doll house

Минсок неуверенно шагает по еле освещенному факелами коридору. Впереди темно и он практически ничего не видит, поэтому время от времени натыкается босыми ступнями на острые камни и шипит от боли. Человек, несущий факел, почему-то идут позади него и это странно. Ещё страннее, что провожать его в это подземелье отправилась одна только Лиса, у которой вечно равнодушное выражение лица. Она слишком погружена в свой мир и на всё остальное ей наплевать. Парень останавливается и стоит на месте ровно до того момента, пока Лиса его не догоняет и теперь свет факела освещает их двоих, да ещё немного пространства впереди. Но девушка мягко подталкивает его вперёд, а когда Минсок оборачивается к ней, она качает головой и снова возвращается к своему занятию: она что-то напряженно высматривает в темных углах подвала. Сразу после перехода во вторую часть дома, Минсоку выделили комнату и посоветовали немедленно лечь спать, потому что совсем скоро ему понадобится много сил, парень решил воспользоваться этим советом. Утопая в мягкой перине, Ким совершенно не видел снов. Только блаженную темноту, из которой с лёгкостью вынырнул и теперь чувствует себя невозможно отдохнувшим и бодрым, полным сил. Возможно, дело было в эмоциональном напряжении и стрессе, что долгое время точил нервы парня, а может в тихой музыке, что проникала в комнату сквозь плотно притворённую дверь и еле заметных ароматах благовоний, что лились откуда-то с потолка. Минсок просто упал на подушки и закрыл глаза. Все мысли вылетели из головы, и стало до невероятного спокойно, будто все, так как и должно быть. В подвале холодно. Минсок обхватывает свои плечи и принимается растирать покрывшуюся мурашками кожу, чтобы согреться. Лиса не обращает внимания на холод, хотя одета она намного легче, чем Минсок, на ней короткие джинсовые шорты, да топик на тонких лямках. Здесь вода падает откуда-то с потолка и со звонким звуком разбивается на маленькие капли о камни на полу. Запах сырости и плесени забивает лёгкие. Ким никогда и не думал, что здесь есть такие помещения. Но вот, видимо, их путь заканчивается потому, что Лиса останавливается за его спиной и еле заметно улыбается. Свет от факела скользнул по одной из стен залы, в которую его привели, и на долю секунды ему даже показалось, что по этой стене пронеслась густая тень. Лиса тушит факел и плавно отступает до дверей, которые Минсок раньше не заметил. - Приятного аппетита, - она склоняется в лёгком поклоне и после с громким скрипом закрывает двери, не переставая улыбаться. Парень даже слышит негромкое: "Хозяин", которое она добавляет перед тем, как окончательно скрыться за дверью. А хозяин у этих людей только один, так неужели? Минсок остаётся в густой темноте, в которой он даже не может разглядеть своих рук. И как назло ни одного окна в этой зале, остаётся только бродить по ней. У этого путешествия должна быть цель, Ким знает это лучше всех. Он прожил в этом доме достаточно, чтобы знать, что всё здесь имеет смысл. Да и видел он достаточно. Это в конце концов и может стать причиной, по которой его устранят. Звук падающих капель. Одна за другой в суицидальном порыве покидают потолок и за пару секунд становятся множеством маленьких капель, словно их что-то заставляет срываться с потолка потоком. Отчасти это даже напоминает дождь. Глухие удары. Темнота становится ещё гуще, да и дышать становится всё тяжелее. Минсок знает, что здесь никого не может быть, но ему всё равно становится жутко, когда он слышит шорохи в темноте. Где-то в углу, что находится не так далеко от него. - Эй, кто-нибудь здесь есть? – Его голос отражается эхом от стен, выложенных кирпичом, парень идёт вдоль стены, ощупывая её впереди рукой, чтобы не врезаться во что-то или не упасть. Наконец, он доходит до того угла, откуда слышал шорох. Минсок проводит языком по сухим губам и