Куколка (Голубая любовь в розовой пижаме)

— Неужели тебе так это нравится? Чон забирается пальцами в выбеленные пряди, сбрасывая пушистые ушки к чёртовой матери. Нравится ли это Ким Тэхёну? О, Боже — ДА! И ещё как нравится. Ну, как может не нравиться вот это всё?! Его широкий, словно у щенка язык скользит по выпуклым тёмным венам, увивающим толстый ствол. Слизывает капельку смазки, жадно обводя массивную головку, целует бесчисленное количество раз припухшими губами у основания, зарываясь носом в густых лобковых волосах, задыхаясь терпким мускусным запахом своего партнёра, откладывая на потом в памяти для одиноких вечеров. Младший осоловевшим взглядом фиксирует каждое движение своего хёна, растворяясь в ощущениях. Тэхён так старательно вылизывает его пах, играясь с потяжелевшей мошонкой. Оттягивает яички, посасывая их, перекатывая языком. Короткие ногти впиваются в смуглые бёдра, требовательно сдвигая на край дивана, разводя прокачанные ляжки шире, чтобы устроиться меж ними удобнее. Блондин покрывает жаркими короткими поцелуями просушенный пресс, оставляя розовые, едва заметные метки на каждом кубике. Но его давят вниз, снова направляя на ноющую, требующую разрядки плоть. Тэ накрывает её, пропуская между сжатых на пределе губ, вырывая из груди любимого кролика громкий тягучий стон. До упора вниз и слишком медленно наверх, собирая собственную слюну с пошлым причмокиванием. Хриплое «о-о, да-а-а» – лучшая награда, значит, ему и правда нравится, значит, у вишнёвой задницы таки есть шанс на сопливое «Долго и счастливо»? Тэхёни старается доставить как можно больше удовольствия, предлагая все возможности своего блядски-сногсшибательного минетного ротика. Поддрачивает у основания кольцом из длинных пальцев, пока доводит почти до финала, лишь играясь кончиком шершавого языка с маленькой щёлочкой уретры. Чонгук давно уже не сдерживается, наплевав на своё — «мужики не стонут, как последние сучки», наполняя комнату то хриплыми низкими, то на пределе девичьими сладкими, пока эта гидроперитная бестия, словно читая мысли, творит волшебство с его членом. Да за такое он готов душу даже продать, и шло оно всё лесом, лишь бы вот именно так и вот так, и… - О мой Бог, Вишня, вот здесь, да-а… Только не останавливайся, умоляю! Котик, возьми глубже… О-о-о… Боже, Боже, Боже… Детка, ты великолепна (по привычке в женском роде, да и по хую! Ибо его хую так хорошо, что…) — холодными от наслаждения ладонями заласкивает пунцовые щёки, ощущая сквозь них собственную плоть, натягивающую их до предела. Наверное, бедняжка завтра даже есть не сможет, но кого это сейчас волнует… Куки оглаживает влажное от слез личико, неразрывно соприкасаясь взглядами, утопая в нереально-голубых фосфорных линзах. Внутри нарастает что-то непостижимое разуму и отключающее его насовсем. Губы сами расползаются в глупой и какой-то по-детски счастливой улыбке, Чонгук тает, как шоколадное мороженное под умелыми ласками, уже доверчиво отдаваясь им, сползая все ниже по ткани обивки, пока его не подхватывают за каменные ягодицы, придерживая на весу. Чонгуки толкается бёдрами, размашисто насаживая блондина на свой ствол. Ким подстраивается под заданный ритм, добавляя скорости, переходя на бешеный. Горло давно нещадно саднит, и челюсть затекла так, что сил нет, но это доставляет садомазохистское удовольствие, и он продолжает. Горячий рот вбирает слишком быстро, плоть входит глубоко в глотку, вызывая рвотные спазмы. Перед глазами младшего мелькают звездочки от подобного напора и энтузиазма. — Подожди… подожди, Тэ… Ах… сука… Чонгук еле находит в себе силы, чтобы схватить блондинистые пряди и оторвать его от своего члена. Видок у старшего тот ещё. Это даже горячее, чем любая, даже самая