Это не та энтропия, с которой стоит мириться. Это социальное забвение, Это вне понимания. Это изнутри сгорание, души тленной горение.
Я снова внезапно просыпаюсь не по собственной воле, а под действием какого-то внешнего фактора. Мне было чудовищно жарко и очень хотелось пить. Разлепив глаза, я увидел не свой привычный оштукатуренный потолок, а тёмный небосвод с редкими мерцающими звёздами. Не припомню, чтобы я был любителем поспать на природе. Мне пришлось переключить своё внимание от прекрасного ночного зрелища на источник тепла и громкого похрустывающего звука. Мои глаза вмиг расширились до пугающего размера, рот открылся в немом крике, а сердце, которое сначала бушевало, намереваясь выпрыгнуть из грудной клетки, замерло. Моя книжная обитель. Моя слабость и одновременно незаменимая ценность. Место, которое являлось отражением самого меня, сейчас беспощадно пожиралось длинными языками пламени. Зверски жадными, нещадными и убивающими не только стопки книг, но и ядро моей разрушенной личности. Когда к остаткам магазина подъехала пожарная машина, когда перепуганная Сацуки, что-то крича, кинулась в мою сторону, я, посмотрев в последний раз на яркую огненную стихию, которая с огромным удовольствием лакомилась объедками моего внутреннего «я», вспомнил тот жёлтый глаз с узким вертикальным зрачком, в котором отражалась безумная насмешка вперемешку с искренней жалостью. Снова повернувшись лицом к безграничному небу, я понял, что моей прежней жизни пришёл конец. Окончательный и скоропостижный.***
— О, Тецу-кун, ты проснулся, — Сацуки стрелой кинулась к кровати, на которой сидел Тецуя, осматривая пустым взглядом всё вокруг. — Хочешь что-нибудь? — Я хочу, чтобы всё это оказалось страшным сном, — губы Тецуи, мертвенно-бледные и потрескавшиеся, изобразили лёгкую по-детски наивную полуулыбку. — Тецу-кун, — Сацуки, громко сглотнув, перевела дыхание. — Это не сон. Тёмно-голубые глаза с порванными капиллярами посмотрели на Момои с такой потерянностью и глубоким разочарованием, что у девушки болезненно защемило в груди. Сацуки понимала, что для Тецуи, который обычно всё держит у себя внутри, это была большая потеря снаружи. Она это прекрасно понимала, и, наверное, поэтому, заметив мокрую дорожку на его правой щеке, заплакала тоже. — Тогда, — ещё пока неосознанно роняя на поцарапанные руки одну слезу за другой, Куроко впервые в жизни посмотрел на заплаканную Момои ласковым, благодушным взглядом. — Сацуки, тогда можно мне просто воды. Когда Момои ушла на кухню, Куроко, обхватив обеими ладонями своё лицо, тихо заплакал. Сейчас он чувствовал себя так, как чувствует себя человек, потерявший в этой жизни кого-то очень близкого, родного. Только хуже. Если бы это была потеря близкого человека, то для Куроко она была бы частичной. Сейчас Тецуя чувствовал полную опустошённость, но одновременно с этим чувством было ещё одно. — Свобода, — вслух сам себе сказал Тецуя, тут же перестав плакать. — Тецу-кун? — в дверях стояла удивлённая Сацуки, держа в руке полный стакан воды. Всё ещё можно изменить… Можно вернуть тебя к нормальной жизни… Тецуя резко схватился за голову и начал вспоминать человека, которому принадлежат эти слова. Всё ещё можно изменить… Нужно лишь убрать всю эту назойливую повседневность… Убрать назойливую повседневность… Сердце Тецуи бешено колотилось, а руки сильнее сжимали растрёпанные голубые волосы, казалось, что вот-вот и он начнёт их выдирать с корнями. Нужно нырнуть глубже всего этого. Нужно убрать назойливую повседневность. В голове промелькнул образ аловолосого парня с красивыми чертами лица и разноцветными безумными глазами. Мочки ушей вмиг покраснели, как и тогда, а стук собственного сердца теперь и вовсе не ощущался. Ты на поверхности, Тецуя. Тецуя. Ты словно дохлая рыба. Его красивый, но в то же время железный, требовательный голос заполнял голову Тецуи. Пытался запутать, но одновременно и вывести на тот путь, который так хотел Тецуя, но по каким-то причинам боялся искать его самостоятельно. Нужно нырнуть глубже всего этого. Нужно перестать быть таким асоциальным, до жалости одиноким и преступно закрытым даже для самого себя. Тецуя понимает, что перед ним уже не гипнотизирующее лицо того парня, а до ужаса перепуганная Сацуки. Сейчас. — Тецу-кун! Тецу-кун, ты слышишь меня?! — девушка неряшливо трясла его за плечи, захлёбываясь в собственных слезах. Куроко, положив одну руку на хрупкое плечо Сацуки, а другую на её мокрый от слёз подбородок, счастливо улыбнулся. — Всё хорошо, Момои, — Сацуки почувствовала на своих губах лёгкое тёплое касание чужих шершавых губ. — Спасибо тебе за всё. Момои пришла в себя, когда услышала негромкий хлопок закрытой двери. В этот момент она поняла, что больше никогда не увидит своего первого в жизни самого лучшего начальника Куроко Тецую.***