только собирается сделать шаг вперёд, как отскакивает, потому что из того самого угла слышится стон, после снова шорох и парень видит, как куски темноты сгущаются в одном месте и нечто безобразное принимает форму, открывая свои большие глаза с вертикальными зрачками. Это нечто скалит рот, показывая гнилые зубы, и высовывает толстый язык, пуская лужицы слюны. У него нет шеи. Только две ноги, какое-то совсем бесформенное тело, да шесть рук, которыми чудище размахивает, принимаясь колотить по потолку, стенам и полу. Оно пронзительно кричит. - Привет, - выдавливает существо своим дребезжащим голосом. Один его глаз без отрыва смотрит на Минсока, второй постоянно шевелится, глазея по сторонам. – Я тебя съем. Существо щёлкает зубами и снова высовывает свой толстый язык, проводя им по щеке парня. Оно в несколько прыжков преодолевает разделявшее их расстояние и приближается совсем близко к напуганному парню, шумно втягивая воздух около него. *** Чимин наблюдает за тем, как через столовую проходят слуги. Они торопливо шагают, опустив глаза в пол, и ни на что не обращают внимания. Некоторые из них шагают по двое-трое, либо группами. Такие что-то негромко обсуждают. У них в руках большие тазы, накрытые полотенцем, которые они прижимают к груди. Головы покрыты белыми чепчиками и длинные платья в пол с белыми фартуками. В столовой, - да и вообще во всем доме, - работают в основном женщины. Мужчины выполняют тяжелую работу на улице. Пак зависает здесь со второго завтрака. Просто сидит в самом уголке, за столом. Совсем тихо, будто его здесь нет. И это удобно, потому что слугам на него плевать. Они стараются побыстрее выполнить свою работу, чтобы предаться праздным развлечениям. Это единственное, что им остаётся. Или даже не так. Это единственное на что они теперь способны. Этот дом настолько крепко оплела паутина, что даже слуги находятся под контролем диктатора, который может заставить любого сделать то, что ему угодно. Иногда Чимин сомневается: в себе ли он? Не оплела ли его, как и всех остальных, эта крепкая паутина и не превратила ли в послушную игрушку? Может ему только кажется, что он поступает так, как ему хочется, а на самом деле он давно пляшет под чужую дудку. Этот порочный круг никак не разорвать. Способ, конечно же, есть, но никто не будет его осуществлять. Потому что все здесь думают, что всё так и должно быть. Он не дремлет. Пусть и кажется, что он обитает только в своих покоях. На самом деле он и есть этот дом. По крайней мере, с того момента точно. Да и путей к отступлению больше нет. В руках у Чимина железная зажигалка. Он играет ей: откидывает крышку и жмёт пальцем на кнопку. Сначала немного бензина, а после и яркий огонёк. Чимин держит руку под столом, чтобы никто не заметил его манипуляций. На деревянной поверхности перед ним разложены снимки. Совсем немного. Ровно пять полароидных карточек. Пять снимков из того времени, когда всё было правильно. Когда они были счастливы, когда они ещё были. Давно утерянные, безвозвратно ушедшие времена. Никто уже и не помнит о том, что это когда-то было. Эти воспоминания больше не принадлежат им. Они от них отреклись. Как и от многого другого. Пак берёт одно фото и усмехается, смотря на него. Картина совсем простая, но причиняет слишком много боли. Бескрайнее небо, которое затянуто серыми тучами, но от этого не менее прекрасное. Трава, которая без солнечного света кажется темнее, чем она есть на самом деле. А на траве расположились двое. Чимин до сих пор помнит этот момент. Так хорошо, что если он закроет глаза, то это воспоминание оживёт. Он помнит, как его голова лежала на коленях другого человека и как тонкие пальцы путались в его волосах. Помнит, как прикладывал ладонь ко лбу, когда вышло солнце, чтобы посмотреть на лицо того, на чьих коленях он лежал. Помнит прищуренные из-за солнца глаза и мятного цвета