Art and Decay

Осень переваливала за середину, когда я впервые познакомился с друзьями Пиджея и студенческой усталостью. Сразу скажу — эти два явления жили абсолютно в разных плоскостях, были полярно разными, и не должны были наткнуться друг на друга. Но Вселенная — любительница странных, несмешных шуток, и я оказался в центре сюжета одной из них. Был октябрь. Октябрь без солнца и тепла — лето уже давно покоилось за нашими плечами, погребенное под горами учебников. Моё отношение к учёбе варьировалось от уважения и любви, — взять хотя бы того преподавателя, который в первый же день буквально выжег на мне свою нотацию, — до глубокой ненависти и желания бросить всё, как Лигуори, и податься в вольные художники. Но рисовал я более, чем паршиво, и слушать о Вальтере Скотте с его «Айвенго» или о Шекспире, со всей его приевшейся правильностью, мне нравилось больше. Я уставал, ругался про себя и учил дальше. Холод заставлял меня носить тяжёлые свитеры, которые на понурых худых плечах выглядели как панцири весом с тонну. А ещё я похудел. Точнее, похудели мы оба — и когда я ездил к родителям на другой конец города, моя мать всегда тяжело вздыхала при виде такого бледного и исхудавшего меня. Иногда я приезжал с Пиджеем, а он был ещё худее, но улыбался своими кривыми зубами и приносил в нашу квартирку солнце. Моя мама первое время не могла привыкнуть к его ярким кофтам, к его экспрессии и вечному, беспричинному веселью. Нашу страну буквально сжимала война, окружала её и отравляла воздух. Новости никогда не были более однообразными, чем в то время. А он улыбался. А он смеялся, откуда-то брал саркастичные шутки, и даже когда Пиджей не ел несколько дней подряд, клянусь, он был готов танцевать и безостановочно разговаривать. Вот такой он был, Пиджей Лигуори. Мой прекрасный друг и сосед, которому моя мать всегда давала несколько котлет в дорогу и яблок. Тогда его счастью не было придела, и осунувшийся, безысходный октябрь казался ему праздничным и ярким. А всего-то нужно было дать человеку мяса и фруктов. Меня же уже ничего не радовало. Ночами на пролёт я учил и учил и с какой-то странной завистью поглядывал в сторону Пиджея, для которого студенчество изначально было экспериментом. Он ходил на свой факультет искусств уже больше месяца и даже что-то делал — ему нравились некоторые занятия, он с увлечением рисовал и читал материалы про известных художников и скульпторов, но в любой момент готов был сорваться и уйти. Иногда по вечерам он уходил к своим друзьям, а возвращался ночью, насквозь пропахший алкоголем, сигаретами и чем-то поэтическим. Или же не возвращался совсем — тогда я в непривычной тишине сидел и молча читал. Порой даже имел наглость послушать его пластинки — они были такими спокойными, тихими, и дружелюбными. Особенно мне нравилась радостная Кейт Смит с её «God Bless America». Она поднимала дух и отгоняла страх перед войной, который был для нас всех Дамокловым мечом. Я слышал до этого множество историй от Пиджея про своих друзей. Он записывал самые выдающиеся в один из своих многочисленных блокнотов, которые эти же самые друзья ему и дарили. Он рассказывал про отчаянных поэтов, вечно пьяных и трагично-весёлых. Он рассказывал про девушек, которые спокойно могут поцеловать незнакомца на спор. Он рассказывал про то, как они все убегали от полиции и огромной компанией пили в придорожном отеле эль. Одну бутылку делили на всех, до последней капли. О чём-то Лигуори говорил с загадочным придыханием, а о чём-то — с печальным блеском в глазах. Я всегда думал, что половину историй он выдумывает, уж слишком странными они были. Пиджей был знаком с теми людьми, о которых я, когда вырос, стал постоянно слышать. Они становились известными, невероятно известными писателями и поэтами. А я из первых уст слышал истории, как те чуть не вываливались из окон и сходили с ума, находясь под кайфом. Мне иногда так грустно и забавно одновременно, что этот контраст пугает. Суждено нам было познакомиться в один из октябрьских дней, которые уже приближались к ноябрю и зиме. Я ходил по улицам, застывшим между осенью и зимой, и они казались мне удручающими. Наша маленькая комната стала ежедневной отдушиной. Наш с Пиджеем островок уединения, где так мирно уживались творчество и зубрёжка. Днем я спал, чтобы немного отдохнуть, а вечером ужинал домашними котлетами или консервированной фасолью со свининой, которые покупал на родительские деньги. Чаще всего делился с соседом и мы слушали радио — те станции, которые не были охвачены истерией из-за войны. Но в этот день всё пошло наперекосяк, и моей усталости пришлось даже отойти на задний план. Её так нагло вытеснило безумие, помноженное надвое. Когда я подошёл к двери нашей комнаты, то сначала ничего не услышал. Вам-то, наверное, могло представиться нечеловеческое веселье и пир посреди дня? О, нет, эти черти умели прятаться, умели скрываться, когда надо. И со стороны даже выглядели интеллигентными людьми, клянусь. Я спокойно зашёл туда и увидел Пиджея и ещё человек шесть. Все они держали в руках бутылки в пакетах, некоторые при этом ещё курили, а остальные качались в такт музыке. Я тут же попал на вечеринку, куда меня не звали, и растерялся. А мой сосед… Он по привычке улыбался, я вспомнил фразу, что у него везде есть друзья, и понял, что остался где-то на заднем плане. Прижатый к двери собственной комнаты, прижатый смущением. Меня заметили двое — они стояли прямо около Пиджея и о чём-то разговаривали. Оба одеты в твидовые штаны и рубашки с безрукавками, почти что близнецы. Но один был совсем высокий и чуть ли не упирался в потолок, а другой поменьше и он держал Пиджея за плечо. Лигуори невозможно смутить, это я знаю, поэтому он стоял, как ни в чём не бывало, и меня точно не видел. Я прошёл к ним и тихо, но раздражённо спросил:  — Пиджей, что тут происходит?  — Тут происходит искусство! — Тут же ответил один из незнакомцев и улыбнулся.  — Это Крис с его извечным ответом на все вопросы, — засмеялся Лигуори. Лёгкой такой, звонкой улыбкой.  — А что, я неправ? Оно всегда везде происходит, особенно сейчас. Видел, сколько поэтов наплодилось? А писателей? А художников?!  — Видел. Они все тут присутствуют, — Пиджей, как можно понять, уже активно разговаривал с Крисом. А я будто бы стал невидимым среди всех тех перечисленных в нашей комнате. Ни к какой категории, очевидно, я себя не относил, и мне стало почему-то обидно. Второй парень молча пил из бутылки и наблюдал за нами. В его взгляде читался искренний интерес.  — А я не поэт и не художник, я здесь, можно сказать, единственный музыкант, — вставил он, взмахнув рукой.  — Конечно-конечно, Дэн, мы не забываем про твою уникальность ни на секунду, — Пиджей причмокнул и засмеялся, а после этого повернулся ко мне, — Так что тут происходит, Фил? Трагичная история!  — Я же говорю — искусство! — Ещё громче сказал Крис и крепче схватил Пиджея за плечо.  — Да помолчи, Кендалл! Так вот, Фил, дело в том, что мы всегда проводили время у кого-то дома. Обычно это был Том, видишь его? Так вот, сегодня его выгнали из квартиры за неуплату. И мы вспомнили, что я тоже где-то живу. И пришли ко мне. А ты что, недоволен? — С искренним удивлением спросил Пиджей. Пиджей, знающий, что днём я сплю. Пиджей, который до этого ограничивался лишь историями о своей повседневности, но понимающий, что я не готов стать частью их безумной компании. И да, в эту конкретную секунду я был недоволен. Я был недоволен его легкостью, бутылками в пакетах, сигаретным дымом, громким Крисом и даже неизвестным Томом, который не заплатил вовремя за квартиру. Я был сонный, уставший, голодный и недовольный. Словом, я был обычным студентом, которому не повезло с обстоятельствами.  — Немного, — только и обронил я. В тот момент моё недовольство бы вызвало лишь смех и иронию.  — О, правда?.. — Пиджей стал серьёзнее и задумался. Через несколько секунд он одним движением скинул с себя крепкую хватку Кендалла и повернулся ко мне всем телом.  — Знаешь, если так подумать, то я в бесконечных долгах перед тобой. Это стало лишь последней каплей, и я думаю, лучшее, что я могу предложить, будучи абсурдно нищим, это присоединиться к нам. Оставить свою усталость, знаешь, и стать участником одной из наших историй. Сегодня мы, к примеру, идём в бар через пару кварталов отсюда, как раз играет наша любимая группа, саксофонист — мой давний, давний друг. Так что, ты согласен? Эй, Том, иди сюда! Он не дождался моего ответа, потому что знал, что я не могу отказаться. К нам подошёл парень в очках и тёмной рубашке.  — Том, окажи мне и моему соседу услугу, накорми бедных студентов, — Пиджей всегда улыбался. Он сиял каким-то особым, очаровательным коварством.  — Ты издеваешься, Пидж? Меня из квартиры выгнали, у меня сейчас ни гроша! Нашел кого спрашивать, конечно, я сам только за счёт других сейчас живу, — Том выглядел оскорблённым, но как только сделал шаг от Пиджея, тут же продолжил спокойно пить и говорить с какой-то девушкой. Я почему-то испытывал неловкость. Мне казалось, что я стал центром всех проблем, хоть и понимал, что это бред. А Пиджей, который оказался слишком нищим для таких смелых обещаний, всё ещё искал кого-нибудь, кто нас бы накормил. Мамины котлеты мы съели ещё в вечер воскресенья, а сейчас уже вторник. Наша глупая привычка съедать всё в первый день постоянно играла с нами злую шутку.  — Эй, Пидж, я вас накормлю, — подал голос незнакомец-музыкант, — только при одном условии. Соберемся как старой компанией — ты, я и Крис. И теперь уже Фил. А потом пойдём к Феликсу. Старый маршрут, помнишь? Высокий музыкант выглядел спокойно и улыбался. Но я думаю, ему было нелегко, раз он уже предложил Пиджу деньги за то, чтобы они собрались «старой компанией».  — Феликс! О, как давно я его не видел! Дэн, это одна из твоих лучших идей. Ты же сыграешь у него на пианино, да? Я уже очень давно тебя не слышал, непростительно. Дэн причмокнул, — как я понял, у них в компании это было неотъемлемой частью общения, — и кивнул.  — А, кстати да, я Дэн, — мы пожали друг другу руки. Пальцы, к слову, у того были совсем немузыкальные, но это меня в тот момент не смутило. Я перестал так сильно негодовать и решил воспринимать всё как спонтанное приключение. К тому же Пиджей пообещал мне, что я стану частью истории. Пускай и не всемирной, — забавно, но косвенно я стал даже её частью, пускай меня никто и не знает, — но довольно значительной. И, что самое удивительное, Лигуори не соврал. Он вряд ли представлял, что началось в тот день. Чему мы положили начало.