Я очнулся, когда стоял перед горелыми остатками своего книжного магазина. Наверное, я пришёл, чтобы окончательно попрощаться с этим местом. Или же окончательно разобраться в себе. Скоро меня начнёт допрашивать полиция. И, должно быть, Момои уже сказала, что перед пожаром в магазине я был не один. Но, чёрт возьми, не это меня сейчас волнует больше всего. С полицией проблем не будет, если сказать, что пожар произошёл по моей вине, но стоит ли это говорить? Тогда всё нужно будет начинать с чистого листа. Всё с нуля. И только своими собственными силами. А нужно ли мне это? Действительно ли я хочу этого снова? Ты на поверхности, Тецуя. На поверхности. Снова эти слова. Снова этот чёртов голос в моей голове. Он манит меня в неизвестность. В непредсказуемую, будоражащую и мотивирующую к новым начинаниям. Он заставляет меня мыслить совершенно иначе. От мыслей человека зависят его действия, и не только обычные действия, а поступки, содержание которых играет определяющую роль в моральности поведения. Чем грязнее мысли человека, тем аморальнее его поведение, если он, конечно же, не держит всё в себе. Тем не менее разве на данный момент мои мысли можно назвать грязными? Неправильными? Разве бывают «правильные» мысли? У каждого своя твёрдая точка зрения на происходящее вокруг. Именно. Своя точка зрения. Отныне я буду слушать только себя. Сейчас я даже думать не буду о том, что бы сказали мои родители, Момои или кто-то ещё, узнав, что я собираюсь сделать. Ещё пару минут назад я заметил свой тёмно-зелёный блокнот, в который я обычно записывал номера людей, которые как-то были связаны с нашим магазином. Прямо или же косвенно, но я всё равно это делал. Чисто из своих же принципов. Я не стал ломать голову над тем, почему именно этот блокнот остался практически невредимым, но тот факт, что он есть сейчас передо мной, заставлял меня быть уверенным в том, что всё это не просто случайность. Торопливо перелистывая одну страницу за другой, я с дикой жадностью в глазах пробегался по каждой фамилии, ища ту, которую запомнил уже на всю жизнь. Акаши. Акаши. Акаши. Кажется, я и раньше её слышал. Не могу вспомнить, где именно. Я должен был записать его номер. Я уверен. Я должен был. Акаши Сейджуро. — Какое милое зрелище, — за спиной послышался знакомый бархатный голос, от которого все волосы на моём теле встали по стойке смирно. — Блять. — Кхм, кажется, не так нужно приветствовать человека, который спас твою никчёмную заурядную жизнь, Тецуя. Я не поворачивался. Лишь молча сидел на коленях, сгорбившись и обхватив обеими руками открытый блокнот так, будто это самое ценное, что у меня только было. Мой взгляд был устремлён на почерневшие доски — то, что осталось от тех самых красивых лакированных полок, которые когда-то были прочной опорой для книг. Но, несмотря на это, я ощущал его подавляющую ауру, его присутствие и каждое незначительное движение так, будто мои глаза были напрямую направлены на него. — Но, Акаши-чи, кажется, ты сжёг его книжный магазин, наверное, он очень злится на тебя. — Рёта, ты как всегда ничего не понимаешь, но если он из-за этого действительно злится, то тогда он тоже ничего не понимает. — Да я ещё за километр почувствовал, что он грёбаный слабак. — Аомине-чи, не нужно так сразу оскорблять незнакомых людей… — Я не слабак! Мой голос был приглушённым и даже немного смешным, потому что услышав его, я представил обиженного маленького себя, которого лишили любимой игрушки за какой-то незначительный детский проступок. Наверное, так получилось из-за того, что я напомнил им о своём присутствии, прокричав эту фразу в свои же сжатые колени. — Тецуя, это прозвучало так, будто ты сам не веришь в то, что сказал. Чёртов ублюдок. Лишил меня работы и ещё находит в себе смелость на подобное наглое поведение. Уверенно встав с колен и выронив из рук помятый блокнот, я повернулся к этой троице странных идиотов и оказался прямо перед ухмыляющимся лицом аловолосого. — Куроко Тецуя не слабак, и плевать он хотел на этот магазин, — значит, и я не буду бояться. Разноцветные глаза напротив внимательно проследили за каждым движением моих губ, будто питаясь сказанными мною словами, а после посмотрели на меня с таким откровенным сумасшествием, что, кажется, я перестал чувствовать опору под собственными ногами. — Тогда тебе ничего не мешает сейчас пойти с нами, Тецуя.