Раз. Сам себя поднимаешь утром с кровати за уши. Два. Не спеша открываешь дверь, закрытую изнутри. Казалось, что одиноко — это когда никого снаружи., а оказалось, одиноко — когда никого вну- три.
Я снова проснулся от того, что начал ощущать в кровати до жути знакомый дискомфорт. Открыв глаза, я увидел перед собой своё красное одеяло, которое ещё вчера было нежно-зелёным. Вот, чёрт. Опять. Каждый месяц по вторникам или субботам я закидывал в стиральную машину своё постельное бельё, запачканное собственной кровью. Какая ирония. Даже мой организм работает по чётко выработанному расписанию точь-в-точь как тот старый скрипучий автобус. Сегодня суббота. Это значит, что можно не бежать сломя голову к электрической штуковине, боясь, что эти несколько минут, которые были потрачены на снятие простыни, пододеяльника, наволочки с подушки и включение машины, обязательно сделают так, чтобы ты опоздал на работу. Но я же и во вторник вроде бы так не делаю. Какая ирония. После того, как моя кровать была в чистом, белоснежном порядке, я подумал, что было бы неплохо привести в порядок и себя. Или хотя бы постараться это сделать. Встав напротив зеркала в ванной, я ничуть не удивился тому, что увидел. Из носа до самого подбородка ровно как по линейке тянулись два засохших кровавых следа. Ещё было немного на шее и на груди, остальное — веселилось во вращающемся барабане машины. Я снова не стал принимать ванну. Хотя, надо бы было. — Выходной же, успею за сегодня раз десять это сделать, — утешительно сказал я сам себе и решил побаловать своё сонное испачканное лицо порцией холодной воды из-под крана. Отмыв все следы кровавого извержения своего организма, я услышал, как в комнате зазвонил мой сотовый. Ещё не взяв его в руки, я знал, кто это. — И тебе доброе утро, мама, — мой голос не отражает ничего плохого, но и ничего хорошего тоже. Из динамиков средства связи, которое я не любил больше болтовни своей матери, потому что из-за его искажения быстрая речь этой женщины пронизывала и тем самым сдавливала всю мою черепную коробку, доносились все те вопросы, которые только могут доноситься субботним утром в жизни Куроко Тецуи. Как спал? На работе всё хорошо? Как там Момо-тян? Ты хорошо питаешься? Девушку нашёл себе? Тецуля, почему ты молчишь? Снова сердишься на меня и закатываешь глаза? Хорошо до тех пор, пока не наступило утро. На работе всегда будет нормально, пока там есть я. Момои ещё не умерла, не волнуйся. Ты же знаешь, я никогда не буду на тебя злиться, но закатывать глаза буду. И зачем мне девушка, когда у меня есть Сакура? После этих слов я почувствовал, что моей голени коснулось что-то очень мягкое. Это была та самая Сакура. Кошка, которая каждый раз при моём разговоре с мамой плюхалась своим толстым пузом на мои ноги, тем самым лишая меня возможности сдвинуться с места. Я не знаю, зачем она это делала. Вообще я являюсь только источником подачи питания для этого существа, в остальном я для неё никто и ничто. Идеальная семейная пара, а мама всё равно каждое субботнее утро спрашивает про существование, точнее, несуществование моей девушки. Долгое одностороннее телефонное трещание мамы меня очень утомляет, поэтому я даже был рад, что увидел на второй линии звонок от Момои, которая Сацуки. — Здравствуй, разнообразие моего субботнего утра, — Сакура лениво подняла свою толстощёкую пушистую морду, безразлично посмотрев на меня, а потом снова улеглась на мои ноги. — Куроко-кун, где тебя носит?! — я ненавижу эту кнопочную херовину, которая позволяет людям с громким противным голосом вытворять такое. — Я дома, — ноги устали стоять на одном и том же месте. — Почему ты дома, Куроко-кун? — я оценил, как Момои завуалировала фразу «Ты совсем охренел, тупой ублюдок?» — Потому