Афоризм

♫ Keaton Henson — Confessional // The Antlers — Kettering Хэ Тянь проводил его до дома — только потому, что ему хотелось этого, хотя Гуань Шаню он объяснил иначе. — Двадцатилетний парень возвращается домой, в квартиру в трех километрах отсюда. В полночь. Один. Отличная идея. — Я знаю, как победить в драке на ножах, Хэ Тянь. Я не какой-нибудь зеленый юнец. — Нет, — Хэ Тянь ткнул указательным пальцем ему в висок. — Ты рыжий. — Обхохочешься, — пробормотал Гуань Шань, потирая голову. — Я тоже так подумал. Была среда, так что на улицах было тихо, лишь периодически попадались покупатели-полуночники да люди, направлявшиеся в город на ночную смену или за очередной бутылкой чего-то кристально прозрачного и обжигающего горло. Большинство людей при виде их поспешно переходили на другую сторону улицы. Тихо крадущийся во тьме Хэ Тянь, рыжеволосый Гуань Шань, с лица которого, казалось, никогда не сходил хмурый оскал. Но Хэ Тянь знал, что на самом деле он сходил. Иногда. Когда он не концентрировал все свое внимание на том, чтобы выжить в этом мире — не в том мире, со временем осознал Хэ Тянь, в котором жил он сам. Они срезали путь через узкие переулки, где одежда висела на перилах, а растения в ящиках с каждым домом казались все более поникшими, а здания словно нависали над улицей, закрывая собой небо в облаках и дневной свет. Они проходили через маленькие парки, которые сложно было назвать парками, потому что они состояли из бетона и переполненных контейнеров с мусором. А когда они приблизились к промзоне недалеко от дома Гуань Шаня, Хэ Тянь слегка занервничал. Машины проезжали мимо них слишком медленно, из затемненных окон на них таращились угрюмые взгляды, а в свете фар роились тучи комаров. Серьёзно, не было ничего удивительного в том, что Гуань Шань стал таким, каким стал. — Никогда не задумывался о переезде? — спросил Хэ Тянь, уже не в первый раз, после того, как в проезжавшей мимо машине опустилось стекло, и кто-то просто пялился на них оттуда целую минуту, и машина ползла параллельно с ними с их скоростью под тихое рычание двигателя до тех пор, пока Хэ Тянь не показал им средний палец и они не уехали, выбрасывая клубы дыма. — С удовольствием. Заплати по маминым медицинским счетам и за новую квартиру, и мы сегодня же свалим отсюда. — Без проблем. — Отъебись. — Я серьёзно. Я живу в пустой квартире с четырьмя спальнями. Ты мог бы какое-то время пожить со мной. Если бы прекратил ставить гордость выше собственного благополучия. Желто-карие глаза потемнели. — Мне не нужна твоя благотворительность. Не собираюсь быть вещью, с которой можно поиграться, когда настроение подходящее. — Ты знаешь, что это не так, — огрызнулся Хэ Тянь. — Ты знаешь, что я никогда не думал о тебе вот так. — Думаешь? Ты прижимаешь нож к моему горлу, а через… Он целовал его. Прижимал спиной к рифленой железной двери контейнера, запустив руки в его волосы, прижимая их к его лицу, еще ниже. Он всегда был нежен с ним, потому что ему было уже не шестнадцать и он знал, в чем разница между желаниями человека и его нуждами, а еще потому, что ему нравилось, как Гуань Шаня каждый раз поражало, что он способен на это, а его самого поражало, что Гуань Шань способен отвечать тем же, без стука зубов и отчаянной борьбы языками. Так было только один раз, когда они спорили о какой-то ерунде, а Гуань