волосы. Помнит, как несся по пригорку и звонко смеялся. Помнит, как вокруг бегал совсем маленький ещё мальчик. Помнит его большие глаза и его старшего брата, который внимательно следил, чтобы его маленькое чудо не упало. Чимин улыбается и пара соленых капель падает на снимки, а после ещё и ещё. Он сидит за столом в столовой, его лицо скрывают волосы, а снимки продолжают мокнуть, потому что предательские слёзы не желают останавливаться. Наконец, он стирает их ладонь и делает глубокий вздох, чтобы успокоиться. Парень сгребает лежавшие на столе снимки и идёт в сторону служебных помещений. Прежде, чем проскользнуть туда, Пак осматривается по сторонам, но никого не замечает. Слуги заняты приготовлением обеда, а все остальные обитатели этого дома сейчас находятся в гостиной, коротая свободное время за чтением книг или же за пустыми разговорами. Чимину не с первого раза удаётся заставить зажигалку гореть. Руки трясутся и потеют. Из-за этого всё становится на порядок сложнее. Он в последний раз просматривает фотографии, а после поджигает самый уголок и держит охваченную огнём стопку ровно до того момента, пока это возможно. Когда огонь подбирается к противоположному углу фотографий, Пак отпускает снимки и они, ещё горящие, летят в урну. Чимин присыпает догорающие фотографии небольшим количеством песка и некоторое время смотрит на то, что осталось от его воспоминаний. Он ерошит свои волосы и пихает руки, сжатые в кулаки, в карманы джинсовой крутки. Их больше нет, так к чему слёзы и печаль? Это всё равно больше никому не поможет. Пак вспоминает Юнги, который любил огонь. Он был очарован им. Кроме огня он любил только долгий сон. Юнги постоянно говорил, что когда все остальные двери закрыты, а тропы поросли бурьяном, то следует проложить новую дорогу. Огнём и бензином. Парень покрепче сжимает в кармане зажигалку, что некогда принадлежала самому близкому для него человеку. Чимин открывает дверь и ныряет во мрак лестницы, которая ведёт ко входу во вторую часть дома. Он точно знает куда он идёт и для чего. Обратной дороги не будет. Шаги отдаются гулким эхом. Само помещение пропахло сыростью, и парень слышит, как где-то закрывается дверь. Дверь, через которую он вышел, захлопывается и окончательно погружает его в темноту. Чимин некоторое время стоит и привыкает к темноте и снова принимается двигаться. За спиной у него не осталось ничего и впереди его не ждёт радужное будущее. *** - Такой аппетитный. – Чудовище скалится, обнажая свои гнилые зубы. От него пахнет пеплом, вереском и мёдом. И даже не смотря на свои огромные размеры, на самом деле оно не является таким уж и тяжёлым. Максимум тянет на трёхлетнего ребёнка, Минсок отмечает это вскользь, пока существо сидит на его груди, а тонкие, но, тем не менее, сильные руки всё крепче и крепче сжимаются на его шее. – Много мяса, а не одни кожа да кости. Устрою пир. Существо высовывает свой толстый язык и ведёт им по щеке Кима, который на это действие только морщится. У Минсока ослабели руки и почти что не слушаются, сознание работает с перебоями и бороться уже как-то совсем не хочется. Всё тело ноет и болит. Его знатно приложили спиной и затылком к одной из здешних стен. Ещё недавно Минсок пытался ударить это чудовище первым. Правда, для того, чтобы найти оружие ему пришлось упасть. Не по своей воле, конечно же, чудовище колотило руками и ногами по стенам так, что всё тряслось, и Минсок приземлился на пол. До крови разбил колени и ладони, на которые и упал, зато нашёл остроугольный камень. Он покрепче сжал камень в ладони и запустил его в сторону чудовища. Конечно же, целился Минсок в один из разноцветных глаз, только вот попал совсем не туда. Кто же знал, что существо немного повернётся, и камень будет лететь не в глаз его, а между ними? Да и к тому же, Минсок совсем не ожидал того, что произойдёт: прямо между глаз