожоги. — Через семь лет ты дальше жить будешь. А умирать не стоит… — ординарец немного помолчал, потом странно изменившимся голосом стал рассказывать: — Говорят, воины Зова, когда уходят, то попадают в ледяную долину. Там нет ни земли, ни солнечного тепла, ни чистого воздуха. Только лед, прозрачный и чистый, как озерная вода. И его много, так много, что на несколько вёрст вниз он лежит и вверх глыбами взбивается. И воины, когда попадают в эту долину, огнем вспыхивают и горят огненными факелами, чтобы растопить этот лед. А когда человек живьем горит — это страшно. Не надо тебе туда, господин, спешить. — Тогда уж лучше в Ирий, — Верс чуть пренебрежительно скривил губы и тут же едва не охнул от боли. — А это уже не тебе решать, господин, — Герен снова обмакнул тряпицу в отвар, слегка сжал в кулаке. Стекающие между пальцами капли были бледно-красными, неприятно напоминая кровь. — Ты Зов услышал, и Зов принял тебя. — Вот же херь какая, — резко бросил Верс, — и жить как велят, и в посмертии сам не волен. Слушай, поди вон. Не надо мне этого. И без твоей заботы тошно. — Как прикажешь, господин, — Герен неловко поднялся с лежанки, вышел, притворив за собой дверь. Верс попытался уснуть, но сон не шел. Было плохо, и даже не оттого, что всё тело огнем изъедено, а потому что его самого больше нет. Нет больше песенника — отморозивший пальцы музыкант играть так, чтобы зрители плакали и смеялись, не может. Нет больше бойца, что клялся на верность своему Роду и что принимал клеймо своего района. Нет больше Верса, который был просто живым и имел наглость на что-то надеяться. И нет больше старшего сына полковника Борга — он умер, и даже не за родину, и не в бою. Это было бы не так обидно… Лекаря привезли ночью. Размякшие дороги рано налились талой водой и вездеход завяз где-то под Межречьем. И пока оттуда доковылял до части промокший и полумертвый от усталости гонец, покуда собрали и снарядили отряд вершников и те метнулись туда да обратно, порядком стемнело, да разгулялся почти зимний морозец. Вездеход вытаскивали, подсвечивая чадящими факелами, да всю дорогу до части подкладывали под ползущие полозья нарубленные ветви. Лекарь сидел в вездеходе — он, оказывается, лошадок боялся вусмерть да и пехом тащиться не мог — как с вездехода прыгал, неудачно оступился, да ногу подвернул. Бойцы лишь посмеивались, что попасть в руки к такому лекарю — так проще самому на лавку улечься да помереть. — Налейте ему для сугрева, — хмуро велел Борг. Трясущийся от холода и от кашля лекарь вызывал брезгливость, но другого нигде поблизости не было. Герен быстро плеснул в чашу житенки, поставил перед ругающимся мужиком. — Пей. Борг, прищурившись, наблюдал, как быстро и ловко движется и выполняет распоряжения ординарец, словно парень и не валялся сутки почти бездыханным. — Полегчало? — грубо поинтересовался полковник и кивнул: — Отведи его к Ве… к Лерту, пусть поглядит парня. Старуха, готовившая новую порцию отвара, конкурента сразу невзлюбила. И даже едва не оросила лекаря свежим, только с огня, отваром. Герен сноровисто подхватил котелок — всё равно руки перевязаны тряпками, а что больно — не беда, свыкся уже. И втолкнул застывшего и разразившегося новой порцией ругани лекаря. — Прости, бабуля, после полечишь, — тихо шепнул ординарец, вежливо выпроваживая бабку за порог, и уже сурово обратился к лекарю: — Чего скажешь хорошего? — Горячка, — вяло отозвался лекарь, зло снимая с ран подсохшие тряпки, — и ожоги злые. Тут ни маслом, ни жиром рады не дашь. Да и отвар этот… он хоть боль снимает? — И чего тогда делать? — Герен плеснул себе на ладонь отвара, пожал плечами. Может, и помогает. — На ключ его надо, но дорогу не вынесет. Трогать боязно. — А я тебе не девка, чтобы трогал, — Версу надоело скрипеть зубами: присохшие тряпки отдирались наживую. — Ну, раз шутит, жить будет, — без улыбки пошутил лекарь. — А на ключ лучше свезти. Хуже не станет. — Ладно, благодарствую. Герен отвел лекаря на ночевку, зашел ещё раз проверить Верса, но тот его снова отправил восвояси. Возвращаться к полковнику не хотелось, но и прятаться снова не дело. Ординарец немного помялся на крыльце, очищая сапоги, и всё же вошел. — Говори, — Борг сидел на табурете возле стола. — что с ним такое и как он тебе помог? — Полковник… — Герен отшатнулся, словно его не взглядом обожгло, а ударом кнута. — Я хочу услышать правду, — командующий Северным районом резко поднялся, отшвыривая табурет, шагнул к ординарцу и ухватил за грудки, встряхнул. — И я её услышу от тебя. Но тебе решать: сам всё расскажешь или мне тебя пытать придется?