Шань постоянно смотрел на него, и Хэ Тянь воспринял это как своеобразное согласие, и Хэ Тянь вдруг осознал, что он никогда не целовался. И как у маленького ребенка, у него руки чесались украсть у него этот поцелуй. И он просто засунул язык ему в рот почти до горла, пока у него не заслезились глаза, пока он не оттолкнул его, оставляя синяки, которые после он чувствовал еще не одну неделю, и когда он убежал, отчетливее всего в его глазах читалась боль. В то время он думал, что в этом и заключается смысл поцелуев. В том, чтобы брать и присваивать. Такое представление и сейчас не было ему чуждо, но ему нравилось думать, что он все же немного повзрослел. Он вспомнил, каким тихим был после этого Гуань Шань, чем-то напоминая Чжаня, который смотрел на Цзяня — и в прошлом, и сейчас, — и вспомнил чувство вины, которое терзало его после того, как он осознал, что был неправ. Он представил, как кто-то делает нечто подобное с ним, засовывает какую-то часть тела внутрь него просто потому, что решил, будто имеет на это право, и почувствовал себя просто ужасно. Иронично, но когда он попытался представить, как кто-то делает такое с Гуань Шанем, он пришел в настоящее бешенство. Поначалу Гуань Шань сопротивлялся — то есть издал такой звук, от которого у него почти моментально встал, и положил ладони ему на плечи, но этим все ограничилось, и это было не особо похоже на попытку оттолкнуть его. Прошли минуты. Часы? Они слышали лишь тихий шорох проезжающих машин, разговоры людей, которые не могли увидеть их в тени железных контейнеров, скрывавших их, словно деревья, и насекомых, стукавшихся об стекла мигающих фонарей. — Прекрати, — наконец выдохнул Гуань Шань, его грудь отчаянно вздымалась в попытках наполнить легкие воздухом прежде, чем Хэ Тянь снова прильнет к нему. Хэ Тянь прижал ладони к ржавому металлу по бокам от его головы, навис над ним, не давая Гуань Шаню никакой возможности видеть что-либо вокруг, кроме него. Произнес низким голосом: — Только не говори, что ты этого не хочешь. Гуань Шань сглотнул. — Ты никогда не даешь мне решать, чего я хочу. — Чушь собачья, — сказал Хэ Тянь и вытер рот рукавом футболки. — Хоть раз возьми на себя ответственность, а? От этого не умирают. Рыжий отвел глаза. — Отойди уже, — тихо сказал он. — Пожалуйста. Поначалу он не двинулся, потому что иногда Гуань Шань передумывал. Но на этот раз этого не случилось, он лишь продолжал смотреть в сторону, стиснув челюсти. Его губы были покрасневшими и опухшими, и вид их пробуждал в Хэ Тяне желание. Но в конце концов он все же отступил назад, и огонек сигареты вспыхнул в темноте, как распустившийся цветок, и он сунул руку в карман, вертя в пальцах зажигалку. Он взглянул на Гуань Шаня, торопливо сжимая в зубах сигарету, сузив глаза от дыма. — Я люблю играть в кошки-мышки, — сказал он, потирая челюсть. — Но через какое-то время это начинает раздражать. Он стряхнул пепел на землю, и угольки вспыхнули ярко-красным, а затем потухли, сливаясь с темно-серым асфальтом. Какая уместная метафора, подумал он, чувствуя, как стук сердца замедляется, а горячечность и торопливость постепенно отпускают его. А Гуань Шань просто стоял. Куда делся тот подросток, который сражался с ним по любому поводу? Всегда насмехался над его словами и приходил в школу, замотанный бинтами, которые означали, что он выиграл — потому что