Афоризм

♫ The Antlers — Wake // Keaton Henson — You Donʼt Know How Lucky You Are Мо Гуань Шань жил в одном из кварталов на окраине Нанкина. Этот квартал, казалось, был построен из разбитого стекла и сигаретного пепла, а по ночам здесь всегда было шумнее и громче, чем днем. Иногда люди разрисовывали стены разными словами. Когда он вырос, он понял, что это ругательства и имена главарей местных шаек. В детстве он считал, что это искусство. Лифт почти всегда был сломан, так что ему приходилось нести мать и ее коляску восемнадцать лестничных пролетов до их квартиры, и он всегда усаживал ее в кресло в гостиной с некоторым стыдом. Как и во всей остальной квартире, здесь было грязно, а стены были покрыты желтыми пятнами от дыма сигарет, которые отец курил много лет. Дверь на балкон некоторое время назад вышиб грабитель, который забрался сюда по террасам (этим причудливым словом окрестил их агент по недвижимости, когда его родители впервые осматривали дом), и она до сих пор держалась только на изоленте. Зимой всегда было холодно, потому что ни одна дверь не закрывалась как следует, а в изоленте были дыры, и Гуань Шаню приходилось отдавать маме свое одеяло, потому что она замерзала, а согреться с помощью движения не могла. Стены были тонкими и по ночам тряслись, когда соседи трахались так, что с потолка осыпалась штукатурка, или устраивали тусовки, и от запаха травки у него болела голова. Иногда, если у него были деньги, они с мамой отправлялись в мотель, где вообще-то все было примерно так же, разве что они были ближе к земле, вокруг было потише, а им обоим доставалось по двуспальной кровати. Не то чтобы Гуань Шаню это было очень нужно; он всегда спал на боку и не шевелился — когда он был маленьким, мама часто проверяла, дышит ли он вообще, — а благодаря худобе не занимал и четверти доступного пространства. Гуань Шань хотел бы не ненавидеть свой дом, но он его ненавидел, потому что видел в нем все то, что так ненавидел в себе, все свои провалы и неудачи. Краска, которую он не мог позволить себе купить, одеяла, которые царапались, как терки, пустые шкафы, которые, скорее всего, никогда и не бывали полными. Его родители говорили, что когда они только переехали сюда, здесь все было примерно так же. Жалюзи уже были покрыты пятнами, а механизм на них изначально не работал, так что их приходилось поднимать руками, а исцарапанный деревянный пол никогда не бывал действительно чистым, но зато на кухне всегда было жарко, и оттуда поднимался дым, как будто его отец творил там настоящую магию. — У меня есть размороженный стейк, консервированные томаты и какие-то корнеплоды. — Его старик хранил все продукты на кухне, которая по размеру не превышала ту самую двуспальную кровать в мотеле. Сигарета свисала из его рта — каким-то образом он ухитрялся говорить, не вытаскивая ее, и дымить ей без применения рук. И когда Гуань Шань возвращался из школы, он готовил что-нибудь из этого, представляя, что это просто тренировка необходимых для выживания навыков. Просто тест из серии «на всякий случай», а не тот, что на самом деле пригождался в повседневной реальности — готовишь из того, что есть, или вовсе остаешься без еды. Это место никак не могло быть подходящим для приема гостей, потому что, откровенно говоря, здесь было не место даже для тех, кто тут жил. Разница была лишь в том, что первые приходили добровольно, а вторым приходилось тут оставаться, и Гуань Шань никогда и подумать не мог, что кто-то может добровольно захотеть прийти сюда. Поэтому, когда в дверь позвонили, поначалу он просто это проигнорировал. Когда звонок прозвучал во второй раз, он вышел в комнату. Его