чудовища открылась чёрная дыра рта, куда и угодил брошенный Минсоком камень. Чудовище ненадолго замерло, а после снова совершило большой прыжок, придавливая парня к каменному полу, оно недовольно рычало, а после и вовсе хрипло закричало так, что у Кима уши резало. В том углу, откуда чудовище совершило свой первый прыжок, время от времени раздавались звуки: то это были слабые стоны и мычание, то непонятные шорохи, то удары о пол. И каждый раз, когда оттуда что-то раздавалось, чудовище отрывало свои глаза от Минсока и поворачивало голову на сто восемьдесят градусов, чтобы посмотреть, что там происходит. И в один из таких моментов, когда существо снова отвлекается, Минсоку удаётся трясущимися руками дотянуться до застёжки чокера на шее. А дальше всё предельно просто: сжать двумя руками тонкую, кожаную полоску и обхватить душащие его руки ею, как верёвкой. И крепко сжать. До рычания сквозь зубы. Минсока легко, словно он ничего не весит, вздёргивают на ноги, а после сильно толкают. Отчего он прикладывается спиной и макушкой о каменную стену и прикрывает глаза, которые застилает пелена. Парень тянет руку, касаясь пульсирующей головы, на пальцах багряная жидкость. Минсока мутит. От сильного удара, от вида крови, от сырости и затхлости этой залы, от слабости и самое главное от страха. Его ноги дрожат и если бы не стена за спиной, которая сейчас служит ему опорой, то он наверняка упал бы. Пальцами он ведёт по стене и делает неуверенные шаги, будто бы заново учится ходить, пока чудовище снова отползает в свой тёмный угол и копошится там. Минсок не оборачивается, он просто старательно ведёт по стене пальцами и старается ровно шагать, чтобы не согнуло в очередном приступе тошноты, когда это так не нужно. Наконец, кончики пальцев упираются в деревянную поверхность двери, и Минсок позволяет себе облегчённо выдохнуть и даже слабо улыбнуться. Старые двери в подвальных помещениях только выглядят слабыми, но на самом деле они невероятно крепкие. В этом Ким убеждается на своём опыте, пока пытается сделать хоть что-нибудь, чтобы выбраться наружу. Он знал, что дверь закрыта, но всё же лелеял надежду на то, что у него получится выбраться. Только неважно, сколько силы он прикладывает, дверь всё равно остаётся неподвижной. Ногти ломаются, а в кожу входят занозы. Правда Минсок не обращает на это внимания. Он снова замирает, спина покрывается каплями холодного, липкого пота, а мурашки бегут вдоль позвоночника. Потому что со спины снова пахнет пеплом, вереском и мёдом. - А вот и я, - очередная кривая ухмылка и чёрные руки фиксируют плечи Минсока на двери, немного приподнимая его над полом. Чудовище стоит на расстоянии от него и погружает руку во внутрь, принимаясь что-то искать там. Наконец, он извлекает короткий кинжал. Пока существо вытаскивает кинжал, то на пол падают небольшие кусочки золота и драгоценные камни. Грязная, - некогда бывшая белой, - в дырках футболка разрезается на две части тупым лезвие, покрытым ржавчиной. Существо не перестаёт облизываться и довольно скалиться. Оно ведёт лезвие по щеке парня. Оставляя красный росчерк на бледной коже, и слизывает выступившую кровь, оставляя на щеке влажную дорожку. Когда существо уже прицелилось и выбрало место, куда будет бить из угла, где оно сидело, раздаётся спокойный голос: - Не тронь его, - Минсок видит тень, закутанную в тёмную материю, из которой эта фигура пытается выпутаться. Слышится треск ткани, а после из-под тканевой оболочки показывается ярко-рыжая макушка. Бледные, тонкие руки с шарнирами на месте локтей и точеное лицо, которое взирает на то, что происходит совершенно равнодушно. Чудовище рычит и отпускает Минсока, кинжал выпадает из его рук и оно снова несётся к углу, где сидит хрупкая фигура. Чудовище превращается в чёрные материю и окружает паренька. Оно бешено вращает разноцветными глазами и