был жив и все еще стоял на ногах? Где был тот человек, который лежал без сил в его кровати с истерзанной шеей и кожей между бедер, с приоткрытым ртом, но глаза открывал лишь тогда, когда Хэ Тянь просил его об этом? Возможно, он вырос, прошептал голос, и он вспомнил, сколько раз за последнее время Гуань Шань упомянул свою мать и как никогда, кажется, не ожидал, что с ним может случиться что-то хорошее — например, обед с людьми, которые могли бы быть его друзьями. Что вообще-то многое говорит о тебе самом. — Я не стремлюсь нарочно играть с тобой, — сказал Гуань Шань. — Ты постоянно сбиваешь меня с толку. — Тогда прекрати это все. — Я пытался, но ты вновь возвращался, и… и… — И что, Гуань Шань? Хочешь остаться друзьями? Так? — Мы не можем быть друзьями, — усмехнулся он, но как-то не особо весело. Слово «друзья» он произносил так же, как слово «деньги» — с легкой насмешкой, которой никогда не удавалось подавить зависть и попытки представить то, чего у него не было. — У тебя нет друзей. — Да неужели? Тогда кто они? И что это было сегодня вечером? — Это? — он покачал головой и сделал какой-то неопределенный жест рукой. — Это ты просто играл в счастливую семью. Это ты прикидывался, будто всё всегда было именно так, хотя прекрасно знаешь, что для них ты всегда был второстепенным — что в средней школе, что сейчас. Хэ Тянь знал, что слова способны причинить настоящую боль только тогда, когда они являются правдой. Он спросил: — И для тебя, значит, тоже? — он позабыл о сигарете, тлевшей между пальцев, а, опомнившись, швырнул ее на землю и втоптал носком ботинка в пыльный асфальт. — Для тебя я тоже только второстепенен? Какое-то время Гуань Шань молчал, и Хэ Тянь быстро решил, что ему не хочется слышать то, что он собирается сказать — раз на это требуется столько времени, то, вероятно, он знает, каким будет ответ. Но потом он вздохнул и пробежал ладонью по волосам, постриженным так же, как в средней школе, выбритым по бокам, коротким и колючим сверху. В то время они придавали ему чересчур дерзкий вид, как будто он слишком старался создать какой-то образ. Тот, который соответствовал тому, каким видели его люди и тому, каким он хотел выглядеть в их глазах. Но сейчас это придавало ему странную серьезность в сочетании с заострившимися чертами лица и углубившимися тенями на нем. Он взглянул на Хэ Тяня, и на этот раз он не хмурился, и Хэ Тянь вдруг вспомнил, каким красивым он иногда бывает. — Ты не можешь быть второстепенным, — сказал он, — когда ты — единственное, о чем я могу думать.

***

Чжэнси ушел вскоре после Рыжего и Хэ Тяня. Он задержался ненадолго, помог ему загрузить посудомойку и убрать со стола, и после этого квартира вновь стала казаться пустой, как будто там и не было никого — выдавали лишь помятые диванные подушки и запах тофу, витавший в воздухе. А потом сказал, что уходит. Цзянь И попросил его остаться — это было непросто — но он отказался. — Мне завтра на учебу, — сказал он. — У некоторых людей, знаешь ли, жизнь не сводится к кредитным картам и количеству денег, которые они способны потратить прежде, чем почувствуют хоть что-нибудь. Это было несправедливо, потому что Чжэнси знал, что он чувствует — что он чувствует что-то, и это «что-то» — одиночество, страх и неуверенность, и он понятия не имел, почему ему нужно говорить об этом вслух, чтобы это обрело