отвязная порнушка. Затраханный рот приобрел бордовый оттенок, а по скулам размазаны пятна от туши. — Что-то не так? — испуганно шепчет Тэхён, вытирая тыльной стороной ладони стекающую влагу с подбородка. — Тэ, это невыносимо… ты невыносим… Чон рывком подтягивает на себя блондина, впиваясь в опухшие губы. Чувствуя собственный вкус меж ними. Ким отвечает, блуждая непозволительно нагло по телу, вжимаясь собственной эрекцией в чужой пах. — Дай… Дай мне закончить,  Упёртость парня умиляет. Он возвращается к разведенным ногам, прокладывая дорожку из поцелуев от подрагивающего кадыка до пульсирующей плоти, пару раз насаживаясь на неё. Чонгук закрывает глаза, откидывая кружащуюся голову, пропуская момент, когда вертлявый язык, вырисовывая плавные линии по мошонке, скользит по шовчику и толкается в глубь половинок. Чонгук чуть ли не подпрыгивает от разряда тока, проходящего по колечку мышц от одного прикосновения к нему. — Ты охуел?! — он тщетно пытается оттолкнуть за плечи засранца, понимая, что ещё немного, и его яйца взорвутся. Кончик языка кружит, не стараясь попасть глубже, надрачивая рукой пульсирующий член. Гуки вцепляется в обивку дивана, до крови закусывая внутреннюю сторону щеки. — Я сейчас, сейчас… М-м-м… Тэхён успевает подставить широко распахнутый рот, ловя густые белёсые капли. — Боже… чтоб тебя, — разомлев хрипит Чон, выдавливая последние капли спермы и размазывая их по высунутому языку хёна. Чонгук провожает взглядом стройные ноги в светло-розовых чулках и аппетитную задницу. И понимает, что вот теперь точно пиздец! Тотальный, беспросветный и бесповоротный пиздец! Чон Чонгук официально кончился, как личность, как гетеросексуальный мужик и вообще… Ибо сидит и просто залипает на мужскую жопу! Он делает глубокий вдох и такой-же выдох. И… — И куда ты направился, а?! Кто тебе сказал, что мне одного раза достаточно?! Такой низкий хриплый голос стопорит любые мысли. Дверь закрывается перед самым носом с характерным щелчком, отрезая попытку на спасение. Тэ вздрагивает от прерывистого горячего дыхания в затылок и такой давящей близости, пробегая паникой, обдающей кипятком с головы до ног. Такого исхода этого вечера он точно не ожидал. (Ну поиграться, подразнить там, подраконить мелкого поганца, показать кто тут главный и всё! Честно, всё! Ни-ни больше, а тут такое, черт возьми творится?!) — Я подумал… что… Шум от бешено пульсирующей крови в висках усиливается, заглушая все остальные звуки вселенной. — Что ты подумал? — кончиком носа по взмокшей шее, дразня, издевательски массируя эрогенные точки. (Чертов Чон Чонгук, серьёзно?) — Думал, что тебе… Что я… Мне нужно будет уйти и… Гуки, что… что ты делаешь? В горле в миг пересыхает, когда широкая ладонь ложится на изящное запястье, прижатое к дверной плоскости, и, немного поиграв с цепочкой браслетика, ведет по взбухшим голубым венам до плеча. Слегка сдавливает шею и уже одними подушечками вниз к лопаткам, туда, где до красноты впивается корсажная ткань. Запах чужой кожи пьянит, и младший жадно тянет его, заполняя легкие до предела. Хён пахнет чем-то сладким с примесью ванили, а ещё гелем для душа и немного ментоловым табаком. (Значит, нервничал пока готовился к спектаклю! Это так… заводит?) Чон почему-то улыбается, упиваясь чужим ароматом. — Эм, походу я прощаюсь со своей крышей. Нервный смех перерастает в утробный рык. Шнурок затяжки цепляют зубами, развязывая тугой бант. Игры закончились, и плевать на то, что будет дальше. — Смешно, ах… Глаза вжатой в дверь жертвы распахиваются от осознания, чем занимается этот маленький засранец сзади. Маленькая тревожная сирена внутри начинает подавать жалобные короткие сигналы SOS, но ее никто не слушает, игноря предательски, выбрасывая