мама сушила какие-то цветы, которые он купил ей несколько дней назад за пару юаней под привычные крики флориста о том, что «все должно быть продано» — Гуань Шань всегда считал это довольно сомнительной рекламой. — Ты кого-то ждешь, Шань? — Нет, ма, — ответил он, бросая взгляд на дверь. Они всегда держали жалюзи на окне закрытыми, потому что когда солнце пробивалось сквозь душные серые облака, комната моментально превращалась в раскаленную печь, и потому что это не давало возможности кому-либо пялиться на них. — Может, это Хуаи из читательского клуба? Она покачала головой. — Мы встречаемся у нее дома в следующий понедельник. Это означало, что Гуань Шаню придется везти ее через весь город. Не то чтобы он возражал, но ему не нравилось презрительное выражение лица этой женщины всякий раз, как она открывала дверь и видела его позади маминой инвалидной коляски, или то, как каждый раз, приходя к ним домой, она сидела за столом с бутылочкой антисептика в руке, как будто эта бутылочка была единственной чистой вещью в комнате. Возможно, это действительно было так, но Гуань Шань разрушил отбеливателем даже больше нервных окончаний в руках, чем всеми своими отчаянными драками, и он точно знал, что его дом куда чище, чем рот этой женщины. В дверь снова позвонили, а затем постучали — громко, но все же не невежливо, и Гуань Шань вздохнул. — Я открою, — пробормотал он. Он пробежал рукой по волосам и потянул дверь на себя, а затем оторопело моргнул. Он подумал было вновь захлопнуть ее, но лгать маме не хотелось. — Ты что тут делаешь? — глухо произнес он. Хэ Тянь сделал неопределенный жест рукой и сунул ему букет цветов. Очень красивых, упакованных во много слоев коричневой бумаги, целлофана, ткани и лент — пожалуй, даже больше, чем требовалось. В сравнении с этим те, что он подарил маме, казались сорняками с какой-нибудь помойки. — Я принес вот это, — сказал он, толкая их ему с такой силой, что Гуань Шаню показалось, что стебли вот-вот сломаются, так что ему пришлось их взять. — Ты принес мне цветы. Хэ Тянь стиснул зубы. Он не улыбался, как обычно — улыбкой, которая могла быть хищной и опасной, а порой бывала широкой и обаятельной, в зависимости от адресата. Гуань Шаню обычно доставалась смесь этих двух, а изредка — еще что-то иное, что он не мог охарактеризовать. Он засунул руки в карманы узких и длинных джинсов. На нем была белая рубашка с расстегнутым воротником, заправленная в брюки и придававшая ему довольно серьезный вид — довольно чистый вид на фоне заржавелых перил и лестниц, вонявших мочой и сигаретами. — Это для твоей матери, идиот. Гуань Шань помедлил. — Ты пришел сюда, чтобы подарить моей маме цветы? — Ты как-то раз сказал, что она их любит. Он и правда сказал. Правда, он не думал, что Хэ Тянь его на самом деле слушает. Он задумался, о чем ещё он мог сказать, сам того не желая, лишь потому что был уверен, что Хэ Тяню все равно нет до этого никакого дела. — Она любит их засушивать. Если их оставить здесь, они просто погибнут. Летом здесь было слишком жарко, даже с открытыми окнами, а иногда даже с открытой входной дверью — когда Гуань Шань был дома и держал лезвие в кармане — и воздух был недостаточно чистым, и было жаль позволить такой красоте увянуть и задохнуться в этом месте. — Делайте с ними что хотите, — сказал Хэ Тянь, пожимая плечами, с достаточно безразличным видом, чтобы можно было сказать, что он не желает, чтобы Гуань Шань подумал, будто его настолько заботит мягкость лепестков или их дальнейшая судьба. Выглядело так, словно он сделал жест, и сделка была окончена, и он был не обязан оставаться вежливым после того, как уже выполнил