что сегодня выходной, например, и мне нужно покормить кошку. — Тебе нужно быть на работе, Куроко-кун, — её голос совсем сбавил свои вопительные обороты, а я, наконец-то, начал вспоминать, почему сегодня, в свой выходной, я должен быть на рабочем месте. — Особо важный клиент. — Особо важный клиент, Куроко-кун. — Он уже приехал? — Ещё нет, но скоро должен. В субботу и воскресенье тот скрипучий автобус не ездит по своему маршруту, и мне всегда было на это плевать, но сейчас я об этом задумался и недовольно цокнул. — Ненавижу метро. — Сколько тебе нужно времени, Куроко-кун? — Пять минут на поиск подходящей одежды, две минуты на то, чтобы одеться, примерно тридцать секунд, чтобы насыпать Сакуре корм, и ещё столько же, чтобы причесаться, по утрам я редко завтракаю, поэтому сегодня можно обойтись, час на метро и десять минут быстрым шагом от метро до магазина, но я буду идти около двадцати минут, потому что если он действительно хочет ту книгу, то подождёт, — я, наконец, освободил ноги от плена тёплого кошачьего живота и направился к миске его обладательницы. — Хорошо, я передам, что ты задержишься. — Если уйдёт, то это не наша вина, — я отключился и принялся аккуратно высыпать корм для Сакуры.***
В метро было мерзко, душно и непривычно. Как и предполагалось. Я ненавидел людей, которые там были, автобус, который не ездит по выходным, особо важного клиента, по вине которого я добирался до магазина подобным ужасным образом. Себя я не винил. По сути, я вообще к себе ничего никогда не чувствовал. Ни вины, ни жалости, ни ненависти, ни гордости или похвалы. Ничего. Дорога заняла ровно столько времени, сколько я думал. Завидев вдалеке около магазина чью-то на вид пугающе дорогую машину, я понял, что клиент ждёт. — На эту прибыль можно будет купить новое постельное белье и что-нибудь из сладкого для усмирения Момои, — с некими нотками удовлетворения в голосе сказал я сам себе и открыл дверь магазина. Звон серебристого колокольчика разнёсся по всему помещению. — А вот и владелец этого местечка, — сейчас голос Момои был приветливым и добродушным, даже сложно представить, что он может быть каким-то иным. Но я наслышался всякого, поэтому, не обращая должного внимания на эту наигранную любезность и какую-то странную витающую в магазине атмосферу, я делаю всё как обычно. — Здравствуйте, я Куроко Тецуя, владелец этого книжного магазина и одновременно продавец, чем могу помочь? Эта фраза выработана до безупречного автоматизма. Она всегда помогала мне избегать лишних вопросов со стороны покупателей и сразу же направлять беседу в нужное русло. Но эта беседа началась не по моему сценарию. Как и сегодняшнее утро, которое было не по моему плану. В тот момент я даже подумать не мог, что, заговорив с этим человеком, я тем самым изменю не только свой привычный рабочий график или сценарий давным-давно поставленной мною беседы, но и всю свою жизнь в целом. Это можно бы было назвать кульминацией жизни Куроко Тецуи, если бы после встречи с ним не было бы всего того, что ещё должно произойти. — Я тоже не дружу с пунктуальностью, — бархатный голос прозвучал без единой нотки осуждения или недовольства, такой голос Куроко слышал впервые в жизни. — Можно умереть от скуки, если каждый раз что-то делать, ограничивая себя временными рамками. Почему-то Куроко не торопился изучать прибывшего покупателя. Вероятно, он так вёл себя из-за того, что тот начал это делать первым. Тецуя мельком глянул на Сацуки, стараясь как можно заметнее показать своим взглядом, что её присутствие в магазине больше не требуется. Момои всё поняла с первого раза и, попрощавшись всё с тем же неестественным дружелюбием в голосе, покинула магазин, оставляя Куроко в компании необычного посетителя и