какое-то значение. Зачем ему нужно придумывать повод, чтобы заставить его остаться. В конце концов Цзянь И так ничего и не сказал, просто смотрел на него, стоя в дверном проеме, смотрел, как он открыл рот, словно собирался что-то сказать, но затем закрыл его, как будто передумал. — Увидимся. — Конечно, — ответил Цзянь И, и не стал спрашивать, когда это случится, и задумался лишь, почему ему вдруг показалось, что никогда. Когда Чжэнси ушел, он запер дверь и выключил свет, так что когда он остановился перед окном в гостиной, единственными источниками освещения оказались блеклые знаки гостиниц, мигавшие в летней духоте, и фонари, озарявшие улицу жарким и туманным оранжевым светом. Он не знал точно, сколько простоял там, глядя, как машины скользят по улицам, словно дикие звери по норам, а самолеты, едва оторвавшиеся от земли, летят так низко, что стеклянные стены зданий на мгновение освещаются их огнями. В квартире было холодно, так что в конце концов Цзянь И притащил одеяло с кровати и бросил его на диван, потому что на нем все еще оставался запах Чжэнси, и он подумал, что это поможет ему заснуть, как помогали мысли о нем последние два с лишним года. Но сегодня сна не было ни в одном глазу, и ему было неуютно, а диван казался слишком удобным. Он потянулся к телефону на кофейном столике, взял его в руки, и когда нажал на кнопку, на экране ярко высветилось «2:53». Он пролистал несколько блогов, за которыми следил уже годами — людей, путешествующих по миру и родителей-домоседов, ведущих блоги о рукоделии и дневники; людей, которые работали в приютах для животных и занимались благотворительностью, и людей, которые писали, когда находили бесплатный вай-фай в кафе или библиотеке — просто чтобы дать кому-то знать, что они все еще живы. Его любимым (может, не самым любимым, но по крайней мере очень близким) был блог девушки, ненамного младше его самого, которая довольно давно была влюблена в свою подругу, но все никак не могла ей признаться и не знала, как лучше это сделать. На этой неделе она написала, что они ходили в океанариум, и она говорила подруге, как это красиво, глядя на нее, а та лишь соглашалась и продолжала пялиться на ярких рыбок за стеклом. Цзянь И пролистал комментарии. Несколько человек советовали ей продолжать в том же духе и оставаться терпеливой. Один предложил сдаться, другой назвал ее грешницей. Еще пара комментаторов писали, что ей стоит просто честно признаться ей. Цзянь И вздохнул и начал печатать. ЦИ на связи (тот парень, который всегда говорит, что тоже через все это проходил). Это не очень-то весело, и будет больно, и легче почти не становится. В отличие от твоей подруги, мой друг узнал о моих чувствах почти сразу после того, как я сам их осознал, но он очень долго не мог понять, а это тоже то еще испытание. Можешь быть с ней откровенна, если хочешь, как пишут некоторые; можешь быть терпеливой и подождать, как пишут другие. Но мне кажется, что ты должна спросить себя: честна ли я с собой? Справедливо ли я поступаю? Счастлива ли я? Если ты ответишь на эти вопросы, и ответы тебя устроят, то как бы ты ни поступила дальше, это в любом случае будет нетрудно. Но мне кажется, что они могут выбить тебя из колеи. Со мной так и было. Возможно, я неправ, возможно, стоит продолжать делать то, что делаешь ты, даже если ты знаешь, что ничего, кроме