Семь кругов долга

Рэлд в которой раз высунулся из землянки, проверяя, скоро ли полночь. Ночь для прогулки была подходящей: солнце мёртвых печально освещало вялый после долгого зимнего сна лес - за день слабо подтаявший снег ночью покрывался ледяной коркой, да и ветер почти не тревожил голые ветви деревьев, не стряхивал с них иней. Видящий запрокинул голову — солнце мёртвых можно почувствовать, ведь только от него исходит холодный тонкий свет. Но луны не было. Впрочем, он и так знал, что до полуночи ещё надобно ждать две лучины. Рэлд поспешил вернуться в хорошо натопленную землянку. Две седмицы минули с того дня, как спасённый начал подниматься. На добрый лад следовало бы раненому дать ещё отлежаться, но уж больно хотелось Видящему за кромку сходить, оттого и торопил Снежа - таким странным именем назвался "подранок", как чуть пришел в себя и смог говорить. Рэлд сделал вид, что поверил, и стал послушно звать раненого Снежем, но мог об любой заклад биться, что это имя не его. Ведь имя накладывает свой отпечаток на человека, а выживший ничуть не походил на Снежа — не было в нём ни сдержанности, ни рассудительности, что свойственна зимним сыновьям. Наоборот, даже страдая от ран и бездумно разглядывая потолок, он всё равно горел какой-то неудержимой силой, что рвалась из него, заставляла раньше срока сползать с полсти, подниматься, цепляясь за стенку. Но раз не сказал правду — значит, на то свои причины. Пусть так, настаивать Рэлд не пытался: захочет — сам откроется. Главное, чтобы за кромку путь указал. На звук скрипнувшей двери Лерт даже не обернулся — как сидел, рассматривая пляску огня в печурке, так и сидел. Впрочем, чужак вряд ли сюда забредет, да и если выйдет к землянке, то найти её не сможет. То ли словом, то ли делом, но Видящий скрыл свой дом от чужого глаза. Да и поднимающийся от очага дым по прокопанному да замаскированному лазу уходил куда-то в овраг, а откуда уже и поднимался вверх — со стороны же чудилось, что это затянутое рясельником болото дышит. А по словам Рэлда, так все местные в забавы водяного с водяницами верили, что вековали в овраге, поэтому даже в грибную-ягодную пору сюда старались не забредать. За две седмицы они о многом успели наговориться — иных дел в черные вечера и нету. Но все беседы были как бы ни о чём: о побасенках, о травах разных, о грядущей войне. Ни сам хозяин землянки про себя особо ничего не рассказывал, ни гостя своего не выспрашивал. Да и Лерт не особо откровенничал, кроме того раза, когда обмолвился про девку, что не убивал. Отчего-то даже побратиму не хотел раскрывать ни своё имя, ни отчего мёртвым его в лесу бросили. — Пора, — шепнул Рэлд, подкладывая ещё полешек в огонь. Мало ли, сколько времени прогулка на грани нави и яви займёт, а очаг погаснуть может, да и землянка выстынет. — Снеж? Лерт вздрогнул — никак не мог привыкнуть к придуманному имени, — кивнул. Сколько ни пытался припомнить, как ходил за кромку, но ничего не выходило. Вроде просто глаза закрывал — и там оказывался, и обратно так же. А тут мало того, что самому пойти невесть куда, так ещё и за собой надо провести человека. Но даже если огнём поклясться, что не знает как ходить, то Рэлд не поверит — слишком след явный, что бывал там, и не единожды. — Давай руку. — Голос звучал хрипло и равнодушно. Лерт изо всех сил сжал протянутую ладонь и зажмурился, мысленно представляя себе серую пустошь. ...За кромкой никогда не бывает ветра, и серая трава там мертвым половиком стелется под ноги. За кромкой не бывает солнца — там всегда сумрачно и серо. А ещё тихо — тишина стоит такая, что порой кажется, будто её можно пластать ножом. И там не бывает ни тепло, ни холодно… Лерт недоуменно огляделся — он явственно чувствовал, как в лицо дует стылый ветер предзимья. Доносился какой-то странный то ли шум, то ли стон — но кто способен издавать такие звуки, Лерт не знал. Да и левую руку отчего-то дёргало дикой болью, словно её прижигали раскалённым добела железом. — Они просят плату, — едва слышно прошептал