слишком быстро белый флаг. — Ага, пиздец, как смешно… Ким, я не знаю, как ты это делаешь, но… Мм… Шнуровка поддаётся не сразу, и это заводит ещё больше. Чонгук дергает нетерпеливо, по-детски эгоистично, совершенно не заботясь о сохранности сея предмета. (А зря, Тэхёни потратил сегодня на него не маленькую сумму, отложенную на долгожданный отпуск. Эх, мужчины, никакой благодарности…) — Что, но? — осторожно, чтобы не спугнуть. — Меня ведёт от тебя, — корсет падает к ногам под тихое «ох, ё», — ведет так, что… — А? Всё ещё пялясь на дорогущий клочок ткани на ковре, ТэТэ пропускает самые главные слова. — Блядь! Я понимаю, что ты блондинка, но не на столько же, а?! Чонгук нервничает всё больше и больше, паника набирает обороты, застилая все первоначальные рефлексы. Его знобит, лихорадочно потряхивая. Что делать хуй поймёшь, но нужно это «ЧТО-ТО » делать, иначе будет только хуже. А так может и пройдёт, смывая это наваждение. (Ну, как там говорится, один раз — не пидорас?) — Куки, не злись. Я боюсь тебя понять неправильно и размечтаться… и… — Тэ кусает губы тщательно подбирая слова, но получается не очень. — Ты уверен, что хочешь этого? — Со мной такого ещё не было, — словно в бреду, — не могу даже контролировать это… Моё тело отказывается мне подчиняться. ТЫ сделал меня таким, тебе и отвечать. Влажная ладонь осторожно ложится на округлую половинку, туго обтянутую белым кружевом. Слегка ее сдавливая, пробуя тактильно. (На ощупь весьма круто, даже получше чем у его бывшей.) Кожа бархатная и безумно приятная. Её хочется касаться, трогать руками и, может, даже губами? От последней мысли перемыкают клеммы, оплавляясь от напряжения. Вот это точно уже перебор, Чон Чонгук! — И что же хочет твоё тело? — голос предательски срывается на несвойственные высокие ноты, язык работает быстрее чем мозг и поэтому… — Хочет одного долбаного идиота, — почти рычит Гук, утыкаясь лбом в запрокинутый затылок. Как же страшно… Страшно признавать, что и правда хочется… — Меня что-ли? — натянуто улыбается, оттягивая время насколько возможно. — Тебя что-ли, — руки сжимают сильнее, раздвигая ягодицы, куда натягивается тонкая ткань. Чон сдвигает их снова вместе, наблюдая, как меж ними пропадает кружево. Это писец друзья, мдя. Чонгук кусает свои губы, буквально поедая их на ужин, проходится указательным по ложбинке, проникая под трусики. Боже, Боже, Боже! Куда уже ниже можно упасть? Оказывается, можно! Потому что хочется… Хочется попробовать, а что если… —  М-м-м… — мысли путаются, вытесняемые более тёмными и такими безбожно горячими. — Куки-и… — жалобно тянет блондин, переминаясь с ноги на ногу, пока его нагло пальпируют за пятую точку. Чонгук дуреет от этого робкого тона, чувствуя себя чуть ли не альфа-самцом всея Кореи, и размышляет только об одном, зачем мужику (пусть даже и такому), настолько охранительная задница. Дальше — хуже, пальцы скользят вдоль резинки белья по бёдрам, спуская надоевший кружевной клочок до колен. — Господибожемой… — на выдохе. Потрясно, нет… Шикарно! По такому великолепию хочется шлёпнуть, что и делается, под аккомпанемент хриплого «ох». Крепкая попка окрашивается в румянец. Чон жамкает её раздвигая, наслаждаясь открывающимся видом на испуганно сжимающее колечко мышц. — Очкуешь котик? — младшего расплющивает от умиления, он сверкает кроличьими зубами, проходясь по ним кончиком языка. — Ты же хотел, чтобы я тебя трахнул. С самого первого момента хотел. Тэ морщится от подобного обращения, но делать нечего. Раз твой возлюбленный — малолетний идиот, то нужно смирится. Ну, или начать перевоспитывать, уча хорошим манерам. Размышления старшего грубо прерывают, сплёвывая на ложбинку меж половинок и ещё… и ещё… Слюна стекает прямиком к сфинктеру, Тэхён спиной чувствует прожигающий взгляд младшего, следящий за этим представлением.