рычит, размахивая руками. Мальчишка не обращает на это никакого внимания, он только притягивает колени поближе к груди и обнимает их руками. – Оставь его. Убив его, ты ничего не добьёшься, а Гуки снова будет злиться. Он будет считать меня убийцей. Снова. - Разве он стоит этого? – Существо продолжает парить возле мальчишки и заглядывает ему в лицо. – За что ты так его любишь? Разве ты забыл, что он сделал?! С тобой. Со мной. С нами. Этот парень ничего не стоит и никто не будет грустить по нему и убиваться. Давай просто избавимся от него, как от того бесполезного, которого мы выкинули в окно. Ты помнишь? Помнишь, что ощущал тогда, в тот момент? Как сразу стало спокойнее и легче. Разве не так? Просто избавимся от него! – Чудовище снова несётся на Минсока. У него кинжал, который он выронил, зажат между пальцев и отвратительная ухмылка на лице, он облизывается и его толстый язык снова показывается наружу. Минсок жмурится и молится всем известным ему Богам, чтобы его смерть была быстрой. - Нет! – Мальчишка невольно поддаётся вперёд. Он опирается на одну руку, а вторая вытянута по направлению к чудовищу. Расширенные глаза смотрят на спину существа со смесью то ли страха, то ли раздражения. – Я дам тебе то, чего ты хочешь. Оно останавливается на полпути, но все ещё продолжает крепко сжимать кинжал. Поворачивается только его голова. Оно недоверчиво смотрит на мальчишку, а после его рот кривится в усмешке. - То есть … - Да, - мальчишка уверенно кивает и смотрит на существо без доли неуверенности во взгляде. Он передвигает одну руку за спину и упирается ей в каменный пол, вторую укладывает на свои колени. – Давай сделаем это, только отпусти его. Последнее, что видит Минсок прежде, чем его сознание окончательно меркнет это то, как оно медленными шагами подходит к сидящей на полу фигуре. Оно снова оборачивается потоком тёмной материи и исчезает в чуть приоткрытом рте мальчишки с ярко-рыжими волосами. *** Чимин стоит посреди покоев напротив колыбель с балдахином. В этой комнате нет ни одного окна, и солнечный свет в неё совершенно не попадает. В комнате сумерки, из-за которых белые занавески кажутся голубоватыми. В комнате никого нет, и это кажется Паку подозрительным, но всё равно не остановит его от того, что он планирует сделать. Парень проходит к центру комнаты и останавливается возле колыбели, кладя ладонь на деревянную ограду и сжимая её пальцами. Он заглядывает во внутрь и непроизвольно улыбается. Там, на боку, прикрытый одеялом так, что торчат только рыжие волосы, спит человек. Пак чувствует, как сердце ноет, и трясёт головой. Нельзя сейчас проявлять слабость, но он всё же протягивает руку, откидывая одеяло и касаясь холодного фарфора. Вдоль позвоночника снова бежит дрожь. - Привет, - Чимин бледно улыбается и проводит пальцами вдоль холодной щеки, поглаживая гладкий фарфор. Глаза вновь застилает пелена, которую он смаргивает и роняет пару капель на подушку, лежащую в колыбели. Сердце сжимает тисками и Чимин не может. Просто не может. Черты точеного лица до боли напоминают живые. Того человека, что когда-то и вправду был. – Я знаю, что если меня здесь поймают – то мне несдобровать, но как я мог не прийти, правда? Объяснять им что-то бесполезно. Но ты всё знаешь. Тебе никакие объяснения не нужны, не так ли? Ты, настоящий ты, а не то, что они теперь зовут тобою, то всё знаешь. Ты сам говорил мне об этом, как о единственно возможном выходе. Ведь единственное, чего оно боится – огонь. Поэтому у меня есть с собой немного бензина и даже огонь. Видишь? – Он вытаскивает из кармана зажигалку и заставляет небольшой огонёк появиться, демонстрируя его уложенной в кровать кукле. Чимин улыбается, смотря на огонь, после он убирает немного нагревшуюся зажигалку в карман и идёт обратно к тому месту, на котором он стоял, когда только зашёл и где он ставил две канистры полные