Рэлд. Лерт, за те дни, что Видящий его выхаживал, привык к его виду: худой, мрачный, чутко реагирующий на любой шорох, с выжженными глазами и повязкой на пол-лица, что скрывала рану. А здесь, за кромкой, вместо человека Лерт видел сумрачный силуэт — словно облик соткался из клочьев черного тумана. Но здесь у побратима были глаза. Огромные, черные, пронзительные. А в глубине зрачков метались алые всполохи, как отблески разгорающегося костра. Что может быть платой — Лерт догадался и сам, хотя прежде с него ничего подобного не требовали. Но под рукой не было ни ножа, ни даже чего-то острого, чтобы вспороть руку и дать вытечь на серую землю струйке крови. Да и Рэлд клинка не захватил, хотя обычно с ним не расставался. Впрочем, на грани кромки показаны лишь сущности людей, а не они сами — и, возможно, что привычка носить везде и всюду с собой оружие Рэлду изначально и не была свойственна, но обстоятельства вынудили. Серые тени наступали. Они поднимались с земли, вытягивались в два человеческих роста, становились более плотными, массивными и злыми. И бросались на незваных гостей с такой невиданной яростью, словно изголодавшиеся навские твари, которых несколько лет не кормили. Или кровники, почуявшие заклятого врага. Рэлд невольно попятился, потянул за собой и Лерта — он так и не отважился отпустить руку, хотя здесь, на грани кромки, всё отлично видел. И даже больше — тени для него были не просто серыми и бесформенными силуэтами, а погибшими Видящими, нарушившими своё слово и перерождёнными в тварей. Он знал и помнил каждого из них, — хотя почти все погибли задолго до его рождения, но вместе с даром по крови передается и память, — и теперь он их узнавал. И ему становилось страшно, невыносимо страшно. Если не унять тварей — то и его, и спасённого Снежа порвут. Если дать крови — то у перерожденных может возникнуть ещё более сильная жажда. Если он здесь, на кромке, вступит в бой, то сам может переродиться прямо тут, если кого-то убьет, а ведь Лерт совсем не умеет драться — уже проверил, — так только, бестолково отмахнуться. Лерт беспомощно оглянулся — от окруживших их теней веяло первозданной жутью и мёртвым холодом, от которого он сам долгое время не мог ни согреться, ни избавиться после того, как впервые очутился в этом сером мареве теней. Кромка ничем его не манила, но порой втягивала в свои недра и иногда не слишком охотно отпускала. До ближайшей тени оставалось всего несколько шагов — и сущность, радостно оскалившись, протянула к человеческому теплу руки. Медлить дальше было нельзя, а умирать здесь совсем не хотелось — даже предвесенний лес с его подтаявшим снегом и вязкой кашей на наезженных прежде тропах, и то выглядел более сподручным местом, чтобы испустить последний вздох. Лерт глубоко и крепко впился зубами в ладонь, рванул зло, чтобы ранить себя сильнее, и махнул рукой в сторону подступившей тени. Нескольких капель крови тени показалось мало — и обитатель кромки утробно зарычал. Раненая ладонь стала кровоточить сильнее, и Лерт снова швырнул, теперь уже пригоршню крови в сторону тени. Но это лишь только раззадорило нападавших. Остальные, кому пока не досталось угощения, стали кидаться более яростно. Рэлд на мгновение прикрыл глаза — сделал так интуитивно, хотя нет ничего хуже, чем в бою перестать видеть, — а когда открыл, то обнаружил, что руками сжимает два сверкающих клинка. Справиться оружному с тенями было просто: те лишь размахивали руками, царапая, но пальцы мертвецов худшее оружие, чем калёная сталь. Вся лишь разница в том, что мертвые Видящие, хотя при жизни и нарушили обет, на кромке не стали убивать, а живой Видящий убил несколько теней, прежде чем кромка выбросила пришлых в их привычный мир. Лерт обессиленно упал на четвереньки в ставшей уже родной землянке, тяжело дышал и никак не мог отдышаться после короткой схватки. А Рэлд окаменевшими пальцами продолжал сжимать мечи и что-то беззвучно шептал. Лерт напряженно вслушался: — Пролитая кровь превращает в тварей… пролитая кровь… превращает… кровь…