Скользкая головка приставляется ко входу, упираясь, дразня блондина. «Ну задница, есть задница, да? Воткнули и погнали?» — Куки, ты же не… не собираешься, правда? Куки, я же даже не растян… У-у-у… Ким Тэхён взвывает пожарной сиреной, ибо его зад сейчас буквально загорается синим пламенем. Брюнет вгоняет на всю длину за раз, разрывая его к чёртовой матери. Подобной адской боли ему не приходилось чувствовать даже от Папочки, хотя у него совсем не маленький! Он дикой кошкой расцарапывает поверхность двери наманикюренными ногтями, долбясь об нее лбом. Младший сглатывает, жмурясь от тесноты (кто же знал, что это так охуительно), переводит дыхание, покрепче прихватывая за стройные бёдра. — Ну, что, Котик… Погнали? Держись крепче и запомни, это будет наш первый и последний раз, — брюнет хищно улыбается. — Куки не надо, пожалуйста… мне очень б-больно, — всхлипывает Тэхён, давясь слезами, — ты слишком большой, пожалуйста… Я не хочу! Гуки-и-и, не-е-ет! Но его никто не слушает, Гуки давно распрощался со своей совестью, нравственностью и подобной чушью, а всему виной вот это подобие мужика, что сейчас скулит последней шлюхой. Которое хочется затрахать до смерти. Чон рычит, отцепляя своего внутреннего демона с привязи и срывается. В свои восемнадцать он имел не мало партнерш по сексу, но ни одна не вызывала и толики подобных эмоций. Это как на гоночной трассе, на лучшем болиде... Вишенка запомнил лишь отрывки, отдельные моменты сладкой пытки, где невыносимая боль мешается с первобытным наслаждением принадлежности. Он так хотел, что сейчас согласен на всё, лишь бы чувствовать его губы на своей шее, что так нещадно терзают ее, оставляя пурпурные засосы и укусы. Чувствовать сильные, жилистые руки, обнимающие его талию, прижимающие к своей взмокшей коже. И чувствовать эту раздирающую его изнутри плоть. Тугие струи, толчками заполняют его горящее нутро, отдаваясь тупой болью в пояснице. В мозг врезается каждый звук этой ночи, каждый вздох любимого, каждый стон… — Ебать… — тяжёлый вздох брюнета где-то позади, словно эхо, — Вишня, ты же помнишь, что это было в первый и единственный раз?.. Но это было круто… Почувствовав, что его больше не держат, Тэ, уползает в ванную... Тёплая вода немного успокаивает, а сигаретка в дрожащих губах придаёт моральных сил, расслабляя сладковатым дымом. — Первый и последний раз… Первый и последний… Последний, говоришь?! Сука! Маленькая эгоистичная дрянь! Значит, думаешь, со мной можно играть в подобное?! Думаешь, можно трахнуть и выбросить, как ненужную игрушку?! Хорошо, Чон Чонгук! Хочешь поиграть, значит поиграем. Блондинистая голова погружается вместе с косячком в спасительную влагу, смывая остатки воспоминаний. *** — Раздевайся, — тон Папочки не позволяет возражений, но всё же… Чимин мнётся, делая шаг назад, и дарит упрямый взгляд из-под розовой чёлки. — Нет, — коротко и немного дерзко. Намджун реагирует едва уловимым изгибом бровей. — Мне повторить? — мужчина устало трёт висок двумя пальцами, унимая очередной приступ мигрени. — Раздевайся. — Нет, — уже не так смело, как хотелось бы. Папочка откидывается на кресле и смотрит через парня куда-то вдаль за оконную прозрачность. Глубокая складка меж бровей выдаёт задумчивость хозяина. — Куколка, что за очередные выебоны? У тебя пмс? — узловатые пальцы проходятся по великолепным объемным губам, на которые бросает робкие короткие взгляды младший, тут же залипая. — Не куколка… — уж совсем жалобно. — Что, прости? — Намджун покидает свой трон. — Я не куколка, я Пак Чимин, — малыш ерошит волосы на челке, перебирая короткими пальчиками. — Оу… Да у нас появился голос? Ну-ну, что