бензина. Он отвинчивает пробку и с трудом поднимает полную под завязку канистру. Это оказывается намного тяжелее, чем Чимин думал. Но парень всё равно продолжает. Он разливает бензин по всей комнате. Пропитывает им мягкий палас под ногами и поливает пол около колыбели. Поливает им шторы и всю мебель, находящуюся здесь. Когда одна канистра заканчивает, то Пак переворачивает её, чтобы стряхнуть даже оставшиеся капли на самом донышке, а после откидывает в сторону канистру, что стала невероятно лёгкой. Он берётся за вторую и снова проходится с ней по всей комнате. От насыщенного бензином воздуха болит голова, мир кружится и всё никак не желает останавливаться. Чимин распахивает дверцы высокого шкафа и прикрывает глаза, глубоко вздыхая. - Господи, - он открывает глаза и сокрушенно качает головой. В шкафу, на полках, стоят накрытые крышками цветы, которые выглядят так, словно они только что срезаны и до сих пор живы. Цветут. А ещё там пара небольших кукол. Марионеток, что до боли похожи на людей. Людей из прошлого Чимина. – Юнги-я, - парень протягивает руку и достаёт с полки одну из кукол. У той мятного цвета волосы и выученные наизусть черты лица. Чимин выпускает куклу из рук и та падает на пол с громким звуком. Парень прижимает ладони к лицу и всхлипывает. Он растирает слёзы по покрасневшим щекам и несколько раз прерывисто вдыхает, чтобы успокоиться. - Чимини? – Голос раздаётся из-за его спины, когда парень уже щёлкнул кнопкой на зажигалке и собирался бросить её. А голос совсем не изменившийся, хриплый и немного сонный. Только Пак не собирается поворачиваться. Знает, что всё это обман. – Ну же, Минни, посмотри на меня. Я же здесь. Я и правда здесь. Разве тебе совсем не хочется меня увидеть? Разве это не то, о чём ты мечтал? Чимин оборачивается, чтобы заметить, как чужая рука проносится мимо его шеи. Парень несмело касается своей шеи и смотрит на кровь, оставшуюся на пальцах. Она катится из вскрытого горла. Чимин хрипит и оседает на пол, как шарик, который проткнули иголкой. Зажигалка выпадает из разжавшихся пальцев и её поднимает другой человек. Легко дует на огонь и тушит его, захлопывая крышку. А Чимин всё продолжает смотреть на него. Он всё такой же невысокий и волосы у него мятного оттенка. Этот человек совсем близко, сидит на корточках возле него и смотрит на то, как жизнь постепенно покидает Пака. Чимин протягивает руку, чтобы коснуться, зацепить хотя бы кончиками пальцев… Но не получается. Ослабевшая рука безвольно валится на пол, а глаза закатываются. - Прости, но так нужно, - Юнги берёт холодную ладонь в свою руку и некрепко сжимает. Он некоторое время продолжает сидеть возле трупа, а после подхватывает его на руки и пускается по лабиринту темных коридоров. На улице он берёт тележку, укладывает туда чужое тело и накрывает его плотным брезентом, а после отвозит на край ямы, в которую и скидывает тело, равнодушно наблюдая за его полётом. Когда он возвращается обратно, комната уже проветрена и никакого намёка на то, что менее получаса назад в ней кто-то разливал бензин. Комната полна людьми, которые негромко переговариваются и расположились кто где. - Мне жаль, но ведь так было нужно, - Юнги только равнодушно кивает и садится в мягкое кресло большого размера, в котором он тонет. Лиса заботливо поправляет одеяло в колыбели и всё постепенно погружается в сонное молчание. *** Хосок сидит напротив молодого человека. В его руке тонкая ножка фужера, в котором плещется красное вино. Время от времени парень делает маленькие глотки. Вино чуть горчит, но от этого не становится менее вкусным. Чон чувствует себя немного сонным и бесконечно довольным. Ужин был невероятно вкусным. Всё время играла классическая музыка, и теплые порывы ветра ласкали кожу. Хосок прикрывает глаза и жмурится от удовольствия. Буквально час назад он трясся от страха и боязни сделать