непродолжительного колокольчикового звона. — Давно вы. — Акаши, — Куроко на миг задумался, перед тем как взять две кружки уже приготовленного кофе для себя и для слишком болтливого покупателя. — Акаши Сейджуро. — И давно вы здесь, Акаши-сан? — кружка ароматного кофе оказалась перед ухмыляющимся лицом покупателя. — Как я уже сказал, пунктуальность — скучная штука, но вы меня всё равно обыграли. — Обыграл? — Тецуя, взяв свою кружку в обе руки, так будто перед ним не особо важный клиент, а телевизор, наконец-то решил рассмотреть Акаши получше. — Я опоздал на десять минут по собственной же нерасторопности, — тонкие губы с довольно мягкими линиями медленно двигались, будто подстраиваясь под равномерный, сдержанный и очень приятный голос, тем самым вовлекая того, кто на них слишком засмотрится, в какой-то лёгкий транс. — Но я опаздываю на встречи даже с теми людьми, кто выше меня по статусу, так что не принимайте это как-то на свой счёт. Светло-коричневые с рыжеватым оттенком брови были расслаблены, что явно подчёркивало душевное спокойствие этого человека. Тецуя сразу же заострил свой взгляд на небольшом шраме, который вертикальной белой полоской вбивался в правую бровь и выходил из неё на верхнее украшенное едва заметной сосудистой сеточкой веко, словно подкожная игла. На гладкий лоб сползала короткая красная чёлка, которая очень сочеталась с большими такими же красными глазами. Точнее, глазом. Куроко удивился, когда заметил, что глаза у Акаши разного цвета. Один ало-красный, а другой — тёмно-жёлтый. Видимо, его выражение лица от такого неожиданного открытия заметно изменилось, раз Акаши замолчал и вопросительно взглянул на него: — Что-то не так? — Извините, — Куроко решил перестать пялиться на Акаши и, наконец, вспомнил, кто он такой и зачем сюда пришёл. — Так какую книгу вы хотели бы купить? — Для начала, — Акаши, наконец, взял фарфоровую кружку и, немного глотнув почти остывший кофе, аккуратно поставил её на стол. — Я бы хотел узнать, что вы такого увидели на моём лице, что заставило вас резко изменить тему, наплевав на то, чем я с вами делился до этого. Видимо, Тецуя до такой степени был сконцентрирован на изучении внешнего вида Акаши, что даже смог бесцеремонно пропустить всё его повествование мимо своих ушей. — У вас глаза необычные, я таких просто никогда не встречал, — неожиданно признался Куроко, удивляясь, как же легко он поддается словам этого человека. — Значит, гетерохромия для вас невиданное чудо, Тецуя, — эта фраза была сказана так, что Куроко перестал чувствовать вкус кофе. — Однако, скучно же вы живете. Куроко в ответ выдавил только скудное молчание. А Акаши и не ждал от него ответа. Встав из-за стола, он спокойно поблагодарил за кофе и, сверху вниз посмотрев на Тецую, который впервые в жизни выглядел перед кем-то растерянным, сказал то, что Куроко знал и до этой встречи, только боялся себе в этом признаться: — Ты на поверхности, Тецуя, — сейчас его бархатно-мягкий голос был строгим и осуждающим. — Словно дохлая рыба. Куроко с некой мольбой в своих больших лазурных глазах взглянул на Акаши. На его красивом аристократичном лице появилась сдержанно властная ухмылка. Сейджуро медленно наклонился к Тецуе, который сейчас напоминал жалкого, беззащитного щенка, и, слегка коснувшись своими сухими губами его покрасневшей мочки, почти шёпотом произнес: — Но всё ещё можно изменить, можно вернуть тебя к нормальной жизни, — от его слов и горячего дыхания сердце Тецуи буквально замерло, а сам Куроко, кажется, на время забыл, как дышать. — Нужно лишь убрать всю эту назойливую повседневность, нужно нырнуть глубже всего этого. Тецуя, нужно перестать быть таким асоциальным, до жалости одиноким и преступно закрытым даже для самого себя. Сейчас.