свою часть. — Ладно, — медленно произнес Гуань Шань. — Так зачем ты здесь на самом деле? Сомневаюсь, что ты пришел только ради… этого. — Я пришел, чтобы поговорить с тобой, — сказал он, возможно, слишком громко или слишком резко, потому что он никогда не был настолько терпелив, насколько старался изобразить, и этот звук заставил Гуань Шаня нервно вздрогнуть. Улыбающийся и обворожительный Хэ Тянь и в лучшие времена заставлял его нервничать, но такой Хэ Тянь казался чересчур тихим и резким, и он к этому не привык. Это всегда приводило к тому, что его голова переполнялась словами и обещаниями, которым он никогда не доверял полностью, а губы оказывались распухшими и заставляли его сердце отчаянно желать большего. — Во сколько дверей ты постучался, прежде чем попал сюда? — Около пятнадцати? — Сколько раз тебя послали? — Около пятнадцати. Гуань Шань кивнул, потому что это было нормально. — Я бы пригласил тебя внутрь, но… — Можно зайти? — перебил Хэ Тянь, зная, что если он выиграет, если задаст вопрос до того, как Гуань Шань успеет придумать отмазку, то он не сможет ни в чем отказать Хэ Тяню. Он поколебался у двери, глядя на идиотски высокую фигуру Хэ Тяня, заполнявшую собой весь проем. Еще в детстве он возвышался над ним, и из-за этого он всегда чувствовал себя маленьким, даже если его слова и взгляды таковыми не являлись. — Тебе вообще-то не стоит… быть здесь. — Неловко, — сказал Хэ Тянь. — Со мной часто так. — Гуань Шань? Кто это? Он закрыл глаза, услышав мамин голос. Любопытный, слегка настороженный, но и слегка радостно-взволнованный — у них ведь были гости, а с чего вдруг кому-нибудь могло захотеться навестить их? — Заходи, — пробурчал он и увидел, как Хэ Тянь спрятал за ладонью улыбку, притворившись, что просто почесал нос, и скинул обувь на пороге. — Ма, это Хэ Тянь, — сказал он, когда Хэ Тянь встал рядом с ним в комнате. — Хэ Тянь, моя мама. Он смотрел, как Хэ Тянь поклонился и передал ей цветы, со смехотворной нежностью забрав их из рук Гуань Шаня — возможно, он не думал, что его мама действительно будет здесь. Он смотрел, как он преображается в эту личность, которую, должно быть, вырастил в себе где-то между начальной и средней школой, быстро уяснив, что людям нравятся люди, которые улыбаются, и ведут себя вежливо, и смеются над их шутками, даже если в них нет ничего смешного, и произносят их имя в разговоре с излишним уважением, и заставляют их чувствовать себя особенными. Он знал разницу между человеком, которым он являлся, и человеком, которым ему порой приходилось быть. Гуань Шань никогда не видел этой разницы и никогда не считал это необходимым. Гуань Шань часто наблюдал за ним в средней школе, за тем, как он перешучивался с ребятами из баскетбольной команды, как откидывался на стуле во время разговора с девчонками в классе так, что его футболка задиралась и открывала изгиб его бедер, словно это происходило ненароком, и он мог просто пожать плечами, сказать «упс» и опустить ее на место с загадочной улыбкой. И он наблюдал за ним в старшей школе, за тем, как он медленно и хитро улыбался учителям, когда те задавали ему вопрос, и как они слегка краснели и прочищали горло, когда он отвечал им голосом, больше подходящим для постели. Студенты уже не были людьми его уровня. Они не способны были удержать его интерес, потому что он слишком быстро очаровывал их и так же быстро отпугивал своей истинной сущностью. Гуань Шань с мучительной иронией осознал, что Хэ Тянь сам водрузил себя на такой пьедестал своими взглядами и ростом и вообще всем, что теперь это отдаляло его от других. Теперь он уже не был «одним из них», лишь чуть лучше, чуть более