Семь кругов долга

Старший вывернулся, впрочем, Верс и не собирался его удерживать — боец опытный, шум поднимать без дела не станет. Разве только удивление скрыть не сумел — не ждал он, что парень, которого охранять поручено, сумеет убийцу вырубить да скрутить, причем так, что никто ничего не услышит. — Пустой он, — шепнул Верс, когда Старший наклонился ощупать пленника. — Да и вряд ли с метками пришлют. Стоило бы осторожно обшарить лес вокруг стоянки — на такое задание вряд ли кто-то пойдет в одиночку, так что может удастся ещё кого из подручных убийцы захватить. Но только у тех, кто затаился, преимущество. Верс подумал, что он бы сумел незаметно просочиться и сделать пару кругов, но тащить с собой кого-то ещё на подстраховку — значит, сразу предупредить подручных лазутчика, что из лагеря кто-то выбрался. А одного его Старший не пустит. — Вели своим, чтобы огни разжигали да поорали погромче, что ворога отловили, — быстро приказал Верс. — Авось, сунуться побоятся. — Сам он в это верил слабо, но всё зависит от приказа, что получили убийцы. Не успела и лучина догореть, как стоянка заполыхала огнями сторожевых костров, огласилась криками и распоряжениями. Пленника вытащили в центр, аккурат между тремя вездеходами и уложили возле большого костра. Воды, чтобы привести в память, не было — себе и то снег топили, потому старший подхватил из огня пылающую головню да и ткнул захваченному в живот. Боль от ожога сработала не хуже воды — пленник содрогнулся всем телом. Кто-то сыпанул снега, чтоб одежда не затлела. — Зачем пожаловал? — насмешливо оскалился Старший, склонившись к пленнику. — Поведаешь всё начистоту — умрешь быстро и не больно. Верс заметил промелькнувшую на губах пленника усмешку. Такой не скажет, он даже с беспамятства от головни не охнул, не вскрикнул. Так что хоть в клочья можно резать — а будет молчать. Старший это тоже понимать должен. Кто-то из солдат, не церемонясь, полоснул ножом, вспарывая одежду. Из глубокого пореза потекла кровь, но пленник по-прежнему не издал ни звука. — Говори! Кто тебя послал? Что тебе велели сделать? — Старший отряда спросил и, не дождавшись ответов, сделал знак бойцу — тот сунул в костер свежесрезанную пышную еловую лапу. С пленника содрали-срезали телогрею и рубаху. Верс неприятно поёжился — он вдруг почувствовал стужу, будто сам лежал раздетым на утоптанном снегу. — Скажешь? Пленник медленно и с чувством выругался — и его тут же хлестнули горящей ветвью по груди. Солдат, что бил, сразу лапу отнимать не стал, а провел чуть из стороны в сторону. Допрашиваемый дернулся в веревках, хрипло выдохнул, глянул на старшего отряда с издёвкой: «и это всё, на что вы способны?» Солдат, повинуясь знаку, снова сунул еловую лапу в огонь, выждал, пока полыхнет иглица, и замахнулся. Верс вдруг почувствовал, как его обволокло теплом — поначалу слабое, но с каждым мгновением оно становилось всё сильнее, превращаясь почти в испепеляющий жар. Ему даже показалось, что он находится в кольце сплошного огня, и языки пламени поднимаются выше головы, а огненный круг всё сужается — и вот уже заживо сгорают руки и ноги, чернеет и слезает плоть. Верс помотал головой, отгоняя наваждение, но жар никуда не пропал. Невидимый огонь впивался в кожу болезненными прикосновениями, опаливал и без того сильно обожжённое лицо, забивался в глотку, испепелял изнутри. Хотелось броситься в снег, кататься, чтобы сбить пламя, рычать от безумной боли. Он ведь и так недавно обгорел очень сильно, и раны не затянулись — почему сейчас снова огонь? Откуда? Где-то в груди, под ребрами, противно заныло, а потом полоснуло, будто стальным клинком, холодом ярости. Перед внутренним взором замелькали обрывки воспоминаний: залитая кровью солома и распластанные на ней тела; удушающая боль, точно глотнул жидкого огня; бездонные, чернее зимнего неба глаза Дерека и его срывающийся крик: «Да пребудет с тобой сила Зова!»; безумный хохот мертвого брата и глухой, словно доносящийся из-за кромки, шепот Герена: «Очнись, господин, ты очень сильный… в тебе Зов огня и крови! Ты силой можешь превзойти даже стражей!» Верс заставил себя расслабиться — если в нём полыхает этот неведомый Зов, то зачем противиться огню? Если не сопротивляться, а втянуть этот жар в себя, насладиться им, как теплом крепко затопленной печи, к боку которой так приятно прижаться после мороза. И он чуть прикрыл глаза, согреваясь, стараясь давящим жаром растопить ледяное бешенство, сковавшее его тело. Пленник почти не вздрагивал от хлестких ударов горящих веток, а, широко