ещё скажешь? Давай, папочка разрешает. — Я танцор, а не твоя шлюха и спать я с тобой буду только тогда, когда этого сам захочу. Маленькие ладони пропадают в растянутых рукавах позаимствованного у Тэхёна свитшота. Ведь так совсем не страшно, когда рядом родной запах... — Вот как? — мощная фигура приближается и останавливается в шаге. — Что же ты молчишь? Чими дует щёки и сильнее лохматит нежно-розовые прядки. — Тебе идёт этот цвет. Ты стал ещё милее, — мужественная большая ладонь приглаживает волосы парня, но её отбрасывают с брезгливостью. — Я не милый, я - мужик! Слышишь, мужик, как и ты?! — Пак пятится, пугаясь собственного безрассудства. — Что, трахнул Мина и почувствовал себя альфачом? — Намджун зловеще скалится. — Так знай, ваши лесбийские игрища — это жалкие потуги, ты так же как и он — маленькая сучка, а не мужик. Ким ловит испуганного куколку и изучает его страх, пробуя кончиком языка, словно пресмыкающееся. — Я… я… — Мой милый Чимини, когда же ты поймёшь, — мощная рука перехватывает нежную шею, — я всегда всё о вас знаю, — большой палец грубо оглаживает сонную артерию, надавливая на неё, заставляя нервно дернуться, — а сейчас куколка, раздевайся… *** Утро приходит ближе к обеду. Чонгуку весьма хреново и это мягко сказано. В голове бьёт набат по его ориентации и вообще по всей жизни. Он с трудом разлепляет глаза, принимая вертикальное положение. — Чёрт… — картинки воспоминаний вертятся ёбаной каруселькой, доводя до тошноты. Он трахнул мужика. Он. Трахнул. Мужика. Чон Чонгук трахнул педика. И это серьезнее некуда. — Да чтоб тебя! — брюнет с ожесточением ерошит волосы, вставая и только сейчас понимает, что разговаривает сам с собой. Как же страшно теперь встретиться и посмотреть в глаза. Что вообще теперь с этим всем делать. Может притвориться и вести себя как прежде? Да… Пожалуй, это лучший вариант. Ну что, попробуем? Проскальзывает в душ, благодарно кланяясь небесам, что его не заметили. А что дальше? Стройная фигура стоит у плиты, слегка сгорбившись, одетая лишь в розовые пижамные штаны. Чонгук робко входит в кухню, ещё издалека замечая уродливые багрово-синюшные метки от его пальцев на худых бёдрах. Следы от укусов на золотистой коже плеч и шее. Да, хорошо вчера погуляли… Он подходит ближе, касаясь выпирающей лопатки пальцами. Тэ вздрагивает, но не оборачивается, рассеянно помешивая в турке кофе. — Что это означает? — М? — тот щёлкает кнопкой, гася огонь, снимает напиток с плиты и разливает его по маленьким золотым чашечкам. — Что означает этот рисунок? — Чон проводит по чернильным линиям, дрожа от накатывающего возбуждения. Почему к нему так хочется прикасаться? — Мёртвая сакура, это моя душа… А цветы на ней, мои мечты и надежды, что расцветают и засыхают, так и не сбываясь, — отходит на шаг, боясь сорваться и наделать глупостей. Поведение младшего немного настораживает. — Красиво… А где делал? — не унимается Гук, решив смягчить вчерашнее. (Может пронесет? И всё останется, как прежде? Ну мало ли, кто не трахается по пьяни? С кем не бывает... Или всё-таки не бывает? Как же все сложно…) — Нигде. Мне Юнги-хён набивал, — равнодушно пожимает плечами Вишня, всё ещё не обращая внимания на излишнюю показушную доброжелательность. Ему гадко, мерзко и обидно, черт возьми. Да как он вообще смеет после всего произошедшего? — Ого! Он тату-мастер? — Еще какой! Надпись на морде папочки видел? Его работа. Хочешь такую же? Тебе подойдет. Ты заслужил подобное украшение, — ядом по искусанным губам. — В смысле? — Ты ничем не лучше его. Мне жаль, я снова ошибся… — Да о чём ты, блять?! — Гуки потряхивает от накатившей злости. Он силком разворачивает к себе лицом блондина, удерживая его взгляд своим. — Убери руки и больше