понимающим, чуть более заботливым. Теперь он возвышался над ними, вроде как не слишком притязательно, но другие уже не были вместе с ним, они не считали, что к нему можно прийти со своими проблемами и предложить ему стать частью их команды. Слишком большой шаг. Обратного пути уже не было. Гуань Шань наблюдал за ним и гадал, как так получается, что никто больше не видит того, что видит он. Гадал, что было бы, если бы он был одним из них — из тех людей, которым Хэ Тянь предпочитал показывать лишь другую сторону себя. Был бы он взволнован, сияли бы его глаза, чувствовал бы он себя особенным, потому что кто-то вроде него улыбался кому-то вроде него? Он знал, что на любой из этих вопросов ответом было «нет». В любом случае нет. По крайней мере, он надеялся на это. Когда Хэ Тянь уже одарил его маму слишком большим количеством комплиментов и привел ее в радостное волнение, когда он узнал все о ее читательском клубе, засушивании цветов и ее увлечении ландшафтным дизайном, он толкнул его в бок и выразительно взглянул на него. — Точно, — сказал Хэ Тянь, моргая, словно только вспомнил, что он здесь не один. — Если вы не возражаете, тетушка, я бы хотел немного поговорить с Гуань Шанем. — Конечно, — сказала его мама, и он, возможно, был слегка разочарован, что она приняла его так быстро и не видела того, что скрывалось за этим фасадом, и, возможно, даже слегка завидовал, потому что ему никогда не удавалось стать человеком, который, возможно, способен был заставить эту суку из читательского клуба улыбнуться ему, когда он стучался в ее дверь. Мама предложила им чай, но он сказал, что они просто посидят у него в комнате, потому что ее коляска даже не помещалась в кухню — довольно бесполезная штука в условиях квартиры, где развернуться-то негде — и потому что чай закончился уже несколько дней назад, и так она поняла бы, почему в последнее время за обедом Гуань Шань приносил ей только воду. Когда они вошли в спальню, он захлопнул дверь и увидел, как Хэ Тянь оглядывается вокруг, сидя на его кровати, заставляя ее казаться еще меньше. Он потирал шею, что вообще-то делал довольно редко, потому что это означало, что в данный момент он не может что-то контролировать. — У тебя очень милая мама, — как бы невзначай прокомментировал Хэ Тянь, так, как он говорил о погоде или о цвете простыней. Они были бело-голубыми и сочетались с занавесками, задернутыми на окнах и закрывавшими дневной свет, и в комнате не было ничего, кроме пары коробок, в которых он хранил одежду, и стопки книг в углу, которые, как он говорил, он читал в старшей школе, хотя на самом деле ни разу к ним не притронулся — сейчас он не был уверен, что это было правильным решением. — Ты ей уже нравишься, — сказал Гуань Шань, прислонившись к закрытой двери и сложив руки на груди. Он чувствовал, как его лицо растягивается в улыбке — пожалуй, чересчур естественной. — Хм, — сказал Хэ Тянь. — Я не думал… Я знаю, ты говорил, что ей нужны лекарства, но я не знал, что она… — Что она не может ходить? Ты можешь произносить это, знаешь ли. — Прости. Гуань Шань закатил глаза. Слишком часто он произносил это слово, не вкладывая в него никакого значения. — Большинство людей не знает. Это ничего не значит. — Я думаю, это многое значит. — С чего бы вдруг? — Потому что в таком случае она зависит от тебя. То есть в данных обстоятельствах ты превращаешься в родителя, а она становится ребенком. Гуань Шань уставился на него. — Обстоятельствах, — произнес он. Он уже не боялся, что их глаза могут встретиться. Он хотел, чтобы Хэ Тянь увидел, как он зол. — Ты кусок дерьма, знаешь ты об этом? Хэ Тянь вздохнул. — Послушай, я пришёл