распахнув глаза и приподняв голову, сколько позволяла веревка, уставился на отмеченного смертью. Мало того, что этот Верс оказался на диво ловок, и даже сумел его захватить, так он ещё и не поддался силе огня. А ведь так просто можно было испепелить его, а затем, освободившись от веревок, сбежать. Для истинного стража ничего не стоит справиться с двумя десятками обычных воев, разве что костерок побольше разложить придётся, чтобы место стоянки спалить. Но огонь не пожирал приговоренного — лизнул поначалу, опёк слегонца и... отступил, ластился к рукам смертника, будто прирученный волчоныш. А потом и вовсе пленник почуял, как смертник стал вытягивать из него силу. Причем так быстро и безжалостно опустошить мог только первый в роду или его прямой потомок. Когда и капли зова не осталось, пленник с трудом шевельнул искусанными в кровь губами, но за треском горящей ветки его едва слышное «пощади» никто из бойцов не уловил. Верс упал на колени возле обожжённого тела, не обратив внимания на хлестнувшую рядом ветвь — благо Старший тут же остановил бойца, что помогал допрашивать, — приподнял голову пленника, заставляя смотреть себе в глаза. Ему сейчас не было нужды говорить — в нём так билась и рвалась на волю сила Зова, что он запросто мог раздавить ворога лишь взглядом.  — Говори, что знаешь, — беззвучно велел Верс. Больше сопротивляться пленник не мог — смертник выпил его до капли, да и его приказ ударил сильнее пылающей лапы. Впрочем, знал он немного. Его наняли убить одного-двух бойцов, что охраняли сынка полковника, и обставить всё таким образом, чтобы кровь погибших оказалась на руках сопляка. На второй раз сынок полковника верно бы лишился головы, и даже армия северян его бы не спасла от праведной казни. Юг бы поднялся в любом случае, а попытайся Шонг остановить войну — его бы обвинили в предательстве: не зря же крикуны да подстрекатели свой хлеб едят. Но, возможно, сынка прикончили бы и приятели убитых. Тогда бы поднялись мстить северяне. — А огнём на кой-жёг? — поинтересовался напоследок Верс. Нового для себя он ничего не узнал — и так догадывался, зачем это было нужно: иных наследников и воинов у Северного района не было. — Хотел тебе разум выжечь, чтобы ты на своих кинулся, — бешено выдохнул пленник. — Огонь Зова можно загасить лишь кровью. — Так я бы тебя первым убил, — удивился Верс. — Одним бы не насытился, — скривил губы пленник. Верс медленно кивнул: да, пусть бы он и прикончил первым этого убийцу, всё равно бы потом взялся за бойцов, что его охраняли — и так выбесили за дорогу, — так что кровью бы руки замарал. Верс отшатнулся, поднялся на ноги, отошел в тень между вездеходами — на предупредительный оклик Старшего лишь отмахнулся — наёмник пришел один. Так что никто не таится в темноте за деревьями. Верс опустился на снег, прислонился спиной к вездеходу. Значит, Зов погасить можно кровью. В прошлый раз, когда он случайно прошел посвящение, ему потребовалось четыре жертвы. А сколько могло понадобиться сейчас? Верс прищурился, вгляделся в стоящих возле пленника воинов и понял, что легко бы убил их всех. Перевел взор на пленника — а ведь этот тоже влёгкую положит всех бойцов. И то, что он связан, не помеха — странно, что не вырвался или… Верс зачерпнул пригоршню снега, вытер лоб. Как же он сразу не догадался — он ведь так один раз скрутил Герена, что тот аж взмолился, только тогда сам не понял, как вышло. А если чуть ослабить хватку? Пленник чуть шевельнулся, поворачиваясь, и Верс усилил нажим, вдавливая связанного обратно в землю. Глядеть, как пытают, стало мерзко. Ясно же: ничего Старший с бойцами не добьются — пленник почти не реагировал на горящую ветвь, на удары и пинки, и на глубокие порезы ножами, что кровавой паутинкой узорово расписали ему всю грудь и живот. Верс поморщился — он бы и сам молчал под такими пытками. Да и может ли сравниться поверхностная боль с огнем истинного Зова, что проникает в тело, прожигает голову, скручивает и испепеляет все внутренности? Нет, даже и близко не похоже. Верс медленно поднялся, вернулся к костру. Старший в который раз повторил свои вопросы, солдат опять замахнулся пылающей веткой. Пленник безразлично смотрел в черное небо — ему было всё равно, что с ним делают. Верс рукой перехватил опускающуюся на грудь пленника еловую лапу, швырнул её к костер — взвился сноп искр, а затем с силой ударил ногой пленника в голову, ломая череп. — Ты что творишь? — рявкнул Старший, разворачиваясь. — То, что считаю нужным, — ровно ответил Верс. — И не тебе мне возражать.