что-то не так. Хосоку хотелось убежать, и только закрытые двери мешали ему сделать это. Когда двери снова открылись и в проёме показался молодой человек в классическом костюме, то Хосок встал, чтобы поприветствовать его и запутался в собственных ногах. Он бы несомненно упал, если бы не крепкие руки, что поддержали его, и снова привели в вертикальное положение. - Зови меня Чонгук, - у Хосока сил хватило только на то, чтобы нерешительно кивнуть. По аристократическим губам скользнула улыбка, и Чонгук отодвинул перед ним стул за столом, приглашая сесть. Хосок поспешил опуститься на стул и положить ладони на колени, сжимая пальцы. Только вот зря он волновался, беседа выстроилась сама собой, а темы для разговоров никак не кончались. Совсем скоро Хосок чувствовал себя так, будто он в компании старого друга, но никак не человека, который купил его на аукционе за баснословную сумму. - Уже поздно, я тебя провожу, - Чонгук беглым взглядом скользнул по часам и сделал ещё один глоток из бокала с вином и отставил его в сторону. Хосок хотел возмутиться, что не следует его провожать, и он сам сможет дойти до комнаты. Только голова закружилась, когда он встал. Он снова оказывается в крепких объятиях, утыкаясь лицом в чужую грудь и вынужден признать, что кажется, ему все же стоит принять предложение Чонгука, иначе он до своей комнаты не доберётся. Чонгук совсем по-доброму улыбается и подхватывает его под руку, чтобы сопроводить до его комнаты. Они останавливаются возле открытого настежь окна, которое занавешено легкими шторами, развивающимися под порывами ветра. Хосок усаживается на мягкий диванчик, стоящий не так далеко от окна, он наслаждается стрёкотом кузнечиков. В то время как Чонгук опирается руками о подоконник и смотрит на небо, усеянное звёздами. Свежий воздух прогоняет туман из головы и Хосок чувствует себя чуть лучше. Правда, его щёки все ещё горят. Резкий порыв ветра, холодный и пробирающий до костей. Он высоко поднимает шторы и на некоторое время Чонгук становится невидим для Хосока. Правда, совсем скоро шторы опадают, и Чон снова может наблюдать чужую спину. Правда теперь Чонгук сжимает подоконник пальцами так сильно, что костяшки побелели, да и стоит он, немного сгорбившись. Хосок отмечает то, что кузнечики больше не поют. Стоит мёртвая тишина. - Чонгук? – Тихо зовёт он. Парень, стоящий напротив него, выпрямляется и расправляет плечи. Он принимается разминать плечи и постукивает кончиками пальцев по подоконнику. Хосок непроизвольно напрягается и всматривается в Чонгука, в котором что-то неуловимо изменилось. Наконец, Чонгук поворачивается к нему. Он опирается поясницей о подоконник и усмехается, склонив голову набок. Его длинные пальцы развязывают атласную ленту банта, которая была на нём весь ужин, после он сбрасывает пиджак. Всё это падает куда-то на пол. Хосок сглатывает вязкую слюну и поднимает глаза, чтобы посмотреть в чужие глаза. Совсем чёрные. Без зрачков. Совершенно нечеловеческие глаза. В них нет ничего, что было в глазах Чонгука раньше. Хосок чувствует, что его трясёт от страха. Он порывается встать с дивана и убежать куда подальше, только этот бездушный взгляд пригвоздил его к мягкому сидению, и он не может шевельнуться. - Можешь звать меня монстром, детка, - Чонгук проводит своим языком по губам и делает несколько шагов по направлению к сидящему на диване парню. Хосок только и может упереться ладонями в чужую грудь, когда пальцы Чонгука больно стискивают его подбородок, и он заставляет запрокинуть Чона голову, чтобы накинуться на его губы. Чужие зубы больно прихватывают нижнюю губу, и Хосок чувствует в поцелуе металлический привкус. Хосок не помнит: в какой именно момент вся его одежда покинула тело и оказалась, разбросана где-то в пределах этой комнаты. Он даже не помнит, как они вообще оказались здесь. Вроде стояли и говорили в коридоре