сюда не ругаться с тобой. Опять. Как всегда. — Это что-то новенькое, — пробормотал Гуань Шань и получил возможность наблюдать, как Хэ Тяню становится… единственное подходящее слово — некомфортно. Может, это было из-за того, что он собирался сказать, из-за правдивости этих слов, но Гуань Шань знал, что с куда большей вероятностью дело было в нем. В его матери. В его доме. Потому что Хэ Тянь понял, что все не очень хорошо, еще тогда, когда впервые проводил его до ворот комплекса, но вряд ли он догадывался, что «не очень хорошо» на самом деле окажется грубой лестью по отношению ко всей ситуации, когда он увидел полную картину, когда сам оказался здесь. Теперь фрагменты пазла начали вставать на свои места, и Гуань Шань, возможно, стал для него чуть понятнее. Бедность часто заставляет богатых чувствовать себя довольно неуютно, когда они оказываются прямо в ее центре. — Я пришел, чтобы извиниться, — сказал Хэ Тянь. Он теребил пальцами простыни на кровати, и Гуань Шань поймал себя на том, что больше смотрит на них, чем прислушивается к его словам, к которым в одно мгновение потерял всякий интерес. — За то, что я сделал на днях дома у Цзяня И. За то, что я сделал сегодня ночью. Я не должен был, потому что в моем возрасте уже не пристало извиняться за плохое поведение. Я тут задумался, чему я научился за то время, что мне уже не пятнадцать. Похоже, немногому. Гуань Шань лишь моргнул. — Что-нибудь еще? — Да. Прости, что я не понимал всего, и за то, что предполагал… Черт, я не знаю. За то, что не осознавал всей ситуации. Я тебе многим обязан. Я не умею этого показывать, но это правда. Прости, что я постоянно все порчу. И. Да. Мне жаль, и я хочу стать лучше, хочу, чтобы ты знал, что я лучше и могу лучше к тебе относиться и быть тем, с кем тебе хотелось бы быть вместе. Тем, с кем ты не станешь задумываться, хочешь ты быть с ним или нет. Я обращаюсь с тобой так, потому что ты мне нравишься, если это не очевидно, но я не хочу продолжать несерьёзно к этому относиться. Я не хочу, чтобы ты считал, что это так. И прости, что я заставил тебя так подумать. Гуань Шань прочистил горло. — Ты закончил? Хэ Тянь отпустил простыню и сжал кулаки. — Что? — В смысле, ты пришел сюда, типа, покаяться, так ведь? Может, ты решил, что если просто выпалишь вот это все, то я улыбнусь и скажу, что все в порядке? Нельзя просто… нельзя просто извиниться и думать, что все уже позабыто, Хэ Тянь. Хэ Тянь уставился на него. Чего бы он ни ожидал, это явно было нечто иное. И, возможно, это кое-что говорило о том, как Хэ Тянь думал о Гуань Шане, если он был уверен, что извинения для него что-то значат, хотя это просто слова, а слова не значат вообще ничего. От его «извини» ему не было никакого проку. Он сказал об этом Хэ Тяню. — Если мои слова тебя не устраивают, тогда чего ты хочешь? Мое предложение все еще в силе. По поводу квартиры. Дядя вернется в Китай не раньше, чем через пять лет. Я могу помочь тебе с лекарствами для мамы. Могу помочь уладить кое-какие дела. — Да ты, блядь, издеваешься. Теперь Хэ Тянь хмурился, и хорошо — возможно, он наконец-то, блядь, задумался, в чем причина его злости. — Я предлагаю тебе помощь, а ты говоришь мне отъебаться. — Потрясающая наблюдательность. — Я тебя не понимаю. Иногда я думаю, что со мной адски сложно, а потом я смотрю на тебя, и… — Он покачал головой, но взгляда не отвел. — Ты знаешь обо мне куда больше большинства людей, я им и не рассказываю ничего. Ты знаешь про моего брата, и про моего отца, и про меня самого. Мы… делали такое, о чем ты нам даже говорить иногда не позволяешь. И ты ведешь себя так, словно я подхожу к тебе на улице и сую