никогда не смей ко мне прикасаться. Я не секс-игрушка. — Да, что с тобой? Вчера ты не был против, когда сам полез ко мне в штаны. Тэ морщится от боли моральной больше, чем от физической, пытаясь не заплакать. — Чон, давай просто сделаем вид, что ничего не было и всё, ок? — сухо бросает он в лицо, снимая с себя чужие руки. — Ок? — немного растерянно вслед уходящему парню. *** — С добрым утром… — слишком знакомый бархатный баритон вытаскивает из сладкого мира Морфея. — Срань Господня, какого хуя ты в моей постели?! — Шуга подскакивает на месте, протирая заспанные глаза. — Ну, предположим не в твоей, а в моей, — лениво потягивается блондинистый бугай с голым торсом, на который невольно залипают. — Чего? Как я здесь оказался? — бегает взглядом по широкой груди, отмечая, что этот урод и правда хорош (или это всё утренней стояк? Кстати о нём…) — Долгая история. Сокджин встаёт, совершенно не заботясь о своей наготе, направляется в подобном виде к мини-бару и делает несколько жадных глотков алкоголя. — Подожди, я надеюсь мы не?.. — Мина добивает мерзкая догадка. — Если ты меня трахнул, я тебя убью! Выверну кишки и обмотаю ими твою глотку! Выгрызу твой кадык и заставлю его сожрать! — Тише-тише, Сахарочек, я тебя и пальцем не трону без разрешения. Ким-старший прислоняется голым задом (тоже шикарным, как отмечает Юнги) к подоконнику, окружая себя солнечными лучами, словно античное божество на Олимпе. — Тогда я тебя, что-ли выебал?.. — совсем растерянно. Шуга, конечно слабо представляет, как он со своей весьма субтильной конституцией, может вообще что-то сделать с этой горой мышц. Тем более трахнуть! Но… Всегда есть это чертово "НО". Краска заливает бледную кожу под аккомпанемент бархатного смеха. — Ты такой забавный, когда смущаешься. Юнги, мы просто спали в одной постели и всё. Не нужно делать из меня конченного извращенца. Мин подозрительно осмотрел свою тушку под одеялом, прислушиваясь к ощущениям тела, всё же до конца не веря в ярко светящийся нимб над головой Сокджина. — Я сделаю нам кофе, — мужчина удалился к кофемашине, предоставляя для обзора одну из лучших своих сторон. Не то чтобы Мин Юнги открыто любовался сейчас, скорее он как истинный эстет оценивал впервые увиденный в данном контексте экспонат. Видок конечно отменный и… — Как я здесь оказался, может ответишь? Сахарок закусывает губы, облизывая взглядом мышцы под бронзовой кожей, спускаясь ниже к крепким бёдрам и каменным ляжкам. С таким телом таких дел можно наворотить… — У Чими и Джуни возникли некие разногласия и… Было слишком много алкоголя, а ты такой печальный… А алкоголя так много… — мурлычет мартовским котом Ким Сокджин. — Ладно, ладно, я понял. Заткнись уже… Ким возвращается в постель с подносом, устраивая его на ногах младшего. — Может всё-таки наденешь штаны? Юнги давится загорелым прессом с дорожкой тёмных коротких волос, спускающихся к паху, куда уже сил совсем смотреть нет. — Тебя напрягает или возбуждает? Сокджин явно нарывается, ловя заинтересованные взгляды на себе. Чтобы не говорил Мин Юнги, но это тело ему явно по душе. — Похуй, забей. Юнги запихивает в себя предложений капкейк целиком, лишь бы не общаться больше с этой секс-машиной под маской милого парня. — Кушай, Сахарочек, кушай. Ты совсем исхудал за последнее время, а мужчине нужны силы на подвиги, — Джин мягко улыбнулся, потрепав по взъерошенной макушке. Его ладонь легко прошлась по линии от виска до точёного подбородка, вызывая дрожь. Мятный обиженным хомяком надувает щеки, сгорая от собственных мыслей и прячется под одеялом, желая задохнуться под ним к чертовой матери. Ну, надо было же так напиться, да ещё и в компании этого маньяка-извращенца?! Мин, твою мать, Юнги, где твой мозг был, а?!