напротив открытого окна, а тут раз и уже в комнате с большой кроватью, над которой висит балдахин. Не то, чтобы Хосоку страшно, он до сих пор в ступоре и ещё до конца не осознал: что именно с ним собираются сделать. Да и шокирован он сильно. Вроде как неплохой человек был, а теперь всё заканчивается вот так вот. В чужой спальне, на чужой кровати и всё это попахивает насилием и физическим, и моральным. А между тем его уже переворачивают на живот, заставляя опереться на локти и колени. Чон подтягивает к себе подушку и цепляется зубами в её угол. Его спина покрыта испариной, сверху прижимается чужое крепкое тело, от которого распространяется жар и Чон чувствует, как живот сводит противными спазмами. - Тебе не понравится, совсем. – Чонгук наклоняется к нему ближе и прихватывает зубами кожу на шее, оставляя засос. Хосок утыкается в подушку лицом и мечтает ничего не слышать и желательно не чувствовать тоже, потому что шестое чувство подсказывает ему, что будет больно. – Зато мне будет хорошо, - Чонгук пробегает языком по своим губам и оставляет влажные дорожки на плече Хосока, дуя на них. Он чуть приподнимается и давит ладонью на поясницу парня, заставляя его выгнуться и отставить задницу, своим коленом раздвигает ноги Чона в стороны и усмехается, осматривая то, что у него получилось. Чонгук ведёт носом по спине парня, пересчитывая позвонки. Он прихватывает кожу губами и втягивает в рот, немного посасывает и цепляет зубами, чтобы оставить ярко-розовый след. Ладони пересчитывают выступающие под кожей рёбра и ведут ниже, большие пальцы очерчивают ямочки на пояснице. Его ладони укладываются на ягодицы и разводят их в стороны. Чонгук ребром ладони проводит по ложбинке, а после оставляет несколько довольно сильных шлепков на нежной коже, наблюдая за тем, как на ней проявляются отпечатки его ладони. Всё это вызывает на красивом лице хищный оскал, который нарушает идеальную красоту. Проникновение приносит одну только боль. Хосок чувствует себя так, словно его пытаются посадить на кол. Он сильнее вцепляется в угол подушки и мычит в неё. Пот застилает глаза и больно щиплет их, слёзы стекают по покрасневшим от вина щекам. С каждым толчком внутрь становится всё хуже, Хосок больше не может кричать. Он сорвал голос теперь только еле слышные хрипы и мычание сквозь стиснутые зубы. У Чона горит спина от чужих прикосновений. От следов зубов и засосов. Ему плохо и неприятно, ужасно мутит. Такое ощущение, что внутри копаются раскалённой кочергой. Чужие стоны и рычание режут уши. От неправильности тошнит. Хосок пытается вырваться, отползти, но его запястья прижимают к постели и движения внутри лишь набирают силу. Пара резких толчков и в его загривок больно впиваются чужие зубы, заглушая довольное рычание. На месте укуса выступает кровь, и горячий язык касается места укуса, слизывая жидкость с привкусом металла. Хосок задушено всхлипывает и подтягивает к себе ноги, сворачиваясь в позу эмбриона. Он касается пальцами зудящего колечка мышц и смотрит на испачканные в чужой сперме и крови пальцы. Рыдания душат его. Парень захлёбывается в них. Он мочит слезами подушку, пока просто не отключается. До самого рассвета на этой большой кровати проводят ночь три человека. Один, весь искалеченный и в засосах, прижимающий к себе ноги и обнимающий подушку. Второй видит кошмары и мечется по кровати, но успокаивается, когда рука третьего человека касается его лба. Мальчишка с рыжими волосами всю ночь гладит Чонгука по голове и перебирает его волосы. На его губах довольная улыбка и мечтательное выражение лица. Но, когда он смотрит на Хосока, то его брови сходятся на переносице и он качает головой. Он целует спящего Чонгука в лоб – отчего парень сразу же расплывается в улыбке, - и выскальзывает в открытое окно, пока его никто не заметил, оставляя после себя аромат пепла, вереска и мёда.