тебе лотерейный билетик, потому что думаю, что тебе не помешала бы новая одежда… — Ты что, серьезно… — И дело не в этом. Тебе не нужна благотворительность. Я прекрасно это знаю. — Тогда прекрати ко мне так относиться! — закричал Гуань Шань. — Прекрати свои идиотские попытки швырнуть мне и моей маме деньги, ведь ты же знаешь, что после этого я буду в твоей власти и вечно буду должен тебе! — Он сглотнул и понизил голос, до боли стиснув зубы. Мама в любом случае его услышит, но в нем оставалась хоть капля уважения к ней. — Дело не в твоих извинениях и попытках искупить вину. Дело всегда только в тебе и в том, сколько силы и контроля ты способен применить по отношению к тому, кто ведет себя не так, как хочется тебе. Потому что в ту же секунду, как ты даешь им какую-нибудь бесполезную херню типа денег, они становятся твоими. Он добавил, еще тише: — Лучше бы ты не приходил сюда. Мы могли бы продолжать трахаться как ни в чем ни бывало и, конечно, не были бы счастливы, но, возможно, этого было бы достаточно, — его губы изогнулись. — Но да, теперь ты меня понимаешь. Ты видишь, кто я такой, потому что ты видел, где я живу и что моя мама не в состоянии спуститься с лестницы без моей помощи. То есть, по-твоему, не быть счастливым для кого-то вроде меня было бы достаточно, так? Хэ Тянь поднял руки вверх. — Да пошло оно все. С меня хватит. — Неплохое извинение. Стоит немного поработать. — Какой же ты иногда тупой, — Хэ Тянь быстрым шагом прошел мимо него и распахнул дверь. Он даже не взглянул на мать Гуань Шаня, бледную и широко распахнувшую глаза, направившись прямиком к выходу. — Позвонишь, когда успокоишься. Когда хлопнула входная дверь — не слишком громко, но весьма окончательно — он сел на кровать, где до этого сидел Хэ Тянь, и закрыл лицо руками. — Гуань Шань? Он поднял взгляд. Его мама была здесь, и он ненавидел это выражение, которое было на ее лице. Такое же лицо у нее было, когда его папа возвращался домой. Иногда он слышал, как он плакал, а мама успокаивала его, как маленького ребенка. Иногда он курил до тех пор, пока дым не начинал просачиваться под дверь комнаты Гуань Шаня, и иногда кричал, но не со злости, а просто от расстройства, и выходил постоять на балкон, чтобы остыть. Я никуда не уйду, мам, хотелось сказать ему. Пожалуйста, только не смотри на меня так, как смотрела на папу. — Прости за шум. Ее выражение лица ничуть не смягчилось. Цветы были у нее в руках. — Что ты хочешь, чтобы я сделала с этим? — сказала она. Гуань Шань вздохнул. — Давай я поставлю их в воду, — сказал он, поднимаясь на ноги. — Нет, я спросила, что ты хочешь, чтобы я сделала с ними. Гуань Шань взглянул на нее, на серьезность и сосредоточенность в ее обеспокоенном взгляде. Таким невероятно пронзительным взглядом, кажется, могут обладать исключительно матери. — Я хочу, чтобы ты сделала с ними то, что хочешь сделать сама, — сказал он. — Я лишь хочу, чтобы ты была счастлива. — Мое счастье целиком зависит от твоего, Шань, — ответила она ему. Гуань Шань потер глаза. Как бы ему хотелось, чтобы она взяла на себя всю ответственность и больше не позволяла ему быть взрослым, которому приходится принимать глупые взрослые решения. Почему ему нельзя снова побыть тринадцатилетним ничего не понимающим дурачком? Не то чтобы сейчас он стал намного умнее. В данных обстоятельствах ты превращаешься в родителя, а она становится ребенком. Он вновь услышал эти слова, и ему захотелось стукнуть что-нибудь, но вместо этого подумал, что надо продолжать дышать, чувствовать, как воздух наполняет легкие, и наслаждаться этим ощущением. — Поставлю их в вазу, — наконец сказал он. — Жалко выкидывать.