грусти, тебе это не дает, потому что, возможно, она тоже рано или поздно полюбит тебя — возможно, уже любит. Но это только твое дело и ничье больше. Я недавно вернулся к старому другу, потому что думал, что это сделает меня счастливым. Я много чего сделал и много чего пообещал, чтобы попасть сюда, и теперь гадаю, правильным ли это было решением, и, думаю, тот факт, что я задаюсь этим вопросом, означает, что, скорее всего, нет. Не потому что он недостаточно значит для меня — это никогда не будет правдой — а потому что старания порой не оправдываются, когда все они ради кого-то другого. Не могу ответить тебе однозначно. Не могу сказать, что тебе стоит сделать. Но вот мой совет: хоть раз поищи честные ответы в себе, прежде чем начать искать их у каких-то идиотов в интернете. Искренне твой, ЦИ (очередной идиот из интернета) Он отправил комментарий и подумал, что, возможно, был слишком резок с ней, но что слова кого-то вроде него не имеют никакого значения: то, что она испытывает в данный момент, куда обиднее и несправедливее, чем все, что он мог бы сказать. После он ненадолго закрыл глаза, а затем телефон в его руке завибрировал. Цзянь И моргнул и понял, что прошло какое-то время, потому что часы на телефоне уже показывали почти четыре. Это оказалось сообщение от Чжэнси, и он попытался сфокусировать взгляд, пока оно загружалось. ПРОСТИ, ЧТО СЕГОДНЯ ПОВЕЛ СЕБЯ КАК МУДАК. Цзянь И недоуменно склонил голову: интересно, он нажал «Caps Lock» случайно? МОЕЙ СИЛЬНОЙ СТОРОНОЙ НИКОГДА НЕ БЫЛИ ПЕРЕМЕНЫ, СЮРПРИЗЫ, ПОТРЯСЕНИЯ — ВСЕ, ЧТО МОГЛО БЫ, ДОЛЖЕН ПРИЗНАТЬ, В КОНЦЕ КОНЦОВ СДЕЛАТЬ МЕНЯ ЛУЧШЕ. ТЫ ЭТО ЗНАЕШЬ. ПРОСТИ, ЧТО Я ОСТАВИЛ ТЕБЯ ОДНОГО НОЧЬЮ, И ЧТО ТОЛЬКО СЕЙЧАС, КОГДА УЖЕ ЗАНИМАЕТСЯ РАССВЕТ, ОСОЗНАЛ, ЧТО ДОЛЖЕН БЫЛ ОСТАТЬСЯ, ДАЖЕ ЕСЛИ НЕ ХОТЕЛ ЭТОГО. Еще одно сообщение высветилось ниже. НЕТ. НЕ ТАК. Я ХОТЕЛ, НО, ВОЗМОЖНО, ЭТО ЖЕЛАНИЕ И ЗАСТАВИЛО МЕНЯ УЙТИ. ЕСЛИ В ЭТОМ ЕСТЬ ХОТЬ КАКОЙ-ТО СМЫСЛ. Дзынь. СКОРЕЕ ВСЕГО, НЕТ. КОРОЧЕ, ПРОСТИ МЕНЯ. И КОГДА Я СКАЗАЛ «УВИДИМСЯ», Я ИМЕЛ В ВИДУ, ЧТО МЫ УВИДИМСЯ ЧУТЬ ПОЗЖЕ, ПОТОМУ ЧТО Я ПРИНЕСУ ТЕБЕ ЕДУ (ПЛЕВАТЬ, ЧТО СКАЖЕТ ХЭ ТЯНЬ) И ТЫ СМОЖЕШЬ РАССКАЗАТЬ, КАК ПРОШЕЛ ТВОЙ ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В СТАРШЕЙ ШКОЛЕ (ТО ЕСТЬ ТЕХНИЧЕСКИ ВООБЩЕ-ТО ТРЕТИЙ). Дзынь. И ПРОСТИ, ЕСЛИ Я РАЗБУДИЛ ТЕБЯ. И Я РАД, ЧТО ТЫ ГЛУХОЙ. Дзынь. *ЖИВОЙ. ДУРАЦКАЯ АВТОКОРРЕКЦИЯ. Дзынь. (КСТАТИ, Я РАД И ТОМУ, ЧТО ТЫ НЕ ГЛУХОЙ. Я, КОНЕЧНО, ВЫУЧИЛ БЫ В ЭТОМ СЛУЧАЕ ЯЗЫК ЖЕСТОВ, НО НЕ УВЕРЕН, ЧТО ОН ПОМОЖЕТ, КОГДА МНЕ ЗАХОЧЕТСЯ СКАЗАТЬ, ЧТО ТЫ ИДИОТА КУСОК) Последним сообщением, после этого, оказалась картинка, которую Цзянь И поначалу не мог разглядеть, но когда прищурился, то понял, что это обезьянка, закрывающая руками рот. Он подумал было спросить, что это значит, но не стал, а еще подумал о том, что через четыре часа ему надо будет идти в школу, но эти мысли не задержались надолго, потому что он плакал. А этого с ним не случалось уже довольно давно. Он вновь открыл блог той девочки и начал писать еще один комментарий, после своего предыдущего. PS. Я сказал, что иногда будет больно, и иногда действительно так и будет, но иногда эта боль будет ощущаться как величайшее счастье в твоей жизни. И именно в такие моменты ты успокаиваешься и не задаешься нужными вопросами, хотя позже, вероятно, это причинит еще более мучительную боль.